С.В. Ольховикова
Нравам свойственно меняться, они не могут не быть всегда другими, не могут не включать в себя иные, неморальные компоненты, противопоставляющие их осознаваемым в обществе моральным ценностям. Российское общество начала третьего тысячелетия обладает нравами, вобравшими в себя характерные последствия экономического перехода от иерархического распределения к рынку. Вакансии мудрого вождя и самоотверженных руководителей не заняли инструментальные лидеры и целерациональные предприниматели, дефицит искреннего доверия публичности не сменился рациональной легитимностью частных лиц. Традиционное нравственное сочувствие в критериях справедливости — несправедливости не сменилось прагматичным желанием плюрализма, поддерживаемого средствами толерантного социального отбора личностей, институтов, отношений. Потребление стало в российских нравах собственной метафорой, но не в соответствии с моделью Ж. Бодрийяра [8], а в качестве само- оправданного отклонения от индустриальной этики (трудолюбия). Потребительская мифология современной экономики превращает нравы в вариант социальной моды, заменяет проповедь рекламным искушением, заменяет традицию глобальными образцами повседневно потребляемой продукции. Теперь не человек меняет маски, рискуя испытать пустоту окружающих «я» и собственную пустоту, но маски живут своей жизнью, поддерживаемой потребительским поведением индивидов, лишая при этом человека опасности встретиться со своей собственной опустошенностью. Публичный символ этой опустошенности — утрата национальной идеи. Остатки национального самосознания российских граждан рискуют погибнуть под осколками советского образа жизни, не выдержавшего столкновения с глобализмом.
Мифологическое величие потребления заставляет его порождать свои собственные дискурсы и антидискурсы. Именно к последним принадлежит современное морализаторство, обреченное на критический жанр. Морализм становится важным участником реструктурирования всей ценностной идеологии, становится чем-то существенно большим, чем традиционное вторжение в нравы. Но никто сегодня не в силах отмыться от публичного заигрывания с повседневностью.
Советская этика разрывалась между Сциллой идеологической конъюнктуры и Харибдой метафизической сухости. И то и другое позволяли на некоторое время избегать упреков в излишних увлечениях своим контрагентом. Безупречный стиль А. И. Титаренко [5] и теоретическая строгость О. Г. Дроб- ницкого [1] были лучшими и сильнейшими аргументами для преодоления идеологических и метафизических оков марксистско-ленинской этики. Исследования нравов оставались на периферии проблемного поля этического познания. Собственно, сверхзадачей советской этики оставалось оправдание ее права на жизнь в рамках марксизма-ленинизма. Большинство исследований нравов были посвящены авторским версиям понимания предмета этики, а не ожидаемой феноменологии взаимодействия морального сознания и нравов, в их непосредственном качестве поведенческих предписаний и ожиданий.
Общее отсутствие научной теории управления обществом в стране сосуществовало с марксистско-ленинской идеологией. Скрупулезно и въедливо эту проблему отсутствия науки управлять анализировал и критически переосмысливал А. А. Зиновьев [2]. Но он заряжен на логическую адекватность, а нравы для него оказываются вспомогательным ресурсом, поставляющим художественные образы и метафоры. И теория нравов — это все-таки прозрачный структурный компонент социологии Зиновьева, пример талантливой характерологии. Так общество само кует в небольших количествах собственных морализирующих отщепенцев, приносимых в жертву за грехи общества.
Одной из главных жертв глобализации является национальное государство. Сама постановка вопроса о появлении новых реалий, мировой организации перемещения материальных, финансовых, информационных ресурсов непосредственно воспринимается как угроза национальным культурам, традиционному укладу жизни в целом. Идеи глобализации, доносимые до массового сознания средствами массовой информации, воспринимаются эмоционально или на уровне мифа. Это выявляет противоречие между национальным и общечеловеческим мифом в сознании большинства современных народов. В основе мифа лежит бинарная оппозиция «свой — чужой», составляющая инвариантную основу мифомышления, его базу. Поскольку миф в целом, как таковой, лежит в сердце культуры, определяя ее специфику, то это базисное противопоставление становится попыткой рефлексии мифа о самом себе, но уже средствами современных глобальных информационных технологий. Вопрос о национальной идее становится вопросом современного развития российской культуры.
Ключевыми измерениями современной глобализации, ее действенными агентами выступают менеджериальная и рыночная революции в массовом сознании россиян. Происходит хроническое отставание диспозиций социальной и образовательной политики, кадрового обеспечения и широкого популярного просвещения граждан России по причине «разрыва», вакуума между реальными нравами и действующими образцами экономического поведения. В массовом сознании произошел фактический раскол, расщепление общественной жизни на должное и возможное. Порядок и прогресс, выразившие когда-то идеалы социальной статики и социальной динамики в позитивизме О. Конта, как никогда до этого в мировой истории, далеко разошлись в современном российском массовом сознании.
