Мишель Оден - Возрожденные роды (стр. 1 из 15)

“ВОЗРОЖДЕННЫЕ РОДЫ”

Мишель Оден

Питивьер

Впервые я приехал в Питивьер в 1962 году, чтобы возглавить отделение общей хирургии в муниципальной больнице. Я оказался здесь случайно, по результатам конкурсного отбора на имеющиеся вакансии. Я вскоре полюбил этот небольшой городок с населением в десять тысяч жителей, расположенный недалеко от Парижа в сельской местности, где можно наслаждаться всеми прелестями деревенской жизни. Земля здесь плодородная, поля засеяны пшеницей и сахарной свеклой. Местные фермеры по сей день разводят пчел, охотятся на жаворонков и каждую субботу собираются на местном базаре. Несмотря на то, что район этот в основном сельскохозяйственный, всюду можно встретить небольшие предприятия и фабрики, здесь расположены рафинадный завод и компания по изготовлению печенья. В общем, Питивьер — такой городок, какие редко показывают туристам. Это просто ничем не знаменитый городок, как и сотни других, подобных ему. Правда, большинству французов знакомо слово «Питивьер», но только как название печенья, которому оно дано по имени города. Но они не имеют понятия, что это за город и где он расположен.

Когда я приступил к работе, оказалось, что под моим началом находится также небольшое родильное отделение больницы. В отделение обращались за помощью женщины из Питивьера и близлежащих деревень; происхождение их было самым разным. Это были работницы фабрик, фермеры, владелицы магазинов и служащие. Некоторые были эмигрантами из Португалии, Северной Африки, даже с Дальнего Востока. В больницу принимали всех, кто сюда обращался: не было никакого «отбора» ни с точки зрения социальной принадлежности, ни по медицинским показателям.

В то время здесь работала только одна акушерка, которая и отвечала за всю работу отделения. Она звала меня, только когда был необходим врач, чтобы сделать кесарево сечение или наложить щипцы. И эти операции, казалось, лишь углубляли мой профессиональный опыт, являясь естественным дополнением к тому, что я, будучи хирургом, уже умел делать (операции по удалению желчного пузыря, лечение переломов и т.п.). Что же касается акушерства, я плохо представлял себе, что это такое на практике.

Мой акушерский опыт был очень небольшим и с годами стерся из памяти. В начале пятидесятых я проработал шесть месяцев интерном в большом родильном доме в Париже. В то время пять или шесть женщин обычно рожали одновременно в одной большой комнате. Роды проходили, как на фабричном конвейере, и роженицы заражались страхом друг от друга. Врачи часто применяли акушерские щипцы и редко делали кесарево сечение. Я помню главного акушера только потому, что известная модификация щипцов названа его именем (щипцы Сюзора). Я без интереса относился к интернатуре и не мог себе представить, что когда-нибудь буду практикующим акушером.

Позднее, во время военной службы в должности военного хирурга в Алжире, в районе проживания берберов, меня время от времени вызывали для оказания помощи при родах. Беременные женщины обычно спускались в долину из горных поселений в самый последний момент перед родами, и меня звали, когда надо было делать кесарево сечение, наложить щипцы или когда требовалась помощь при травме матки. Через некоторое время, уже в Гвинее, я был свидетелем непрекращающейся борьбы между африканками, которые хотели стоять или сидеть на корточках во время родов, и врачами-европейцами, которые настаивали на том, чтобы они рожали лежа. В то время я был на стороне врачей и особенно не задумывался над этими эпизодами своей медицинской практики.

Когда я начал работать в Питивьере, я, естественно, полагался на акушерок. Жизель, уже проработавшая в отделении некоторое время, была очень опытной акушеркой. Габриель, пришедшая в отделение вскоре после меня, была молодой и энергичной. Она только что закончила учебу и была увлечена психопрофилактикой по Ламазу (метод подготовки к родам, разработанный в 1950-х годах Фернардом Ламазом, французским врачом. Основа этого подхода — убеждение, что женщине нужно учиться рожать, так же как нам приходится учиться писать, читать или плавать. Ламаз учил женщин использовать во время схваток разные типы дыхания, убыстряющегося по мере того, как схватки становятся сильнее. Концентрация внимания на дыхании, как считал Ламаз, отвлекает женщину от боли при схватках. В последние годы учителя психопрофилактики стали исповедовать более эклектичный подход, однако и традиционное обучение по Ламазу до сих пор практикуется в США и в Европе. Этот подход — противоположность нашей концепции.)

