Российский кризис 1991-2007/10 годов жестко отделил пакет волн “нормальной” советской экономики двух индустриальных технико-экономических укладов: 3-й волны электротехнологий, которая в экспликации С.Ю. Глазьева охватывает 1880-1930-е годы, 4-й волны массовых конвейерных технологий (1930-1980-е годы) и 5-го уже постиндустриального уклада волны информационно-компьютерных технологий (1980-2030-е годы). Этот кризис сформировал особую познавательную ситуацию, которая, казалось бы, самой своей до предела наэлектризованной атмосферой, генерирует множество антикризисных программ и стратегий. Имея принципиально различные мировоззренческие и методологические основания, часто несовместимое идеологическое прикрытие и социальное оформление, противоречивое фактическое наполнение, апеллируя к противоборствующим политическим силам, такого рода программы обладают, тем не менее, многими общими чертами, делающими их нереализуемыми.
Во-первых, наш кризис, начавшийся политическими событиями 1991 года (ГКЧП и Беловежским договором), описывается этими сценариями как типично экономический. При этом игнорируется то, что его генерировали фундаментальные этнокультурные, цивилизационные и институциональные сдвиги, а поэтому он и чреват крупными социальными потрясениями, никак не “подчиняющимися” логике экономического дискурса.
Во-вторых, антикризисные экономические проекты не привязаны к реальному историческому времени, к времени событий - к кайросу. Когда исследователь описывает динамику кризиса кривой, имеющей резкий излом, отмечающий переход от крутого экономического спада к резкому подъему новой волны развития, то он и не подозревает, что точкой излома “прогнозирует” экстраординарное “социальное событие”, которое только и может нарушить естественную динамику экономического спада. А экономический спад – это естественный ход развития событий на понижительной ветви фазовой траектории кризиса в период преобладания его деструктивной динамики. Есть, впрочем, точки зрения, согласно которым кризис и исчерпывается этой деструктивной динамикой. Но тогда, вне экономического рассмотрения остается формирование и развитие критически конструктивной динамики, актуализирующей и аккумулирующей критический ресурс развития.
Противоборство негативной и позитивной динамик длинного кризиса формирует волну критического развития, сопрягающую две последовательные волны Кондратьева, в российском случае – два пакета нескольких кондратьевских волн. Эту волну в фазовом пространстве фиксируют несколько ключевых событий (фазовых точек, являющихся и точками бифуркации, - точками расщепления его исторической траектории). Минимальное число фазовых точек кризиса не может быть менее пяти: (1) точки входа в кризис, за которой происходит обрушение “нормальной” экономики; (2) точки перегиба ниспадающей траектории, после которой замедляются темпы экономического спада; (3) нижней точки или точки перелома кризиса, отмеченной неким социальным событием. После этого события, которым может быть и революция, и установление авторитарной власти или диктатуры, и принятие “нового курса”, - новый курс Рузвельта, и происшедшим в сегодняшней России фактическим отказом от “либеральных реформ” начинается набирающий темпы подъем экономики; (4) точки перегиба кривой подъема, отмечающей окончательный выбор технологической структуры выхода из кризиса, часто сопровождающимся устранением с политической арены организаторов и исполнителей “социального события”, после которого происходит замедление (а) или, наоборот, ускорение (б) темпов экономического и социально-культурного роста, придания ему устойчивой тенденции к выходу в точке (5) в новую “нормальную” экономику – в новый технико-экономический уклад. Точками бифуркации длинный кризис дробится на две деструктивные фазы, формирующие ниспадающую ветвь траектории кризиса, и две конструктивные фазы кризиса – его восходящую ветвь.
Россия прошла три из названных пяти точек. Одна из них (1) – ГКЧП, распад СССР и принятие курса на “либерализацию” экономики; другая (2) – декабрь 1994 года (начало войны в Чечне и отступление от “чрезмерной” либерализации). Отставка правительства Черномырдина в марте 1998 года, подчиненная логике кризиса, произошла в малой временной окрестности точки перелома кризиса (3). Впрочем, эта малая временная окрестность “социального события” растянулась почти на два года и завершилась утром 31 декабря 1999 года выходом страны в первую конструктивную фазу кризиса – фазу организации выхода из кризиса - фазу начала подъема экономики (1999-2003 годы), за которой последует фаза выбора ключевых технологий посткризисного технико-экономического уклада (2004-2007/10 годы). Ключевой на траектории кризисного развития является “точка” перелома кризиса, фиксирующая переход общества из второй в третью фазу кризиса – первую его конструктивную фазу (фазу начала выхода из кризиса). Точка перелома обычно формируется в контексте одной из двух возможных альтернативных стратегий.
