В моей жизни это случалось часто. Однако никто не понимал, в чем заключалось мое действительное влияние. Оно состояло в моей способности наслаждаться работами других и оценивать их так, что мои оценки были для них чем-то вроде вливаний новой энергии, необходимой для того, чтобы завершить этап исследования или закончить книгу. Но фактом является и то, что люди, находящиеся под моим так называемым влиянием, счастливы лишь тогда, когда они работают на пределе своих способностей. Когда же их собственный порыв иссякает и они не могут больше черпать мою энергию, они воспринимают ее в качестве упрека, непрошеного стимулятора и отвергают. Мое влияние на “Колдунов с Добу” было лишь влиянием восторженного, внимательного и очень восприимчивого слушателя. Позднее, когда Рео все больше стад уходить в личностную символику того, над чем он работал, и переключил свое внимание с вопросов религиозного поведения (область, в которую он внес наибольший вклад) на проблемы секса и агрессии, проблемы, куда менее успешно отфильтрованные его памятью, он стал гораздо менее продуктивен. После того как мы расстались, он работал лишь над одной монографией — изданием своих арапешских текстов и грамматики языка арапешей,— но оставил ее незавершенной.
Однако в течение тех двух лет мы питали друг друга и нашим энтузиазмом, и нашей энергией. Мы напряженно работали весь день и награждали друг друга по вечерам, прослушивая написанное за день или обсуждая что-нибудь. Мы ходили в театры и принимали друзей. Нашу гостевую комнату занимали те из моих подруг, у кого не ладилось с написанием диссертации или возникали осложнения с мужем или любовником. Наша квартира была прочным, хотя и слишком бурным семейным очагом, и все, кто попадал в затруднительное положение, могли найти в ней убежище. <.. .>
Весной 1930 года доктор Уисслер50, глава этнографического отдела музея, спросил меня, не соглашусь ли я проделать небольшую работу среди индейских женщин на средства Комитета миссис Леопард Эльмхёрст. Я не очень заинтересовалась этим предложением, но Рут посоветовала мне поехать к индейцам омаха. При этом условии она обещала мне найти деньги и для Рео, чтобы он смог поработать над проблемой, которая уже давно занимала ее. В преданиях большинства племен американских индейцев содержится много упоминаний о видениях. Слыша о них, дети весьма тонким образом получают представление о содержании и форме этих видений, а потом активно ищут их. Но в обширных материалах, собранных по мифологии омаха, не было зарегистрировано ни одного упоминания об этих видениях. Рут желала знать, почему это так. И так как доктору Уисслеру было все равно, где я израсходую небольшую сумму в 750 долларов, с которой он не знал, что делать, мы поехали в резервацию омаха в Небраску.
Эта экспедиция оказалась тяжелым испытанием для нас обоих. Мы купили “форд”. Вел его Рео, совершенно пренебрегая всякой осторожностью, так что временами вместо пыльной, грязной дороги мы оказывались в поле. Томительно жаркое, сухое лето в Небраске, характер ландшафта, где расстояние можно замерить только по маленьким холмам, атмосфера агентства по делам индейцев, уровень жизни в резервации — все это было новым для нас и очень удручающим. До сих пор мы работали в живых культурах, там, где одежда, дома, внешний жизненный стиль народа соответствовали тем частям культуры (системы родства, мифология, религиозные верования), которые мы были призваны изучить. Но здесь перед нами была культура настолько редуцированная в сопоставлении с ее прошлым, со временем, когда омаха были индейцами прерий, охотниками на бизонов, что от нее остались почти неузнаваемые реликты и ничего, что могло бы удовлетворить эстетическое чувство в настоящем. Женщины носили длинные хлопчатобумажные платья, конечно, несколько отличающегося покроя, но современные; когда они танцевали, то накидывали на плечи одеяла, купленные в лавке. Они жили в маленьких, теперь уже ветхих домах, построенных для них в то время, когда каждый человек мог получить 160 акров земли при условии, что он будет обрабатывать ее. Но лишь немногие из мужчин занимались земледелием. Вместо этого они проживали свою ренту, гоняли на разбитых, старых автомобилях по округе и стремились получить максимальное удовольствие от встреч друг с другом, играя в азартные игры. Но там, где ранее ставками были одеяния из конской или бизоньей шкуры, сейчас в ход шли монеты в пять или десять центов.