Я впервые заинтересовался акушерством, и не потому, что они говорили или делали что-то необыкновенное; меня поразило то, что пятнадцать лет, которые разделяли годы учебы Жизель и Габриель, сделали практику этих двух акушерок совершенно различной. Например, Жизель, которая была старше, обычно терпеливо ждала, когда появится ребенок. Под конец родов она просто говорила:

«Не сдерживайся, расслабься, отпусти себя...». Габриель, наоборот, горела желанием готовить женщину к родам с самого начала беременности, помогать ей контролировать дыхание во время схваток. На второй стадии родов Габриель обычно командовала: «Вдохни, выдохни.., следи за дыханием.., тужься...». Эта разница заставила меня взглянуть на акушерство по-новому. Я начал понимать, что акушерство — нечто большее, чем механические приемы. И мне становилось все более ясно, насколько ход родов зависит от личности и убеждений того, кто эти роды принимает. Женщин привлекала молодая и энергичная Габриель, они проявляли к ней больше интереса, но, казалось, роды были более легкими, когда их принимала Жизель.

Хотя официально я оставался хирургом, со временем я стал все чаще принимать участие в жизни родильного отделения. Оказалось, что упрощение и отмена бесполезных процедур — принципы, на которых я строил свою работу как хирург, — могут применяться и в акушерстве. Опыт практической работы уже привел меня к мысли о том, что время и терпение — лучшие партнеры и что активное вмешательство должно быть щадящим и применяться только в особых случаях. Я убедился, что в акушерстве, как и в общей хирургии, сведенное до минимума вмешательство чревато меньшими опасностями и имеет меньше негативных последствий. Удивительно, но благодаря недостатку теоретического образования в области акушерства, я оказался более способным к учебе на практике. Я задавал вопросы о самых традиционных акушерских приемах. Я спрашивал у акушерок: «Зачем вы прокалываете околоплодный пузырь? Почему вы перерезаете пуповину сразу после рождения ребенка?». Часто они отвечали: «Потому что нас так учили».

Но по мере того как мы исследовали причины определенных манипуляций, стали происходить еле заметные изменения. Мы стали меньше держаться за догмы и начали экспериментировать. Однажды акушерка искупала новорожденного, чтобы успокоить его, хотя ему было всего два дня от роду. С того самого дня мы перестали придерживаться общепринятого во Франции и в Америке «правила», что ребенка нельзя купать до тех пор, пока не заживет пупок и не отпадет болячка. В другой раз ребенок взял сосок матери и, ко всеобщему удивлению, стал сосать через несколько секунд после родов, прямо в родильной комнате. Я задумался: почему такое чудесное радостное событие случается так редко? Ответ, конечно, был прост: в больнице принято забирать ребенка от матери сразу после рождения, чтобы измерить его рост, взвесить и устроить ему общий медицинский осмотр. Вновь и вновь подобные случаи заставляли нас усомниться в нормах традиционного акушерства. Мы не знали, куда мы идем, но мы шли своим собственным путем.

Постепенно, по мере того как менялась наша практика, изменялась и наша концепция родов. До переезда в Питивьер я немного знал о жизни, общаясь в основном с врачами и пациентами. Я смотрел на людей исключительно с медицинской точки зрения; я придерживался общепринятого мнения, что роды — это «медицинская проблема», для решения которой требуются технические «меры». Я с детства привык к тому, что врачи называют беременных женщин «пациентами». Не так давно я читал лекцию в одном из германских университетов, и переводил ее акушер. Как только я говорил «беременная женщина» или «роженица», он переводил эти слова как «пациентка» и не мог понять, почему студенты так горячо протестуют. Очевидно, такое восприятие свойственно не только акушерам. В медицинских статьях часто можно встретить термины «методы» и «материал», при этом термин «материал» употребляется применительно к людям. Во всех областях медицины подобная ментальность ведет к тому, что на лекарства, электронные наблюдения и хирургическое вмешательство полагаются в очень большой степени. В Питивьере, узнав своих «пациентов» как личностей, а не просто как истории болезней, я должен был пересмотреть свои взгляды.

Несмотря на то, что я работал хирургом, женщины часто разговаривали со мной на самые разные темы, в том числе о замужестве и проблемах контрацепции. В группе по планированию семьи, к которой я присоединился в познавательных целях, обсуждения выходили далеко за рамки медицинских тем, за рамки проблем деторождения и контрацепции; здесь обсуждались также проблемы сексуальности, личных чувств, социальных ожиданий. Люди говорили, почему они хотят или не хотят иметь детей; женщины рассказывали, как они рожали, как кормили детей грудью; здесь говорили о тонкой связи между плодородием и самовосприятием у мужчин и женщин. Я убедился в том, что роды — далеко не «медицинская проблема», это неотъемлемая часть сексуальной и эмоциональной жизни людей.

В нашем отделении я становился свидетелем верности этого утверждения ежедневно. Для мужчины и женщины рождение ребенка было сильнейшим впечатлением интимной жизни, захватывающим все их существо событием. Как врач я был далеко не центральным действующим лицом этой драмы; время от времени я чувствовал себя вмешивающимся чужаком. В то время как в результате доминирующего взгляда на роды как на медицинское событие родильные дома и отделения во всем мире превратились в лаборатории,