А. Гулин
Кажется, каждое живое русское сердце изначально знает: Москва есть нечто большее, чем только город, только столица родной земли. Где бы ты ни увидел свет, первое, что дано тебе самим Творцом, единое, нерасторжимое, - это мать, Россия, Москва. Отречься от Москвы, потерять запечатленный в душе ее образ едва ли возможно для русского. Стены Кремля, монастыри и храмы, улицы, переулки и площади и даже однообразные, мало чем примечательные новые кварталы - во всем этом словно заключена тайна, которой ты коснулся уже от рождения. Великая, непостижимая, она сокрыта от слабого человеческого разума, и все же порой, как бы во укрепление нашей веры и любви, предстает всем людям, всем народам через события вселенские. Тогда Москва являет последнюю правду о судьбах мира, о твоей собственной судьбе. Так было не раз на протяжении столетий, и, может быть, всего яснее эта высокая истина напомнила о себе поразившим современников, повергающим в трепет потомков, но и вселяющим надежду московским пожаром 1812 года.
Случившееся в ту эпоху с нашей Родиной имеет не один лишь земной, а чудесный, не от мира сего идущий смысл. Москву, вековую святыню православия, стольный град русских царей, хранительницу теплых, смиренных начал бытия, как бесценное духовное сокровище задолго до войны 1812 года сберегали наши солдаты, упреждая полки Бонапарта при Аустерлице и Пултуске, Фридланде и Прейсиш-Эйлау. Ибо Москва - образ и воплощение России - была уже тогда постоянным источником раздражения и горделивых помыслов для всевозможных искателей удачи, собранных под наполеоновские знамена. Город света, добра и любви, живой укор и постоянная угроза безумному своеволию, Москва стала последней целью, вожделенным пределом их агрессивного напора. Порожденная Французской революцией блестящая империя хаоса и тьмы, вопиющего "многообразия в безобразии", шаг за шагом исподволь готовила пленение старой русской столицы как завершающий акт, как "венец" всемирного беззакония.
Ничем иным нельзя объяснить той бешености, одержимости жажды завладеть Москвой, что гнала в Россию французов, поляков, пруссаков, баварцев, баденцев, саксонцев, вестфальцев, итальянцев... Вчерашние недруги на поле боя, они соединились в едином устремлении. "Какое чудовище, ужасающее вселенную, поражает взор мой: Се тело едино, велие тело оно, обличие его высоко и образ его страшен. Тело мощное само собою, но паче умножившее мощь свою силами двадесяти тел является в пределах благословенного Отечества нашего. Нечестивый, кровожадный, надменный повелитель галлов с многочисленными полчищами своими <...> огнем и мечом опустошает грады и селения наши"1. "Открылась тайн священных дверь!" - писал тогда великий Державин. Падение Смоленска, новые и новые утраты возвещали близость времен едва ли не последних. Подлинный ужас несло с собой нашествие на русскую землю обольщенных народов, - ужас не только неизбежных страданий, лишений, возможно, смерти, но и праведный страх вечного осуждения. Гнев Божий - вот причина этого нашествия, которая стала очевидна едва ли не каждому из русских с первыми раскатами надвинувшейся грозы. Сознание того, что война попущена свыше и есть наказание за грехи, а следовательно, лишь промыслом Господним она и может прекратиться, было всеобщим. "Боже отец наших! - молили в церквах по всей стране.
- Помяни щедроты Твоя и милости, яже от века суть: не отвержи нас от лица Твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но помилуй нас по велицей милости Твоей и по множеству щедрот Твоих презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас и дух прав обнови в утробе нашей: всех нас укрепи верою в Тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим..."2Только отринув все нечистое, родственное наполеоновским прелестям и соблазнам, только сделавшись вполне сопричастными Источнику Вечного Блага, пребывающему в родных святынях, можно было одолеть бесстрашного, наглого врага. Покаянная, от самого сердца исходящая молитва и жертвенный подвиг открылись в 1812 году нашим предкам как единственное средство для отражения лютой напасти.Побоище у стен первопрестольного града при Бородине вознесло ход событий на огромную, трудно постижимую высоту.
