В остальном же точки зрения в части направленности общественного развития не имеют значительного расхождения, о чем свидетельствует близость мнения о историко-культурной самоценности частной собственности на землю[45], с мнением об экономической и экологической целесообразности последней[46].
Исключение составляет лишь один принципиальный вопрос: роль казахского этноса (национальности) в переходе к рынку, его культурное значение в процессах современного обновления Казахстана.
Вопрос о сущности казахской идеи, о ее роли и месте в деле образования этнодоминанты многонационального народа Казахстана и успешного содействия возникновению единой казахстанской нации, представляет главное несоответствие данного исследования точке зрения Масанова Н. и Амрекулова Н. Их точка зрения емко выражается в следующем утверждении Амрекулова Н.: - "Трагизм казахстанского суверенитета, его незрелость и преждевременность в том и заключается, что реально... казахи как сельское меньшинство казахстанского общества еще не могут выступить доминирующей силой, ведущей за собой вперед все остальные народы по пути рынка и демократии. Наоборот, это положение их как сельского патриархального этноса тащит его назад, делает сторонником этнократического (национального) государства, препятствующего развитию частной собственности на землю и средства производства, рынка и демократического гражданского общества. Идея казахского государства объективно приводит к тому, что она выступает против исторического прогресса, частной собственности, рынка и, как это ни парадоксально звучит, работает против экономического развития и процветания казахов,.."[47]
С этим мы, решительно не можем согласиться[48]. Во-первых; казахи не пережили традиционного общества и потому не являлись патриархальным этносом: даже власть "аксакала" как главы патронимии, большой семьи над личностью можно назвать патриархальной лишь условно, не говоря уже о власти биев и ханов.
Личность в казахском кочевом обществе не только не заслонялась племенем, родом, общиной и т.д., но и была в силу казачьего происхождения более свободной, чем личность индустриального общества. Казачья власть любого уровня служила её действительно общим интересам (как и современная демократия) с одним существенным отличием - у нее отсутствовал специальный аппарат принуждения.
Во-вторых, не столько "парадоксально", сколько неправильно звучит то, что "идея казахского государства" выступает не только против "процветания казахов", но и против рынка (частной собственности), и против исторического прогресса. Ведь казачье происхождение и сущность "традиционной" структуры Казахстана, существование у кочевых казахов частной собственности на землю и свободного (всеобщего, непрерывного и оперативного) рынка зимних пастбищ прямо указывают на довольно прогрессивную в историческом отношении ступень общественного развития; и даже настолько прогрессивную, что традиционные прообразы казачьей нравственности и полиархического режима Казахстана могут составить в будущем культурное и политическое обеспечение нарождающегося глобального информационного общества.
В-третьих, казахи как национальность, опять же в силу своего казачества, по определению вряд ли когда станут "сторонником этнократического государства". То обстоятельство, что так называемые "южане", то есть присырдарьинские казахи, издавна подпавшие под деспотическое влияние среднеазиатских ханств и ортодоксального ислама, стали при вполне определенном содействии постноменклатурного правительства проявлять значительную националистическую активность, подавая пример остальным, является прискорбным фактом настоящего момента, но не составляет характерной черты казахского народа. Показания Левшина[49] мвидетельствуют, что еще в начале XIX в. эта субэтническая группа:
- составляла единственное, «прямое исключение» в казахском народе, платя постоянные налоги и отчитываясь перед ташкентскими правителями, которые, бывало, нарушали их право собственности и даже казнили их;
- отличалась, в силу этого, "гораздо большей скрытностью, пронырством и склонностью к подозрениям" от своих "единоплеменников, которые ничего не боятся";
- и даже сама себя, по словам Н.И.Гродекова[50], "признавала узбекского племени" (скорее всего, имеются в виду кочевые шибанидские узбеки).
Неудивительно поэтому, что в настоящее время казахи до сих пор особо выделяют "Кокандско-Ташкентский", то есть "присырдарьинский" регион в отдельный, отличный субэтнос, имеющий свои собственные стереотипы среднеазиатского, деспотического характера.
По сути дела, эта субэтническая группа под условным названием "южане" в силу среднеазиатской исламизированности и вытекающих из нее поведенческих последствий в тесном смешении со среднеазиатскими народностями образовала новый, более молодой, а потому и агрессивный этнос со своей отдельной двухвековой (как минимум) исторической судьбой. Безусловно, что современная "активность" "южан" представляет собой симптоматическое политическое явление и должна быть "нейтрализована" соответствующей активностью. Пропаганда о реакционности "традиционной патриархальности" казахов как раз и играет определенную "нейтрализующую" роль по отношению именно к "южанам". Но все претензии "южан" на этническое доминирование, помимо политического, не имеют сколько-нибудь серьезного значения, поскольку даже политическое превосходство "южан" не в состоянии обеспечить в ближайшее время массового распространения их этнического стереотипа поведения.
Сама же казахская национальность, составляя на редкость единый народ по своему языку, нравственности и стереотипам поведения на столь огромном пространстве и на основе столь многочисленных потестарно-политических народностей (казачьих государств в виде кочевых "племен"), вполне может и должна сыграть роль основного промежуточного субстрата индустриальной казахстанской нации, единого по своим этническим признакам многонационального Народа Казахстана.
Ничего ущербного для себя в этой исторической "промежуточности" казахская национальность не должна видеть, поскольку и сама она, как это уже было показано, есть следствие сложения в древние и средние века совершенно "разноликих" по этническому происхождению (в том числе и тюркскому) и антропологическим чертам (в том числе и монголоидным) казаков, людей "свободного состояния" в единообразную казахскую народность, унаследовавшую свой этноним от древнего, но свободного народа казаков. Казахская национальность есть лишь средство перехода названия "вольного образа жизни" от имени древнего народа к имени современной казахстанской нации, которая должна возникнуть в качестве правового государства многоэтничного и открытого общества. Именно в этом и состоит прогрессивность "казахской идеи"[51].
Так же и для других национальностей народа Казахстана не должно быть ничего обидного в том, что казахи составят хотя и промежуточный, но все же основной субстрат Казахстанской нации в период пока не совсем единого "переходного" народа Казахстана. Этнической доминантой казахской народности была именно казачья свобода, то есть свобода внутриполитического состояния каждого члена общества, не зависящая от этнического и социального происхождения и предполагающая не только реальное господство частной собственности и личное непосредственное влияние на государственные решения (откочевка, игнорирование и даже нападение), но и определенное сексуальное равноправие, в том числе и касательно свободы любви. А ведь именно личная свобода является главным индустриальным атрибутом, представляя собой универсальную значимость для человечества в целом как источник информации и единственно подлинное "всеобщее благо", как универсальная общечеловеческая ценность.
Сами казахи до сих пор в разбирательстве своей потестарно-политический принадлежности перед "родом" своим ("ру") называют имя определенного племени в качестве народа своего ("ель"), так как гордое имя "казак", обозначающее, прежде всего, "свободное состояние", являлось в казахской народности всего лишь титулом простого парода, '"черного люда" ("кара сеок").
"Казахская идея" должна дать Всеобщей декларации прав человека о Казахстане реальную историческую основу и придать свободе личности значение действенной этнодоминанты для Казахстанской нации. Как этнодоминанта свобода должна стать стереотипным образом жизни и религиозных мировоззрений, заняв в казахской идее место пока еще не набравшей силы казахской Модели Ислама.
В этом отношении все рыночные преобразования постсоциалистического Казахстана должны быть завязаны, наоборот, на возрождение, восстановление традиционной структуры Казахстана в соответствии с мировыми условиями современности, а не на ее дальнейшую трансформацию или деформацию.