В дальнейшем анализе мы попробуем описать своеобразие литературной коммуникации на материале и в контексте американской культуры XIX в. Речь идет о «классике», с которой национальное сообщество пребывает в длительном и плодотворном диалоге, с которой постоянно себя соотносит, но по-разному: и тогда, когда пытается найти в прошлом духовную опору, и тогда, когда от него отталкивается, переоценивает и даже переворачивает «канон» в поисках нового образа себя. Литературную традицию США мы предлагаем рассматривать как длящийся разговор, исторически устойчивый коммуникативный пакт между пишущими и читающими. Вполне применимо здесь и понятие дискурс в устоявшемся значении: «специфический способ... организации речевой деятельности»24 — с упором на интерактивный, интерсубъективный (и в этом смысле «разговорный») ее характер.
Рассматривая литературный текст как дискурс, мы обсуждаем своеобразие литературной поэтики в контексте общей риторики и культурной коммуникации. Иначе говоря, мы спрашиваем: кто обращается к кому, на каких условиях, на каком языке, с какой целью? Поиск ответа предполагает обращение к аналитическим практикам разных дисциплин. Литературный «образ речи», подчеркивал в свое время М.М. Бахтин, живет «на пересечении»25 речи изображающей и речи изображенной, эстетики и социального быта, а потому в равной мере, хотя и по-разному интересен, для филолога, социолога, психолога, культуролога и этнолога.
Общение и национальная общность
Проблема культурного своеобразия чаще и привычнее всего встает для нас в аспекте национального. Сравнительный анализ национальных культур, картин мира, характеров — традиционное направление гуманитарного исследования, однако в последние десятилетия оно стало предметом нового раунда дискуссий. Если исследовательская традиция, сформировавшаяся в XIX в., трактовала национальное ядро как природное, субстанциальное и самотождественное, то современная этнология исходит из того, что оно не столько «дано» культуре и отображаемо в ней, сколько производимо культурной деятельностью. Если производимо, то как именно? Процесс «производства» нации, по словам Э. Ренана, есть «повседневный плебисцит», т.е. процесс, по сути, коммуникативный: самовопрошание и самоутверждение сообщества через поиск внутреннего согласия.
Полагая основой национального бытия повышенной плотности сеть коммуникативных связей (прежде всего, но не только речевых)26, этнология XX в. неоднократно предпринимала попытки описать их, объективировать и замерить. При этом количественные параметры выступали на первый план за счет внимания к качественным характеристикам, и результат оказывался малоудовлетворительным. Мы в данном случае выбираем другой подход. Исходя из определения нации как «дискурсивной» общности и разговора как базовой формы общения, мы попробуем описать национальное своеобразие литературной культуры США в терминах «разговарива-ния». Предметом специального внимания станет существенно важный в американской традиции вид разговора, в дальнейшем определяемый как «дискурс торга».
Разумеется, говорить об «американском» разговоре значит подразумевать какой-то другой, от него отличный (например, «русский»). Насущность сравнительного подхода при характеристике коммуникативных моделей, исторически или этнически своеобразных, слишком очевидна. Но и сложность сравнительных штудий в этой деликатной области ощутима не менее. Родной язык нам тем и родной, что осваивается «заодно» с живущими в нем речевыми жанрами: они воспринимаются как «естественные» и по большей части не замечаются. В то же время речевые жанры чужой культуры (а значит, и воплощенные в них социально-коммуникативные нормы) часто непонятны, а потому опять-таки незаметны, невидимы.
Налицо и сложность другого рода: репертуар речевых жанров в любой национальной культуре разнообразен и успешно сопротивляется сведению к общему знаменателю. «Образцовая» модель разговора «по-американски» или «по-русски» представляет собой неизбежное упрощение, которое нельзя воспринимать буквально, но без которого нельзя и обойтись. Даже отойдя от представления о культуре как об органической, внутренне гармоничной целостности, оперируя такими метафорами, как «лоскутное одеяло» или «салат в миске» (предпочитаемыми, в частности, культурологами и публицистами в США), т.е. последовательно удерживая в фокусе внимания культурную гетерогенность, мы все же мыслим бытие нации как проникнутое взаимосвязями целое, соответственно, и мир национального общения — как тяготеющий к некоторой условной доминанте.
