Интимный диалог на виду и в присутствии всех — рискованная стратегия балансирования на грани, разделяющей ходовой товар и личное откровение, — так Натаниел Готорн определял для себя стратегию выживания в литературном поле, осознаваемом им (без особой, надо сказать, радости) как обочина рынка. И в этом он был, как нам предстоит теперь убедиться, никак не исключение среди соотечественников-собратьев.
2. Эдгар Аллан По. Между надувательством и тайной
Фигура «надувалы» — этого гения мира-рынка — интриговала Эдгара По, и не случайно. В подвижной стихии, где царят отношения заинтересованного обмена, состязательность и неопределенность, надувала как рыба в воде — един во множестве лиц и воплощений. Он ли не «банкир in petto»? Он ли не финансист, только работающий «с небольшим масштабом»? В энергичной суете, где каждый — «человек толпы», и слиянный с ней, и одиноко-отдельный, где связи неустойчивы, а «общий» смысл призрачен, надувательство в ходу, и предрасположенность к нему определяется, с иронической, конечно, подковыркой, как одно из базовых человеческих свойств: «Ворона ворует, лиса плутует, хорек хитрит — человек надувает».
Однако успешное, тем более оригинальное, надувательство доступно далеко не всем, поскольку свидетельствует о наличии качеств не сказать чтобы общераспространенных: воображения, выдумки, дерзости, меткости психологического расчета. Характер достоинств и самый способ действия талантливого надувалы (чей хлеб — виртуозные манипуляции доверием, создание обманчиво жизнеподобных ситуаций-фикций) допускают аналогию с художественным творчеством и даже приглашают к ней. Разница — в том, что, в отличие от
The Letters of Nathaniel Hawthorne. Vol. 4. P. 325.
Часть II. Писатель и читатель в «республике писем» 165
художника, надувалу одушевляет не «любовь к искусству», а исключительно возможность передвижения денег из чужого кармана в собственный: «Он не станет надувать просто ради того, чтобы надуть. Он считает это недостойным». Отсюда другое важное отличие: надувательство имеет дело исключительно с объектами и в этом смысле похоже не столько на искусство, сколько на науку, — собственно, рассказ По (источник вышеприведенных цитат) так и называется: «Надувательство как точная наука». Надувала — алгебраист рыночного мира: его «художества», подобно математическим формулам, никому не адресованы. «Другой», с точки зрения надувалы, не так одушевлен, как надуваем, не так лицо, как безличная жертва, метонимически отождествляемая с карманом. Сам себе и высший суд, и поклонник, и ценитель, надувала озабочен проблемой общения исключительно в инструментальном измерении, в понимании не нуждается и одиночеством не тяготится. Непременный атрибут надувательства — приватная, одному себе обращенная ухмылка: «Он приходит домой. Запирает дверь. Раздевается. Задувает свечу. Ложится в постель. Опускает голову на подушку. И по завершении всего этого надувала широко скалит зубы».
В противоположность надувательству, искусство обращено к другому субъекту как субъекту свободному и активному. В фикции, создаваемой художником, аудитория участвует не принудительно, а добровольно, в идеале — сотворчески. Впрочем, как ни отлично эстетическое общение от торгового взаимодействия, оно неизбежно опосредовано куплей-продажей. «Чтобы тебя оценили, нужно, чтобы тебя прочли», — констатирует Эдгар По в раннем письме246, но чтобы тебя прочли, нужно, чтобы тебя предварительно купили.
Вступая в двадцать лет на литературное поприще как эфирно-аристократический лирик, он декларировал равнодушие к «мнению света» и «алтарю Маммоны». Правда, к этому времени (к исходу второго десятилетия XIX в.) эта романтическая поза воспринималась уже как изрядно «поношенная», а главное, до боли не приспособленная к американским условиям. К литературно-газетному рынку поэт приобщился вскоре и, можно сказать, не от хорошей жизни, — так или иначе после победы в 1831 г. на конкурсе коротких рассказов, организованном журналом «Courier», современные «медиа» стали его судьбой. С тех пор По пишет
246 The Letters of Edgar Allan Рое. 2 vols. J.W. Ostrom (ed.). N.Y., 1966. Vol. 1. P. 58.
166
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
почти исключительно прозу (за 18 лет— всего 28 стихотворений) и почти исключительно для популярных периодических изданий. «Энергичный, деловой дух века всецело тяготеет к журнальной литературе»247: это обстоятельство он не только принял как судьбу, но и перетолковал для себя как плодотворный творческий вызов.