Мы привыкли оказывать разные мелкие услуги изучаемому нами народу, выражая свою признательность медицинской помощью, вниманием и прежде всего давая пищу для размышлений тем его умственно развитым представителям, которые были в восторге от возможности выйти в мыслях далеко за пределы своей собственной культуры. Но этим индейцам из резервации нам нечего было предложить. Медицинская помощь у них была, но они очень часто пренебрегали ею. С антропологами они встречались и раньше и привыкли рассматривать их прежде всего как источник дохода. Как мне сказал один старик: “Мы никогда никому не рассказываем всего. Мы что-то сберегаем для следующего”. Люди отказывались говорить нам о чем-нибудь, не получив предварительно десять или пятнадцать долларов за информацию. Да и после этого не было полной уверенности, что они не ответят повторным отказом.
Мы, конечно, не пытались изучить язык, ибо денег у нас было только на три месяца работы. А так как никто из нас до этого никогда не работал с помощью переводчиков, то мы оба нашли этот опыт и раздражающим до крайности, и угнетающим. Но Рео пришел в отчаяние главным образом потому, что у него возникли сомнения, сможет ли он вообще разрешить тайну, разгадать которую он и был сюда послан. У него возникло убеждение, что его специально послали сюда с миссией, обреченной на неудачу, что американские антропологи ничего не читают, кроме материалов об индейцах, и что его профессиональная репутация в США будет отныне основываться на экспедиции, в которой ему ничего не удалось сделать. Как можно что-нибудь сделать в культуре, где настоящий церемониал умер, а люди говорят о чем-нибудь не из интереса, а только за деньги?
Эта позиция американских индейцев, воспитанная десятилетиями взаимодействия культур, была чужда нам, привыкшим к народам Океании. Сколь бы суровы и темны они ни были, их суровость и темнота несли в себе что-то более разумное. Здесь же нас не покидало мрачное чувство, что этот народ сам пошел вспять. Мы познакомились с двумя замечательными стариками, служившими переводчиками у племени. Оба были воспитаны на Востоке в домах квакеров и говорили на точном и беглом английском. Но следующее поколение было послано в школы для индейцев, где дети из различных языковых групп были слиты вместе, а их обучением занимались федеральные чиновники, мало знавшие, а еще меньше заботящиеся о своих учениках и культурах, откуда те вышли. В итоге школьники вернулись в свои резервации с худшим знанием английского, чем у взрослых, но значительно более отчужденными от традиционной культуры. Процветало пьянство. Разрушенные семьи, заброшенные дети и общая социальная дезорганизация были заметны всюду.
Моя задача касалась женщин. Это была неблагодарная задача проанализировать долгую историю ошибок американской политики в отношении индейцев в прошлом и напророчить ей еще более мрачное будущее. Хотя мы поняли на Новой Гвинее, что контакты культур неизбежно ведут к большим изменениям и многие из последних будут изменениями к худшему, все же одно дело — опасение за будущую судьбу народа, с которым ты познакомился и научился его ценить, и другое — картина очевидной катастрофы, каждый день стоящая перед глазами.
Даже соединение наших полевых денег не избавило Рео от тяжелых трудов по сбору нужной ему информации. Оправдались и его самые пессимистические предчувствия: он никогда не добился должного признания своего успеха в решении проблемы, почему нет сведений о видениях в мифах омаха, рассказываемых не по секрету и посвященным, а публично.
Он нашел, что, хотя омаха, по-видимому, и приняли тот же обычай, что и их соседи по прерии, а именно, что каждый волен утверждать, будто он имеет видения, и требовать власти, право на которую они ему дают, фактически у омаха членство в религиозных сообществах определялось наследственными правами на тайное знание. Когда те, кто не имел наследственных прав на видения, постились и выдвигали свои притязания, им говорили, что их видение ложно.
Ситуация была настолько необычной, как и предчувствовала Рут, что открытие Рео действительно прошло незамеченным. Американисты не оцепили его искусство детектива, проявленного им в работе с меланезийскими колдунами, у которых Рео выведал необычные тайны. Наибольшее признание принесли ему “Колдуны с Добу”, наиболее известная его книга, и “Религия манус”. Что же касается его книги “Тайные общества омаха”, создавая которую он столкнулся с наибольшими трудностями, то она не принесла ему никакого успеха.
Это было тяжелое лето, лето, полное испытаний. Второй этаж нашего маленького каркасного домика раскалялся так, что до двух часов ночи мы даже не пытались заснуть. По временам мы выезжали в соседний городишко, где устраивались концерты духового оркестра, а в субботу вечерами бросали с крыши цыпленка, за которого дралась ожидавшая внизу толпа. Иногда мы даже отваживались съездить в Су-Сити посмотреть кино. Но Рео сказал, да и я это чувствовала, что полевую работу вести много легче, когда внешний мир далеко и невозможно выехать куда-нибудь, даже если и есть такое место. Здесь слишком легко было сесть в автомобиль и уехать.