Письмо от мистера Пью обнаруживает ценное вложение: тряпицу в виде алой буквы, обмотанную, в свою очередь, вокруг «бумажного сверточка». Текст, таким образом, служит оболочкой для буквы, а та — для другого текста: истории некоей Эстер Прин, /«интерпретацией (новой символической оболочкой) которой обещает стать роман. При этом писатель нарочито преуменьшает собственную роль, изображая себя не автором, а всего лишь посредником, «транслятором», обработчиком и издателем готового текста. Тряпичная буква, искусно вышитая руками вымышленного персонажа (рукодельницы Эстер), используется им как канва для собственного художественного «вышивания»238: «я дал себе полную свободу, словно все это — плод моей собственной фантазии. Я настаиваю лишь... на достоверности общих контуров» (с. 64).
Итак, роман выдает себя за документ, но и не отрекается от романических вольностей, более того, намекает, что именно их посредством в повествование проникает автобиографическая подоплека, которую читающий может скорее угадать, чем опознать напрямую.
Рассказывая в подробностях о том, как рождался замысел произведения, писатель, по сути, подсказывает нам, как его читать. При этом он последовательно опирается на две ключевые метафоры: нейтральной территории (ничейного, граничного пространства, где происходят непредсказуемые взаимодействия) и письма-перевертыша (снаружи — надпись всем напоказ, внутри — приватное, скрытое от посторонних глаз сообщение). В художественном тексте Готорн ценит спо-
238 Метафора чтения-письма как вышивания будет активно использоваться Генри Джеймсом, большим поклонником Готорна (см., в частности, новеллу Джеймса «Узор ковра»).
Б. Франклин
ж. -
Ф. Барнум
У. Хоуэллс
Часть II. Писатель и читатель в «республике писем» 161
собность быть одновременно «конвертом» и собственно письмом. Отсутствие жесткой связи между внешней формой (означающим) и внутренним содержанием (означаемым) сохраняет за адресатом простор для домыслов, их перебора, выбора индивидуально предпочтительного смысла. Благодаря этим же свойствам послание, даже будучи вручено прямо в руки, вскрыто и прочитано, может в любой момент опять обернуться закрытым «конвертом»239. Смысл опять убегает, оставляя читателя в состоянии растерянном, раздраженном, хотя и небезнадежном.
Готорн завершает вступительную главу шутливым объявлением о собственном «гильотинировании», отделении «политической» головы от тела240. Этот жест прощания и нового начала («...таможня, подобно сну, осталась позади... я теперь обитатель другого города») очень характерен и напоминает «envoi» в финале «Песни о себе»: в обоих случаях «ускользание» автора подразумевает символический переход творческой инициативы к читателю. «Взаимооборачиваемость» их ролей подчеркивается, впрочем, и другими средствами. Готорн утверждает, например, что совершенным писателем можно стать, только будучи совершенным читателем (книги жизни), чем ему самому, увы, стать не удалось: «Передо мной была книга такая прекрасная, какой мне никогда не сочинить: ее писала реальность каждого пролетающего часа, и я мог бы читать лист за листом, но они немедленно исчезали по той лишь причине, что мысль моя была недостаточно проницательна, а рука — недостаточно проворна, чтобы тут же запечатлеть на бумаге только что прочитанное» (с. 67).
Намеченная в предисловии тема письма как динамического несоответствия буквы и смысла, знака как локуса обменной активности оркестрирована в основной сюжетной линии романа «Алая буква». Повествование начинается на рыночной площади, и на ней же в дальнейшем происходят все ключевые сцены: обмен товарами и смысловой обмен связаны, таким образом, ненавязчивой, но прозрачной аналогией.
239 В записных книжках Готорна нередко встречаются зарисовки или отдельные образы, за которыми следует фраза: «Это, возможно, есть некий символ». Символическое содержание при этом принципиально не конкретизируется. Аллегорический жест — отсыл к определенному значению — намечен, но демонстративно не завершен, поэтому никакой определенности не получается. Этот странный прием нередко используется и в художественной прозе Готорна.
240 Пост таможенного начальника он потерял после очередных президентских выборов в результате смены политической конъюнктуры.
6. Заказ № 1210.
162
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
Эстер Прин, стоящая на помосте с младенцем на руках и алой буквой, вышитой на платье, являет знак греха. Но смысл знака, как подчеркивает тут же повествователь, заключен столько же в нем самом, сколько в сознании (сознаниях) воспринимающих его людей: человек XVII и XIX столетий, католик и пуританин читают его по-разному241. Осмысленная, с одной стороны, как средство публичной коммуникации, с другой и одновременно — как средство индивидуального самовыражения, буква в романе Готорна утрачивает исходно предполагаемую в ней однозначность, оказывается вдвойне и даже втройне ненадежна.