Первая стратегия выхода из кризиса отчетливым образом была продемонстрирована Соединенными Штатами на выходе из Великой депрессии. Эта стратегия характерна для инновационных обществ, и выбор ее предопределяется тем, что задолго до кризиса в обществе реально формируются очаги будущего посткризисного развития в форме, например, “молодых” денег или новых перспективных производств. С началом кризиса эти очаги имеют тенденцию к масштабированию, и стратегия управления состоит в том, чтобы мобилизационными усилиями государства стимулировать эту тенденцию, вписать в нее и те отрасли производства, в которых есть возможность создать искусственный бум (“новый курс” Рузвельта). Именно эти отрасли, сравнявшись по масштабу производства с переживающими спад отраслями, формируют точку перелома кризиса.
Вторая – мобилизационная стратегия преодоления “длинного” кризиса реализована в России в 1914-29 гг. Ее выбор в текущем кризисе предопределяется преобладанием в нашей экономике положительных обратных связей. Стремясь всеми силами сохранить уже достигнутый уровень производства, российское общество обычно эффективно подавляет зародыши новой будущей посткризисной экономики. Если выход из кризиса по инновационной стратегии есть тенденция, реально наблюдаемая уже в деструктивных фазах, то выход из длинного кризиса в соответствие с типично российской стратегией идет в период этих фаз кризиса исключительно в головах людей, откристаллизовываясь в форме крупных научно-технических проектов (электрификация России была задумана задолго до прихода к власти большевиков) и социально-экономических программ. Практическую вербализацию этой антикризисной динамики, существующей в виде идеальных образов культурной и интеллектуальной контрэлиты общества, может осуществить лишь “управляющий импульс” Этот импульс формируется “нетрадиционными” способами вне экономики, а точкой его приложения являет точка перелома кризиса.
Уже реализовавшая себя “логика” критических событий, выстроивших три первые его фазы текущего длинного кризиса, не оставляет сомнения, что мы не сможем воспроизвести нечто подобное “новому курсу” Рузвельта, т.е. инновационную стратегию в чистом виде. “Типично” российская мобилизационная стратегия и сегодня воспроизводится нашим обществом. Впрочем, преобладание положительных обратных связей позволяет выстраивать не одноконтурные (инновационные) стратегии, а многоконтурные - синергетические стратегии преодоления кризиса. Концептуально самостоятельная стратегия преодоления кризиса (стратегия формирования “управляющего импульса”), которая, как полагаем мы, может противостоять деструкции России, должна быть социально-политической технологией туннельного перехода России под 5-й информационно-компьютерной волной на подъем 6-й волны Кондратьева, технологический облик которой мы определяем в терминах синергии (синергетических технологий производства энергии, вещей, идей, политической власти, наконец, самого человека).
Стратегическая энергетическая инициатива как “управляющий импульс”
Масштабы российских реформ, неожиданные для реформаторов и большинства населения, российской научной и политической элиты заставляют нас говорить о послереформенном восстановлении народного хозяйства. Оно будет третьим за столетие восстановлением России. Как и первые два – индустриализация и послевоенное восстановление – оно немыслимо без имеющей силу закона мобилизационной программы модернизации самих технологических основ российского общества – без “новой программы ГОЭЛРО” – долгосрочной программы развития высоких технологий.
Заметим, однако, что “старая” программа ГОЭЛРО была в высшей степени концептуально самостоятельным стратегическим решением высшего государственного уровня. Что же касается “развития” отечественной энергетики в последнюю четверть ХХ века, то оно все менее подчинялось единой концепции. И это обстоятельство было следствием систематического отхода нашей страны от самостоятельной концепции развития, логически завершившегося “перестройкой” и “реформами”.
Потеря страной концептуальной самостоятельности происходила в разных формах. Одна из них - несимметричный ответ Горбачева на “стратегическую оборонную инициативу” (СОИ) Рейгана. Программа СОИ, задуманная с целью создания космических систем оружия на базе мощных лазеров и другой техники, реализующей синергетические (когерентные) принципы трансформации вещества и преобразования энергии, обеспечила США научно-техническим и технологическим заделом новой 50-летней волны экономической эффективности - очередной длинной волны Кондратьева. Не имея представления о ведущей роли технологий космических войн в модернизации индустриальной цивилизации в цивилизацию высоких технологий (ВТ-цивилизацию), политическое руководство страны допустило фатальную для СССР растрату ресурсов на воспроизведение тех элементов СОИ, что оказались искусной мистификацией, а воспроизведенные действительно состоятельные элементы СОИ, например, многоразовый космический корабль “Буран”, не были вписаны в логику развития отечественной техносферы. Руководство России на начальном этапе “реформ” вообще отказалось от участия страны в разработке ключевых технологий информационно-синергетической волны Кондратьева.