Русское Устье (стр. 1 из 2)

Николай Владимирович Вехов

Русское Устье — крошечное селение, затерявшееся среди снегов, бесконечных озер и проток в необъятных якутских тундрах на севере Якутии, — вплоть до 1910-х годов даже для ученых практически оставалось terra incognita. Последовавшее затем его «открытие» произвело настоящую сенсацию. До сих пор специалисты — фольклористы, этнографы, историки — не могут объяснить, как могли жители селения в течение нескольких столетий(!) просуществовать почти в полной изоляции от русского этноса, в окружении далеко не миролюбивых инородцев — племен юкагиров и якутов, других северных кочевников, сохранив родной язык, традиции, верования. Ведь Русское Устье было основано, по одной версии, в 1638 году казаками из отряда Ивана Роброва (Реброва), посланными из Якутска для описания северных пределов края, а по другой — еще раньше, аж во времена Ивана Грозного выходцами из Поморья, бежавшими от царских притеснений и после длительного плавания по студеному океану оказавшимися на земле якутского племени Аллая.

«Первооткрывателем» Русского Устья стал В. М. Зензинов, эсер, сосланный туда в 1912 году. В нашей статье не обойтись без хотя бы краткого рассказа о нем — благо, существуют довольно пространные его воспоминания, к которым мы и обратимся.

* * *

Родители В. М. Зензинова происходили «из маленького Нерчинска, за Байкалом, известного своими серебро-свинцовыми рудниками и страшной каторгой, куда ссылали самых тяжких уголовных и политических преступников. Там, в Нерчинске, их родном городе, они и поженились перед приездом в Москву в середине [1870-х] годов. Мать окончила Институт в Иркутске. <…>[Отец] не получил никакого образования, не был даже в начальной школе, что мне представляется сейчас просто удивительным. Но необразованным его никак нельзя было назвать — хотя всегда писал «генварь» вместо января и «февраль» через фиту вместо февраля, но делал он это, кажется, не столько по незнанию, сколько из упорства и из пристрастия к отцовским, быть может, традициям, хотя человек он был очень либеральный. Он <…> добился всего своим упорным трудом. Он много читал и многое знал (вот только немецкий язык никак не мог одолеть, хотя самоучкой упорно учился ему всю жизнь). Когда позднее, в Москве, наш дом сделался одним из центров, где собиралась сибирская учащаяся молодежь, он мало чем отличался в разговорах от людей, получивших университетское образование. Он родился и вырос в торговой среде и всю свою жизнь занимался торговлей — в Москве у него было комиссионное дело по торговле с Сибирью, кроме того, он еще был московским агентом Добровольного флота, пароходы которого ходили между Петербургом, Одессой и Владивостоком. С детства я помню приходившие из Китая через Монголию и Сибирь зашитые в лошадиную кожу цибики чая, множество мехов, от которых шел особенный терпкий запах (главным образом то были белка, хорек и соболь), кабарговую струю и тяжелые матово-серые кирпичи серебра, которые приходили откуда-то тоже с далекого Востока»1.

Отец и мать будущего революционера и исследователя приехали «из Нерчинска в Москву еще в кибитках после длинного и утомительного путешествия, взявшего два месяца. Связь с Сибирью наша семья сохранила не только в силу тех торговых отношений, которые были у отца. В самом деле, фирма, главой которой он был, называлась «Сибирский Торговый дом «Братья Зензиновы» — сначала на Малой Дмитровке (дом Алексеева), потом на Моховой (дом Братолюбивого общества). Она была основана сейчас же по приезде в Москву моим отцом и его братом, Николаем Михайловичем, который был старше его на два года. У отца была главным образом комиссионная торговля с сибирскими торговыми домами — и каждый год он ездил из Москвы на ярмарки: летом в Нижний Новгород и зимой — в Ирбит. Как я понимаю, главной целью этих поездок были закупки больших партий чая и мехов из Китая, Монголии и Сибири. Но, кроме торговых отношений с Сибирью, у отца были еще и другие. Он был членом Комитета существовавшего тогда в Москве Общества помощи нуждающимся сибирякам и сибирячкам, председателем которого был известный тогда в Москве присяжный поверенный Н. В. Баснин, сибиряк, председатель в то же время и Московского совета присяжных поверенных. Главной целью этого общества была помощь учащейся молодежи, приезжавшей из Сибири в Москву учиться. <…> В Обществе <…>отец играл выдающуюся роль, и мы за обеденным столом узнавали о всех деталях и событиях в его Комитете. В нашей семье всегда, кроме того, жили по меньшей мере три студента-сибиряка. Отчасти, может быть, и потому, что присылавшие их семьи что-нибудь платили за их содержание и это было как бы добавочным подспорьем в жизни нашей семьи — но в этом я даже не уверен. Главная причина была иная — это была своеобразная помощь сибиряков сибирякам. Из далеких сибирских городов знакомые и родные присылали своих сыновей в чужую и незнакомую Москву — за ними должен быть присмотр, им нужна была семейная ласка. На положении членов семьи эти три студента у нас всегда и были»2.