Приговор пуританского магистрата обрекает носительницу знака быть открытым письмом, содержание которого сведено к однозначному сообщению: «Я совершила Прелюбодеяние (Adultery)». Знак, таким образом, «съедает», заслоняет живую индивидуальность, но... в то же время служит ей укрытием, производя в отношении грешницы явно «непредусмотренную» работу. Спрятавшись в «конверт» вынужденно-публичной аллегории, личность Эстер Прин становится невидимой и в своей невидимости — неподсудно-свободной. Будучи роскошно расшита золотом, буква являет столько же покорность приговору суда, сколько и вызов его суровости, и «сублимированное» выражение подавляемой страсти. Она же, кстати, служит рекламным образцом художественной вышивки242, которой Эстер (вполне заслуживающая определения «self made woman») сама зарабатывает на жизнь. Контур буквы «А» отражается то в зеркале, то в небе, то в глазах прохожих, то воплощается в ребенке, то переходит в виде раны на человеческую плоть, при этом смысл ее перетолковывается снова и снова: быть может, не «Alultress» вовсе, а «Angel» (ангел) — или «ЛЫе» (сильная)? Окончательная власть над истолкованием злосчастной буквы внутри романа не принадлежит никому, открывая тем больший простор для читательских домыслов. Быть может, «Л» значит «America»?
241 «Окажись тут, в толпе пуритан, какой-нибудь католик, эта прекрасная женщина с ребенком на руках... чье лицо и наряд были так живописны, привели бы ему, вероятно, на память мадонну, в изображении которой соперничало друг с другом столько знаменитых художников». Тема относительности прочтений-оценок, намеченная в первой главе, пронизывает весь роман как важнейший лейтмотив.
242 qTo6bi разгадать секрет мастерства вышивальщицы, замечает Готорн, можно попробовать «выдергивать нитку за ниткой», но тогда мы рискуем остаться лишь с дырами-пустотами вместо роскошного узора.
Часть П. Писатель и читатель в «республике писем» 163
В каком-то смысле и книга и в целом творчество Готорна посвящены проблематичности изъяснения правды и взаимопонимания индивидов, замкнутых каждый в своей единичности. Полнота самовыражения со стороны говорящего/ пишущего, полнота понимания со стороны собеседника/читателя если достижимы, то в порядке парадокса, за счет несовпадения формы и содержания, в зазоре между ними, создающем простор для встречных творческих инициатив.
Особого комментария заслуживает отношение повествователя к коллективному адресату буквы-текста — публике как партнеру по коммуникации. От толпы исходит грубая сила принуждения, но ее же «вместительное и богатое сердце» способно подчас к необыкновенной щедрости и чуткости понимания. Толпе нельзя подчиняться, но ее нельзя презирать, — это побуждает Готорна искать «средний путь», как бы ни казался он порой противоречив и сомнителен.
В январе 1850 г. в письме издателю Дж. Филдсу, явно опасаясь, что широкого читателя оттолкнет недостаточная живость и увлекательность его первого романа243, он высказывает следующее предложение: не набрать ли название «Алая буква» кроваво-красным цветом? Не поманить ли, иначе говоря, читателя обещанием желанной сенсации? «Я не уверен в том, что это отвечает хорошему вкусу, — виновато кается писатель, — но будет, пожалуй, пикантно и уместно, а главное, привлекательно для гиганта-простака, которого мы пытаемся провести»244. «Купить» читателя на дешевую приманку — ход не ахти какой благородный, но в данном контексте оправданный. Покупка (в обоих смыслах слова: как «приобретение» и как «обман») — лишь необходимое условие для начала развертывания действа чтения-интерпретации, которое чем шире, чем непредсказуемее в своем охвате, тем, как ни странно, интимнее: «...самое высокое, заповедное и хрупкое свое переживание лучше доверить всем на свете, чем почти
243 Соответствующие претензии от имени публики предъявлялись Го-торну рецензентами, например: «Мы опасаемся, что м-р Готорн — один из тех писателей, что адресуются преимущественно или даже исключительно к образованной публике. Мы убеждены, однако, что в этом заключена ошибка, пагубное заблуждение, не могущее повести ни к чему хорошему. Истинная аудитория романиста — простые люди с обычным горизонтом понимания и заурядными симпатиями, к какому бы социальному кругу они ни принадлежали». Цит. по: Smith H.N. The Scribbling Women and the Cosmic Success Story // Critical Inquiry. 1974. № 1. P. 50.
244 В оригинале: «the great gull whom we are endeavoring to circumvent» (The Letters of Nathaniel Hawthorne. 4 vols. T. Woodson, L.N. Smith, N.H. Pearson (eds). Columbus: Ohio University Press, 1984. Vol. 2. P. 306).
164
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
любому человеку в отдельности, — полагает Готорн. — В отдельном человеке немудрено ошибиться, но не ошибешься, уповая на то, что где-то среди ближних твоих есть сердце, способное открыться твоему. Те же, что не откроются, и расслышать-то не смогут, так что на сокровенное никто чужой не посягнет»245.