Пока отметим лишь, что стратегия поведения-общения, «генерированная» Франклином, оформленная им затем в текст и предложенная обществу в качестве образца, была с готовностью востребована уже в следующем поколении. «Замечательно, что мы в силах себе представить не только то, чем уже являемся, но и то, чем можем стать, мы можем увидеть в
Часть I. «Игра в доверие» как школа жизни...
75
124 Далеко не всегда этот процесс результативен: Франклин откровенно признается, в частности, что скромность, смирение — одна из тех добродетелей, которую за всю жизнь он так и не смог, как ни старался, в себе развить. «Не могу сказать, чтобы я добился успеха по существу этой добродетели, скорее мне удалось приобрести видимость ее» (с. 431), — пишет он по этому поводу. Очевидно, что ему скорее удавалось подражать Сократу в показном, «стратегическом» смирении, чем Иисусу в смирении истинном.
себе зародыши и обещания бесконечного роста»125, — писал У.Э. Чаннинг в 1839 г., формулируя одно из любимейших «общих мест» американской культуры. Человеческое Я не столько есть, сколько творится, исполняется и созидается в игре. Стать другим значит для начала явить себя другим, попробовать сыграть другую роль. Вместо иерархии, вертикали, законной и опорной в традиционном обществе, в демократическом социуме господствует функционально дифференцированная горизонталь — возможность для каждого выступать в разных амплуа, свободно выбирать и неоднократно менять социальные роли126. Эта логика охотно и исключительно устойчиво признается самими американцами в качестве несущей опоры культурного сознания США. «Бунт американцев против британского отечества начался с того, что они, нарядившись индейцами, побросали чай в бостонскую гавань», — пишет уже в XX в. Р. Эллисон, т.е. с маскарада, в котором ярко проявилось сознание того, что и общество, и отдельная личность есть «творение человеческое, а не Божье»127.
Естественно возникающая на этой почве мысль о присущей американскому характеру «склонности к театральности» также высказывалась неоднократно. По-видимому, здесь можно говорить о совокупном действии ряда факторов, прямо не связанных между собой, и рыночных, и, как ни странно, антирыночных. Первые пуритане, строители «града на холме», при всей непримиримой враждебности к лицедейству и легкомысленным зрелищам, с готовностью уподобляли себя актерам, разыгрывающим в мировом театре (theatram mundi) бесконечно ответственное действо. Демонстрируя распространенность театральной метафорики в публичной речи колониального периода, американский исследователь Дж.Г. Ричарде усматривает в этом проявление становящейся специфики национального самосознания: «едва ли найдется на постсредневековом Западе сообщество, более склонное к самодраматизации, чем ранние американские нонконформисты»128. «Глаза всего мира устремлены на
125 Charming W.E. Self-Culture. Boston: James Munroe and Co., 1839. P. 10.
126 21 марта 1840 г. Генри Торо записывает в дневнике: «Сегодня мир — подходящая сцена, на которой можно сыграть любую роль. Сейчас, в этот момент, мне представляется возможность выбрать любой образ жизни, который где-либо ведут люди или который можно нарисовать в воображении... Выбор ролей так широк...» (цит. по пер.: Торо Г. Высшие законы. М: Республика, 2001. С. 319).
127 Ellison R. Shadow and Act. N.Y.: Random House, 1964. P. 53—54.
128 /. H. Richards. Theater Enough. American Culture and the Metaphor of the WorldStage 1607—1789. Durham; London: Duke University Press, 1991. P. 101.
76
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
нас», — напоминал единоверцам-соотечественникам Джон Уинтроп. Представление о собственном бытии как о существовании «под взглядом» разом и Бога, и человечества выступало как мощный стимул к активности, духовной и практической, сверхнапряжению, сверхусилию.
Суровость пуританских нравов, торопливость и напор деловой жизни мало способствовали развитию в США театрального искусства: «Люди, занятые каждый рабочий день недели зарабатыванием денег, а по воскресеньям молящиеся Богу, — писал в 1830-х годах Токвиль, — не оказывают никакого содействия музе комедии»129. Но тут же отмечал, что театр в его антиаристократической версии именно в Америке как нигде близок к жизни. Нарастающее «правдоподобие»130 театра можно истолковать как свидетельство «театро-подобия» жизни. Разве коммерческая активность не заключает в себе, по определению, момент театральности? Без знания аудитории и владения искусством иллюзии сколько-нибудь масштабное продвижение товара на рынке просто невозможно, хороший бизнесмен обязан соединять в себе актера, режиссера, импресарио и драматурга — раннеамериканская социальная практика давала тому множество подтверждений. Элемент театральности, маскарада присутствовал и в жизни большинства иммигрантов, за счет которых быстро пополнялась молодая нация: ведь их «бытие в качестве американцев — все равно что вторая натура; оно предполагает сокрытие исходного Я и принятие господствующих моделей социального поведения»131.
