Ящики забили и тщательно засыпали землей в траншеях бомбоубежищ, которые были вырыты во дворе и в саду музея.
Некоторые менее ценные экспонаты убраны в одну из комнат большого дома и в подвал «Домика».
В минуту грозной опасности, когда оккупанты уже входили в город, пришел в «Домик» коммунист М.Л Крайников, в то время директор ростовской бумажной фабрики, случайно не успевший эвакуироваться из Пятигорска. Чтобы помочь ему, решили, что для видимости Крайникову следует «преобразиться» в беспартийного служащего. Для этого ему было выдано удостоверение о том, что он является сотрудником музея, оформлена трудовая книжка, сделана соответствующая отметка в паспорте. Затем даны кое-какие канцелярские принадлежности, книги. Со всем этим «имуществом» Крайников ушел в Кисловодск, где его никто не знал. И там ему удалось пережить оккупацию, сохранить в неприкосновенности свой партийный билет и даже оказать помощь партизанам (как рассказывал командир партизанского отряда И.И. Пуд).
Родственница бывшей сотрудницы «Домика Лермонтова» Н.И. Бронштейн, Полина Ивановна Бронштейн, тоже пришла в «Домик», когда ей и ее детям грозила смертельная опасность.
Здесь укрывалась она в течение трех суток, уже в то время, когда музей был открыт. А ведь кругом хозяйничали фашисты. По вечерам они приходили в садик музея из соседних домов. Одного вечера никогда не забыть. Полина Ивановна ночевала в «Домике». Дежурившая тогда Капиева пришла ко мне смертельно бледная. Оказывается, Бронштейн во сне кашлянула, а в саду сидели немцы... По счастью, губная гармошка — их излюбленное развлечение, – видимо, заглушала другие звуки. Надо ли напоминать, что за укрывательство евреев фашисты применяли одну меру наказания – расстрел[40].
Что только не пришлось прятать в музее! Сотрудники городской библиотеки перенесли сюда наиболее ценные издания. Книги были укрыты в сарае. Профессор Т.В. Прохоров, уезжая из Пятигорска в последние дни перед оккупацией, сдал на хранение свою работу о творчестве А.А. Бестужева-Марлинского. Уполномоченная домовладения № 14 по Советскому проспекту попросила спрятать домовую книгу. Старик – сосед принес старинный цветного стекла стакан...
Соседняя школа №8 даже бомбоубежище вырыла не у себя в школьном дворе, а в саду музея, тоже, по-видимому, веря, что «Домик» неприкосновенен.
Нечего и говорить, что такая вера поднимала дух, но и увеличивала ответственность.
Ночь с 8 на 9 августа… Город подвергся артиллерийскому обстрелу. До рассвета гремели орудийные разрывы, слышалась перестрелка... Наши части отступали с боями. Коллектив музея вместе со своими семьями, с детьми провел эту ночь в подвале «Домика». До рассвета, по очереди, несли дежурство во дворе Лермонтовской усадьбы.
Утро 9 августа. Молча сидим в библиотеке музея. Похоже, что мы присели по старинному русскому обычаю перед дальней дорогой, чтобы, встав, сказать «прощай» и пуститься в путь. Увы! Пути были отрезаны. Немцы уже входили в Пятигорск.
Перед лицом «Домика», у стены, где находится мраморная доска со словами: «Дом, в котором жил поэт М.Ю. Лермонтов», проведено было собрание сотрудников музея, последнее перед оккупацией.
Вечер того же дня... Где-то поблизости, в городе, хозяйничает враг... Осторожно открываем калитку, на которой так много лет висела спрятанная теперь вывеска «Музей «Домик Лермонтова»...
Доносится затихающий рев танков, гул машин, тарахтенье мотоциклов... Слышны и еще какие-то неясные, но для нас страшные звуки... Вдруг эти отдаленные шумы разрывает четкий металлический выкрик: «Хальт!». Он не относится к нам, мы невидимы в темноте, но он подействовал на нас как удар.
XIX
До 12 августа никто из оккупантов в Лермонтовскую усадьбу не заходил. В этот день рано утром, на улице против музея остановилась немецкая машина. Затем раздался громкий стук в калитку. М.Ф. Николева открыла. Вошел гитлеровский офицер с переводчиком.
Немцы осмотрели усадьбу и заявили, что введут во двор свои машины. Пока мы доказывали, что дворик музея, весь заросший розами и георгинами, слишком для этого мал, грузовики уже въезжали, подминая колесами цветущие кусты. Две машины разместились во дворе, две, обивая бортами стену «Домика», пытались въехать в сад. Убедившись, что больше машин здесь не удастся поместить, оккупанты начали устраиваться по-своему.
На левом каменном столбе ворот фашисты прикрепили табличку с изображением двух скрещенных лошадиных голов на желтом фоне. Внизу стоял войсковой номер – «506».
А на дверях музея «Домика» появилась наклейка с надписью на русском языке: «Вход в эту квартиру запрещен под строгой ответственностью». И ниже – по-немецки: «Это помещение конфисковано полицией. Вход карается штрафом».