В оформлении этой доминанты, скорее воображаемой, чем реальной (точнее, реальной в меру и в силу того, что она убедительно воображаема!), национальная беллетристика играет особую, возможно, определяющую роль. Это справедливо даже и сейчас, когда с ней активно конкурируют визуальные и электронные медиа, а к «веку национализма», как называют иногда XIX столетие, относится тем более. «В конституиро-вании нации как воображаемого сообщества романы приняли на себя ключевую роль, чему способствовала их огромная популярность. Исполнение этой роли обеспечивалось настойчивой претензией романа на подробную и исчерпывающую репрезентацию повседневной жизни... Роман — своего рода окно, через которое можно наблюдать характеристики наций и народов. Но роман — это и нечто большее, чем отображение социальной истории, вершащейся помимо его, за его пределами. Чтение романа предполагает соучастие в социальной практике — оно дает читающему ощущение причастности к нации как воображаемому продукту консенсуса»27. Коммуникативный этностереотип28, отображенный в романе, становится предметом общего внимания — стихийного подражания или обсуждения, полемики. Творческая интуиция конкретного автора участвует, таким образом, в общей работе самосознания и самопредставления культуры.
Описание национального своеобразия литературы, как уже говорилось, не новая задача. Традиционно она предполагает выделение устойчивых и характерных идеологем, тематических предпочтений, литературных форм, жанрово-сюжетных схем или образных лейтмотивов. Представление о литературной деятельности как о коммуникативной (дискурсный подход к художественной словесности) позволяет трактовать эту задачу более широко.
Еще в конце XIX столетия французский социолог Г. Тард заложил основу междисциплинарной дискуссии на интересующую нас тему, поставив вопрос о развитии «сравнительного разговороведения» (conversation comparee) по аналогии со сравнительным литературоведением. Получилось так, что лишь в конце XX в., по-новому сознавая и формулируя свои задачи в русле транскультурного и междисциплинарного диалога, гуманитарная наука подошла к реализации этого синтетического по своей природе проекта. Его мы будем считать «горизонтом» предлагаемого исследования.
Пока же обратимся к характеристике, разумеется предварительной, интересующего нас историко-культурного материала.
Старое искусство в Новом Свете
Что происходило и происходило ли что-нибудь с искусством разговора и с условностями социального общения после того, как европейская цивилизация, совершив в XVII в. трансатлантический рывок, принялась активно обживать Новый Свет? Поначалу изменения были мало заметны. И вообще, в течение первых двух столетий существования североамериканских колоний претензий на культурное своеобразие здесь никто не предъявлял. Вопрос стал актуален лишь после того, как самопровозглашенная национальная общность конституировалась на бумаге (в конце XVIII в.) и в общественном сознании и воображении (несколько позже). Становление новой культурной среды посредством внутреннего диалога и интенсивная рефлексия его (диалога) специфики — нормотворчество и нормоописание — осуществлялись одновременно.
У представителей американской культурной элиты не было сомнений относительно того, что разговор «в любом сообществе составляет... наиболее распространенную форму интеллектуальной деятельности». Распространенным было и другое «общее место»: разговор требует «гибкости, быстрой реакции и чуткости, умственной живости, остроумия и приверженности определенным социальным условностям»29. В этих суждениях, заимствованных из общедоступной периодической печати начала XIX в., не содержится ничего оригинального и ничего специфически американского. Более того, в заметке под названием «Болтовня или разговор» (опубликованной в журнале «Никербокер» в сентябре 1836 г.) анонимный автор, суммируя Цицероновы представления о достойной беседе, отмечал, что они одинаково употребимы и в Риме, и в Нью-Йорке, и в Старом и в Новом Свете30. Американцам важно лишь соответствовать этим неустаревающим нормам, точнее, научиться соответствовать.
Возрождением к новой жизни классических образцов разговора (подчеркивая в них свойства, особо актуальные для Нового Света: свободу, равноправие и «развивающий» характер) были всерьез озабочены новоанглийские интеллектуалы-трансценденталисты. Разговор в их глазах — серьезное дело, но также и искусство, предмет, но также и средство философствования. Амос Олкотт в рамках разработанной им оригинальной педагогической системы обучал детей Евангелию посредством воспитательных разговоров. Маргарет Фуллер в 1830—1840-х годах практиковала в Бостоне экспериментальные — опять-таки «взаимовоспитательные» — собеседования с дамами, близкими «Трансцендентальному клубу». При этом оба сознательно ориентировались на сократический диалог как идеальную модель общения. «Я не думаю, что когда-либо где-либо жизнь так же близко и естественно напоминала общение в академических кущах. В том же стиле — разговоры у Лэндора между сэром Филипом Сидни и лордом Бруком. Надо сказать, что наши — отнюдь не ниже качеством», — пишет Фуллер Р.У. Эмерсону в сентябре 1842 г., имея в виду круг, к которому они оба принадлежат31. «Как милы мне древние греки, — восклицает она, — умевшие разговаривать обо всем — и не для того лишь, чтобы только блистать, как это делают в парижских салонах, но чтобы учить и учиться, чтобы обнажать глубины сердца, взаимно проясняя сознание»32.