Всю жизнь в По сосуществовали писатель и издатель-коммерсант, причем роль последнего в симбиозе с годами усиливалась: «Его поздние произведения, — пишет У. Чар-ват, — представляют собой все более расчетливые попытки привлечь широкую аудиторию, также последовательно выступает он в защиту писателей, подобных Диккенсу или Бульверу, осознанно обращавшихся не только к избранным, но ко многим»248. Как все романтики, По чтил «гениальность» и интеллектуальный аристократизм, которыми и сам, безусловно, был отмечен, — в то же время он охотно рассуждал о «литературном товаре», «широком рынке для литературных продуктов», «обслуживании конкретного спроса» и «продаваемости литературы»249. Его произведения удивительны тем, что прочитываются «в один присест» и в то же время ехидно сопротивляются чтению, предъявляя читателю — как испытание — обескураживающую неразличимость в них поверхностного переживания и глубокой мысли, дешевого приема и изыска. Чего же он при этом ждет от нас, какой тип реакции предполагает?
Рассказ-трансформер
Большинство рассказов По написаны от первого лица. В лучших традициях американской «небылицы» они описывают необычайное происшествие, пережитое и в подробностях описанное рассказчиком. С кажущейся непосредственностью текст приглашает разделить некий удивительный опыт и провоцирует к доверчивому, самозабвенному, благодарному (страх и сладость пополам) в него вживанию. Но одновременно, опять-таки в традициях «небылицы», подает противоположного рода сигналы: как бы намекает, подмигивает заговорщически: я не то, за что себя выдаю. Роль «подмигивания» выпол-
247 The Letters of Edgar Allan Рое. Vol. 1. P. 268.
248 Charvat W. The Profession of Authorship in America 1800—1870. M.J. Bruccoli (ed.). N.Y.: Columbia University Press, 1992. P. 93.
249 Whalen T. Edgar Allan Рое and the Masses. The Political Economy of Literature in Antebellum America. Princeton, N.J.: Princeton UP, 1999. P. 7.
Часть II. Писатель и читатель в «республике писем» 167
няет более или менее ощутимый «перебор», «пережим» на уровне художественной формы, нарушение стилевой меры. Конечно, не всякий читатель эти оттенки заметит, а главное, не всякий захочет замечать. Иллюзия подлинности столь неотразима, эмоциональное сопереживание, «вымогаемое» ею у нас, столь сильно и ярко, что дистанцироваться от ситуации и увидеть ее под знаком иронии, как с хладнокровной масте-ровитостью сработанный «эффект» — неловко и даже обидно.
Вот, к примеру, рассказ о том, «Как писать рассказ для \"Блэквуда\"», где полувымышленный редактор Уильям Блэк-вуд преподает урок вполне вымышленной начинающей авторше Психее Зенобии. Рецепты, им предлагаемые, карикатурно отображают манеру, преобладавшую в современной По популярной журнальной прозе, в связи с чем рассказ заслуженно характеризуется как сатирическая пародия. И в то же время практически все они и практически буквально применимы к любому из так называемых «психологических» или «страшных» рассказов самого По, которые воспринимаются обыкновенно серьезно и даже патетически. Центральный тезис Блэквуда сводится к важности «ощущений» (sensations).
Слово «sensation» определяется Оксфордским словарем как «ощущение или переживание» или более конкретно — «сильное, волнующее ощущение или переживание», а в метонимическом употреблении — информационный повод к таковому. Второе и третье значения закрепляются за словом не ранее XIX в., в чем нельзя не увидеть отражение важного культурного сдвига. Осознавая и утверждая свои «потребительские права», демократическая аудитория именно в эту пору начинает предъявлять на «сенсации» устойчивый спрос: потребность в острых, как правило, нехитрых эстетических переживаниях усугубляется, надо думать, городской жизнью, нервной и в то же время безлико-монотонной250.
«Сенсации», производимые на продажу, должны быть просты, но по возможности экстремальны, советует мистер Блэквуд мисс Зенобии: «если вам случится утонуть или быть повешенной, непременно опишите ваши ощущения». Даже если утопление или повешение вымышлено, эффект достоверности должен быть неукоснительно соблюден. Этому правилу прилежно следует и сам По, всякий раз облекая фантастическое в плоть неотразимо убедительных материальных подробностей.
250 В 1840-х годах в англоязычный культурный обиход входит понятие «sensational literature» как обозначение по преимуществу дешевого чтива, культивирующего сильные эмоции и грубые эффекты.
168
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
Импозантность личности и «значительность» опыта повествователя повышают доверие к рассказу, — поучает далее мистер Блэквуд, — поэтому их следует подчеркивать путем вкрапления в речь ученых аллюзий и иноязычных цитат. И этого, как известно, не чурается По: безадресных псевдоссылок, латинских, французских и даже немецких (при полном незнании автором немецкого языка) цитат в его рассказах хоть отбавляй. Горе-писательница Психея Зенобия251, разумеется, смехотворна, а переживаемое и описываемое ею обезглавление посредством стрелки башенных часов — верх комического абсурда. Но, в сущности, чем эта сенсация «слабее» той, которою леденит читателю душу сам По в «Колодце и маятнике»?