Первую комнату «Домика», бывшую при Лермонтове приемной, фашисты превратили в свою канцелярию. На все остальные комнаты, которые, кроме кабинета, были заселены, немцы пока не покушались.
22 августа машины части «506» из Лермонтовской усадьбы уехали. Во дворе и в саду все было вытоптано, залито горючим, от которого погибли бережно ухоженные растения. Но тем, что было, в «Домике» до их прихода, эти передовые части захватчиков не интересовались. В этот же день во двор музея въехала легковая машина. В ней сидел офицер, который пожелал поставить машину в саду. Пробираясь через проход между музеем и большим домом, машина зацепилась за угол «Домика» и обила его. Немец прожил в своей машине три дня, в «Домик» не заходил. Не проявляли к нему интереса и последующие «постояльцы»...
Но время шло, и вот 16 сентября случилось» то, чего мы все время напряженно ожидали и боялись. В «Домик» явился какой-то фашистский «чин» с переводчиком и потребовал показать ему фонды музея. Ему показали экспонаты, сложенные в одной из комнат большого дома: это были вещи, не имевшие особой ценности, в основном фотокопии и репродукции.
– Где подлинники? – спросил оккупант. – Где картины? Письма Лермонтова?
Мы ответили, что подлинников лермонтовских рукописей и живописных работ в Пятигорске никогда не было.
– А где же они?
– В Москве, в Ленинграде...
Даже не окончив осмотра, а лишь небрежно порывшись в экспонатах, «чин» ушел. Интерес к музею у него пропал.
В начале сентября в той комнате музея, где в течение десяти дней была канцелярия части «506», фашисты поставили на постой своих солдат. В Лермонтовской усадьбе раздавались звуки губной гармошки, пьяные песни. «Носители нового порядка» чувствовали себя победителями.
Жизнь проходила в постоянной тревоге... Из Кисловодска мы получили известие, что зверски убита гитлеровскими оккупантами бывшая сотрудница музея – Нина Исааковна Бронштейн – талантливый исследователь в области лермонтоведения, отзывчивый, чудесный товарищ (она осталась в Кисловодске с больными стариками-родителями).
Через некоторое время после «визита» фашистского оккупанта, интересовавшегося экспонатами музея, «Домиком» решил заняться городской бургомистр.
– Есть приказ открыть музей, – заявили в городской управе сотрудникам «Домика». – Немцы, носители высшей культуры, желают, чтобы функционировали все культурные учреждения города.
Ссылаясь на то, что в музее находятся на постое солдаты, мы сказали, что открыть музей невозможно. Решено было прибегать ко всяким проволочкам... Семья нашего друга – доктора – утаила от немцев радиоприемник, и мы с большими предосторожностями слушали иногда по ночам Москву[41], нетерпеливо ждали сообщений. Голос Москвы поддерживал веру в скорое освобождение.
Фашисты вывели из музея солдат. Тех, кого мы поселили в «Домике», приказали выселить немедленно. «Домик» был освобожден: кое-кто устроился у соседей, а сотрудники перешли в большой дом. М.Ф. Николева (кстати, она ночевала на балконе «Домика», присматривая за экспонатами, зарытыми в бомбоубежище в саду) заняла подвальную комнату, что, как оказалось впоследствии, было весьма предусмотрительно.
Почему же вы теперь не открываете музей?- допрашивали нас у бургомистра.
Нужен ремонт. Стены обезображены. Постой солдат привел дом и усадьбу в запущенное состояние.
Городская управа сделала небольшой ремонт. Прошло еще несколько дней. В музей явился заведующий школьным отделом городской управы (музеи были подчинены этому отделу) и настоятельно потребовал открытия «Домика».
– Что же еще мешает вам открыть музей? – спрашивал он.
Было ясно, что тянуть больше нельзя. Нельзя допустить, чтобы на территории музея с укрытыми его экспонатами и ценностями Ростовского музея начали распоряжаться ставленники врага.
25 октября, через два с половиной месяца после начала оккупации Пятигорска, «Домик» был открыт. На стенах его была размещена часть оставшихся незахороненными экспонатов.
Была тревога, что вдруг в «Домик» потянутся любопытствующие фашисты. И что же оказалось? «Домик» опять-таки был нужен своим людям, тем, кто искал в его стенах, в творчестве Лермонтова духовную поддержку, подтверждение тому, что русский народ не сломить, что гений его не умирает... Приходили эвакуированные ленинградцы (их много было в Пятигорске), приходили местные жители…Пятигорцев было особенно много. Видимо, каждому из них хотелось воочию убедиться, что «Домик» цел.
719 человек побывали в музее за те сорок два дня, что он был открыт в этот период оккупации. Немцев прошло всего 44 – их сотрудники считали отдельно.
Фашистов не интересовали ни Лермонтов, ни его творчество, меньше всего интересовал их «Домик». Приходили, думая найти ценные картины или вообще «развлечься», и уходили разочарованные.
Из оккупантов, побывавших в Лермонтовской усадьбе, поэзию Лермонтова знал только немецкий литератор фон Фегезак (по его словам, он перевел на немецкий язык стихотворение Лермонтова «Выхожу один я на дорогу...»).