Отвлекаясь от конкретных обстоятельств и переводя проблему из социального плана в мировоззренческий, Ф. Ницше свяжет театрализацию жизни с утверждением антропоцентрической установки в культуре, характеризующей специфическую «веру американцев... которая все больше хочет сделаться верою и европейцев»: каждый человек «способен почти на все, дорос почти до всякой роли»; исходя из этого убеждения, личность «испытывает себя, импровизирует, снова испытывает, испытывает с удовольствием», в итоге «прекращается всякая природа и начинается искусство» — люди становятся актерами132.
129 Токвиль А. де. Цит. соч. С. 364.
130 Там же. С. 363.
131 Boelhower W. Through the Glass Darkly: Ethnic Symbiosis in American Literature. Oxford; N.Y.: Oxford University Press, 1987. P. 135.
132 Ницше Ф. Соч.: В 2 т. М.: Мысль, 1990. Т. 1. С. 678.
Часть I. «Игра в доверие» как школа жизни...
77
Молодой Франклин учится жить именно в таком мире-театре. Уроженец самого крупного по его временам торгового города Америки, он осознает себя человеком динамичным, подвижным и открытым перемене в обществе, столь же переменчивом и динамичном. Неожиданные знакомства в его опыте не редкость, скорее наоборот. Губернатор Пенсильвании, случайно, через третье лицо, познакомившись с частным письмом, в котором 17-летний Бенджамин объяснял причины своего расставания с Бостоном, проникается сочувствием к многообещающему юноше и запросто приглашает простого наборщика с собой в харчевню, отведать «превосходной мадеры». «Я был этим немало удивлен, — комментирует тот, — а у Кеймера (хозяина типографии. — Т.В.) прямо глаза на лоб полезли» (с. 350). Пестрота, непредсказуемость социальных контактов, успех которых определяется гибкостью приспособительных реакций и умением с выгодой для себя примирять различные интересы, — еще один класс Франклиновой школы жизни. В дальнейшем ему предстоит налаживать отношения с губернаторами и подмастерьями, пожарными, депутатами ассамблей и европейскими правителями. Своим успешным опытом Франклин делится — не без самодовольства — с читателем автобиографии.
Читатель же, если вдуматься (т.е. если читать внимательно), поставлен в нелегкое положение. Образ повествователя текуч, как ртуть: он сам себе и мастер, и материал, и инструмент, и продукт, и товар. В каждый данный момент он великолепно эффективен и никогда не аутентичен, не равен себе вполне. В итоге решительно не ясно — восхищаться им или возмущаться? Верить каждому слову или, наоборот, не верить ни одному? Двойственный, неопределенный эффект, казалось бы, не сочетается с дидактическим намерением, декларированным в начале повествования. А может быть, наоборот, прекрасно сочетается?
Уроки эффективного общения
Корреспонденты Франклина, Абель Джеймс и Бенджамин Воуэн, чьи послания133, на первый взгляд не слишком уместно (разбивая авторское повествование), вставлены в автобиогра-
133 Оба в начале 1780-х годов писали Франклину, побуждая его продолжить временно оставленное «приятное и назидательное» автобиографическое сочинение.
78
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
Часть I. «Игра в доверие» как школа жизни...
79
фию, приглашают его продолжить прерванную было работу над рукописью, при этом оба упирают на потенциальное значение жизнеописания как урока. Рассказ о практическом и неповторимом опыте жизни, ее «мелких случаях» и «повседневных делах» не менее, а даже более ценен, чем абстрактные назидания, — он легче будет воспринят читателем как «своего рода ключ к жизни» и многих, конечно, воодушевит к подражанию.
Устами Воуэна Франклин формулирует дорогую для себя мысль о том, что форма «подачи» урока не менее важна, чем его содержание, а с точки зрения эффективности воздействия — даже более. Традиционная форма назидательного трактата им самим рассматривалась как возможность, отчасти даже была опробована (по молодости лет Франклин сочинил философский памфлет «Рассуждение о свободе и необходимости, удовольствии и страдании»), но в автобиографии он признает это свое сочинение «ошибкой». В течение ряда лет предполагалось, что труд под названием «Искусство добродетели» дополнит автобиографию, но тот и вовсе не состоялся: «не дошли руки» за разнообразием частных и общественных дел.
Итак, автобиография задумывалась и осуществлялась как «воспитательная» книга, способная воздействовать на читателя властно, но, по удачному выражению Абеля Джеймса, «незаметно». Коммуникативное отношение учителя и ученика, располагающего опытом/знанием и готового их приобрести, реализуется здесь нетрадиционным образом (или очень даже традиционным: если иметь в виду традицию Сократа, упоминаемого в тексте автобиографии четырежды!). Для учителя важно сохранять за учеником ощущение свободы — право, пусть иллюзорное, на непринудительный выбор. Люди не любят быть поучаемы, в них живет не только инстинкт послушания, но и инстинкт сопротивления авторитету. Поэтому искусство убеждения тем действеннее, чем оно более косвенно, чем более напоминает... соблазн.