Социология, возникшая в поздних индустриальных обществах Запада как попытка осознания быстрой динамики и нарастающего плюрализма образов жизни на фоне массового производства вещей и внедрения массового светского образования в сочетании со становлением средств массовой информации, достаточно быстро привнесла в общенаучную логику социальных исследований ритмы национальных школ. Успешные общества сегодня — это те, кто смогли найти формулы общенаучного оправдания собственных национальных стилей в организации управления и в предпринимательстве. Безусловно, классическим остается тезис М. Вебера о взаимосвязи протестантской этики и духа современного капитализма. Глобализация не решает проблем мобилизации общественных нравов помимо ресурсов, выработанных национальными религиозными традициями, а также помимо их постоянных творческих переосмыслений. Сильное общество сегодня — это то, которое достаточно активно входит в мировые процессы, сохраняя баланс в циркуляции материальных, финансовых, информационных ресурсов для внешнего и внутреннего потребления. Нужны новые прочтения, обращающие исходную основу российской национальной идеи в перспективу.
Тема нравов была прозрачна в творчестве крупнейших советских социологов. Они всегда жили обращением к несомненным смыслам и стилям советской эпохи — но тем интересней обращение к этой теме сегодня. Общие положения социологической теории позволяли предметно переходить от исторических экскурсов и обзоров социальной мысли к острым и непосредственным жизненным ощущениям советского быта. Содержательно и нарицательно вдохновляющей фигурой подобных применений общекультурных ресурсов в социологическом мышлении является Л. Н. Коган [3], смело обращавшийся к философско-исторической и социально-нравственной тематике в ее не стесненных привычностью пределах. Можно сказать, что советская социология была отзывчивей и восприимчивей к классическому морализму по сравнению с его неклассическими западными прочтениями.
Достаточно досадно наблюдать то самоограничение социологов в их обращениях к Марксу, которое возникло сегодня в тени Франкфуртской школы и К. Поппера [7]. Именно полемика относительно позитивизма в немецкой социологии 70-х гг. прошлого века и связанные с ней недоразумения сегодня затрудняют вычленение конструктивных составляющих социологической теории Маркса. Но и в этом своеобразном симптоме можно ясно различить Марксову версию социологии морали. Лобовое столкновение социального конфликта и социальной этики как главных смыслообразов, квалифицирующих значение социальной теории марксизма, вложенное ее основателем, открывает широкое поле идеологем власти, определяющих базисное проблемное поле современной политической философии. Власть не остается вещью-в-себе, формально предстающей в конкретных проявлениях господства. Власть не осуществляет случайным образом иррациональные порывы воли. Наконец, власть не исчерпывается рациональным прочтением публичных символов.
Великим прорывом социологии к нравам (и не только) стала понимающая социология, идущая от М. Вебера. Парадигма социального действия недвусмысленно оппонирует упрощенным трактовкам морального прогресса, религии, социального отбора, борьбы. Параллелизм субъектных и объектных оснований социальной реальности, неизбежное взаимодействие внутреннего произвола и внешней формальной устойчивости социальной действительности открывают широкое поле типологии нравственных мотивов, ориентаций, порядков, управляющих воздействий. В отличие от позитивизма, структурно-функционального анализа, социального эволюционизма, материалистического понимания истории здесь впервые происходит четкое разграничение объектной классификации и смысловых типологий общественных нравов. Так созревает новая ситуация. Мировая и отечественная мысль оказывается связанной единством подписи под одними и теми же структурными фигурами науки и повседневности.
Теоретически очевидно, что, поскольку утверждение утилитарной нравственности является необходимым для перехода к либеральным ценностям, российские реформы должны опираться на гибридный нравственный идеал, объединяющий либеральные, утилитарные и традиционные ценности. Но будет ли жизнеспособен этот гибрид, и какая лаборатория должна его создать?
О необходимости формирования новой структуры ценностных предпочтений в России говорил А. Панарин [4]. По его мнению, только так Россия может ответить на вызовы глобализма XXI в. Если элита действительно занимает позицию медиатора, то предательство национальной элиты может оказаться роковым для России, инверсионные настроения в народе будут нарастать. Победа Запада в «холодной войне» была истолкована победителями как новая победа Запада над Востоком, цивилизации над природой, экономического начала над социальным, приспособленных над неприспособленными.