Братья Зензиновы, как сказано, стали совладельцами Добровольного флота — строили корабли в Глазго, а затем пускали их по маршруту Одесса–Владивосток и обратно с грузом. Отец Владимира Михайловича даже переехал в Одессу и уже здесь руководил работой конторы флота. В 1898 году М. М. Зензинов проектирует железную дорогу Новороссийск–Сочи. Зензиновых часто посещал А. П. Чехов и другие деятели литературы и искусства того времени3.

Владимир родился в Москве; кроме сестры Анны, у него были два старших брата — Иннокентий, умерший от туберкулеза в Париже в 1935 году, и Михаил, прапорщик запаса, расстрелянный большевиками в 1920-м.

О своей семье В. М. Зензинов всегда вспоминал с большой теплотой: «Я был младшим и был любимцем матери. Она меня звала своим «Вениамином», а наш остроумец и большой приятель матери Михновский (Константин Павлович) звал меня либо «мамин леденец», либо «мамин хвост», потому что я, действительно, ходил всегда и всюду за матерью, в юные годы даже держась за ее юбку. <…> С самых ранних лет для меня самым большим удовольствием было достать интересную книгу и спрятаться с ней. За книгой я мог просидеть долгие часы. Я и сейчас помню это ощущение: сидишь часами в тихой гостиной, на мягком кресле, за книгой — все забыто, ничего вне книги не существует. И вдруг позовут — обедать или еще куда-нибудь, и сразу очнешься, как от какого-то наваждения, с удивлением смотришь вокруг и не узнаешь знакомой обстановки. <…> Таких семей, как наша, было тогда, вероятно, много в России. Жили мы безбедно, имели всегда в Москве большую квартиру и ни в чем существенном себе не отказывали. В 25 верстах от Москвы близ станции Тарасовка по Ярославской железной дороге на арендованном у местных крестьян деревни Черкизово на 99 лет участке отец построил красивую деревянную дачу со всеми удобствами того времени (т. е. без электричества и без газа, без водопровода и канализации), а в конце девяностых годов, увлеченный рассказами приехавшего с Кавказа знакомого, купил по дешевке на Черном море землю, <…> где выстроил большой каменный дом. Так что, пожалуй, нашу семью можно было даже назвать состоятельной, хотя жили мы всегда скромно и никаких излишеств себе не позволяли»4.

Учился он в 3-й Московской гимназии, где стал одним из организаторов кружка самообразования, изучавшего «вольнодумную» литературу: «Кеннан, «Сибирь и ссылка», «Эрфуртская программа» Каутского, Ренана «Жизнь Иисуса», Бебеля «Женщина и социализм» — все на немецком языке»5. По окончании гимназии для продолжения образования отправился за границу. Слушал лекции в Брюссельском, Берлинском, Гейдельбергском, Галльском университетах, изучал философию, политическую экономию, юриспруденцию. Здесь познакомился с находящимися в эмиграции революционерами, вступил в партию социалистов-революционеров и вплоть до 1918 года являлся в ней заметной фигурой — состоял сначала даже в боевом крыле партии, участвовал в подготовке и осуществлении террористических актов. После Февральской революции — один из инициаторов создания Временного исполнительного комитета Совета рабочих депутатов, член Комитета от партии эсеров. С подачи министра юстиции Временного правительства А. Ф. Керенского, которого Зензинов причислял к числу своих друзей, Владимира Михайловича ввели в состав Чрезвычайной следственной комиссии по расследованию деятельности царских сановников.

Октябрьские события В. М. Зензинов воспринял отрицательно. В начале 1918 года он проживал в Москве, на 3-м и 4-м съездах партии эсеров избирался членом ЦК. Входил в состав редколлегий эсеровских печатных органов — газеты «Дело народа» и журнала «Партийные известия»6. В июле по заданию партии выехал в Самару для участия в работе тамошнего антибольшевистского Комитета членов Учредительного собрания (Комуч). В сентябре на Государственном совещании в Уфе его избрали членом Временного Всероссийского правительства (Директории), но уже 18 ноября после прихода к власти адмирала А. В. Колчака арестовали и выслали в Китай.

В январе 1919 года через Японию Зензинов перебрался в Париж. В эмиграции занимался журналистской и политической деятельностью. Во время советско-финской войны ездил в Финляндию в качестве корреспондента. На основе собранных материалов написал и опубликовал (1944) в Нью-Йорке книгу «Встреча с Россией. Как и чем живут в Советском Союзе. Письма в Красную Армию 1939–1940 гг.» Затем уехал в Нью-Йорк, издавал журнал «За свободу», сотрудничал в «Новом русском слове», «Новом журнале», «Социалистическом вестнике». Автор ряда публикаций и книг7. Умер в Нью-Йорке8.

* * *

Хотя, как сказано выше, «первооткрывателем» Русского Устья считается В. М. Зензинов, справедливости ради следует отметить, что еще в 1630–1640-х годах прибрежные пространства Восточной Сибири впервые посетили мангазейские и якутские казаки и промышленники, а через сто лет после них в этих краях побывал экспедиционный отряд под руководством Д. Я. Лаптева из состава Великой северной экспедиции капитана-командора В. И. Беринга, намеревавшийся пройти на боте «Иркутск» до Колымы. Тогда бот вмерз во льды недалеко от устья Индигирки, и Лаптев со своими спутниками, покинув судно, перебрался на зимовку в оказавшееся поблизости «русское жило» («русское селение»).