Тысячи русских мучеников и страдальцев этого торжественного дня пали истинными свидетелями пред Богом в силе и крепости отеческой веры. Все, на что способен человек, было исчерпано здесь в их неколебимом стоянии за истину. Время с 26 августа (7 сентября) по 11 (23) октября 1812 года - от Бородина до оставления Москвы Наполеоном - стало временем, когда Россия, смиренно склонившись к Небесному Престолу, всецело предала себя Тому, Кто один властен судить и миловать живущих. "Неизменна воля Свыше Управляющего царствами и народами. В пламенном, сердечном уповании на Сего Правителя судеб россияне с мужественной твердостью уступили первейший из градов своих, желая сею частною жертвою искупить целое Отечество"3. "Когда глядишь на это мировое событие с высоты протекших после того лет, сколько представляется дум, указующих на Промысел Божий, непреложный в своих высших законах, начертанных от века для народов и отдельных лиц..."4"Жертва Богу - дух сокрушенный" - эти вечные слова невольно приходят на память, стоит обратиться к рассказам очевидцев и участников великого московского исхода. Словно осеняемые с Небес кротким возвышенным светом (день 2(14) сентября 1812 года и воочию был необыкновенно ясным), двигались набережной Москвы-реки, улицами и площадями хмурые отступающие войска. Глядя на кремлевские соборы, многие солдаты со слезами на глазах крестились и шептали молитвы. Вслед за военными, часто смешивая их ряды, уходили из города тысячи мирных жителей, избравшие горькое лишение временных благ в покаянном уповании блаженства вечного. Те, кто по разным причинам принуждены были остаться в Москве, собирались в церквах в ожидании своего последнего часа, вознося смиренные молитвы. Один из таких молебнов описал москвич А.Рязанцев.
После окончания службы старик священник обратился к собравшимся: "Любезные братия! Православные христиане! Мужайтесь и крепитесь; по стопам вашим последуют скорби и лютые муки; переносите с христианским терпением все злоключения; не ропщите на Промысел Божий, но с смирением и кротостию несите на раменах ваших Крест Христа Спасителя, посланный за наши беззакония! Претерпевый до конца спасен будет. Аминь". Вслед за этим наступила воистину потрясающая минута. "Все молящиеся, приложились к Животворящему Кресту и Святому Евангелию; потом, как пред наступающею смертию, начали прощаться друг с другом: родители с рыданиями благословляли детей, дети с плачем лобызали руки отцов и матерей, супруги, обнявшись молча, одним биением сердец заявляли готовность хранить любовь и верность до последнего конца жизни; сродники, знакомые, бояре, рабы, богатые и бедные, придя в равное достоинство, с сокрушенным духом и смиренным сердцем целовались, просили прощения и взаимно кланялись в ноги"5.Нет, Москва не была сдана. Наполеон не дождался ее ключей. "Москва оставлена", - говорили современники. Оставлена - то есть вверена не владыкам земным, но Самой Живоначальной Троице. Мечтающие о мировом господстве жалкие безумцы разных стран и племен (о чем свидетельствуют десятки позднейших воспоминаний) при виде русской столицы испытали ни с чем не сравнимый головокружительный восторг.
"Гордые тем, что мы возвысили наш благородный век над всеми другими веками, - описывал это мгновение граф Филипп де Сегюр, - мы видели, что он уже стал велик нашим величием, что он блещет нашей славой"6. Не только бессчетные богатства - им грезилось уже, как Наполеон, этот живой кумир, завладеет наследием праведных и его гений станет повелевать вселенной."Все Наполеоновы обряды - от духовных до придворных - суть не иное что, как ложный, обманчивый призрак..."7 И эта призрачная реальность готовилась овладеть Москвой. А между тем Высшая Правда уже сбывалась над горделивым триумфом завоевателей. Весь готовый исполниться волей Божией город лежал перед ними: далекий, непроницаемый, словно мертвый. Гробовая тишина, пугающее отсутствие видимой жизни встретили сыновей Европы, вступивших в его пределы. "Нас удивило, - рассказывал сержант Бургонь, - что не видно было ни души, даже ни одной женщины, и некому было слушать нашу музыку, игравшую "Победа за нами!"8
День спустя похожую картину наблюдал Цезарь Ложье: "Все двери и окна закрыты, улицы пусты, везде молчание! Молчание, нагоняющее страх. Молча, в порядке, проходим мы по длинным пустынным улицам: глухим эхом отдается барабанный бой от стен пустых домов. Мы тщетно стараемся казаться спокойными, тогда как на душе у нас неспокойно"9. 3(15) сентября маленький Бонапарт, как в чарующем сне, осматривал кремлевские палаты, ликовал при виде царского трона, поражался богатству и огромности креста на колокольне Ивана Великого: "Наконец-то я в Москве, в древнем дворце русских Царей, в Кремле!"10 - записал очевидец его восторженные восклицания. Но, дерзко поднявшись на самую вершину, он тем менее был владыкой мира, чем полнее себя им ощущал. А короткая утеха его суетному честолюбию, Москва обретала в ее земном попрании свои нетленные, от века непопираемые черты. Преданная поруганию, она расцветала иной, небесной жизнью, ни в чем не подвластной захватчикам.
Споры о том, отчего случился московский пожар 1812 года, не утихают и сегодня. Обезбоженному сознанию французов требовалось земное прозаическое объяснение столь необычного события. И тогда, и позже они говорили, будто Москву велел зажечь ее генерал-губернатор граф Ф.В.Ростопчин. Действительно, в письмах и высказываниях этого яркого, много больше иных просвещенного человека постоянно присутствует мысль: первопрестольная не достанется врагу. С другой стороны, нередко и русские люди, потрясенные бесчинствами новых вандалов, обвиняли последних в поджоге.