Если в первом стихотворении зловещий образный строй революционной поэмы, в чьем "названии слышится полночь", как бы порождает вокруг себя смятение городского мира ("И мир обреченный внезапно лишается красок"), то в поэтическом осмыслении судьбы автора "Реквиема" тягостные подробности жизни блокадного Ленинграда просквожены дыханием роковой бездны Хаоса истории:
Непрозрачная бездна гудит за дверною цепочкой.
И берет бандероль, и письма не приносит в ответ
Чернокрылого ангела странная авиапочта.
Характерная для поэзии Городницкого 1990-х гг. творческая рефлексия над особым мироощущением "стыка" эпох, тысячелетий вбирает в свое смысловое поле и образ Петербурга, словно подошедшего "к началу неизвестной новой эры" – "Над сумерками купчинских предместий // Над полуобезлюдевшим Литейным" ("Минуту третьей стражи обозначив…", 1996).
Многопланово разработанная поэтом-певцом петербургская мифология наполняется историософским смыслом, а сам город обретает статус города-символа, города-мифа ("Атланты", "Этот город, неровный, как пламя…" и др.).
Еще в ранней песне-притче "Атланты" (1965), как и в окуджавском стихотворении "Летний сад" (1959), одушевленные каменные изваяния, воплощая могучее, устойчивое ядро жизни "града и мира", вступают в таинственное взаимодействие со сложной геофизикой города:
Забытые в веках,
Атланты держат небо
На каменных руках.
<…>
А небо год от года
Все давит тяжелей.
Образ Петербурга сопряжен у Городницкого и с входящими в контекст вековой мифологемы северной столицы раздумьями о парадоксальной, драматичной встрече здесь европейской цивилизации с "азиатчиной", которые в свете нового опыта ХХ в. обретают трагедийное звучание. В стихотворении "Санкт-Петербурга каменный порог…" (1994) создается эффект мерцающего "двоения" примет городского топоса, где "тонут итальянские дворцы, – // Их местный грунт болотистый не держит". Памятники Петербурга увидены здесь в мифопоэтическом ореоле, а образный диалог с пушкинским "Медным всадником" наполняется умножившимися в трагизме эсхатологическими мотивами:
И бронзовую лошадь под уздцы
Не удержать – напрасные надежды.
И царь в полузатопленном гробу
Себе прошепчет горестно: "Финита.
Империи татарскую судьбу
Не выстроишь из финского гранита".
В стихотворениях же "Петербург" (1977), "Памятник Петру I" (1995) в различных ракурсах рисуется исторический и личностный портрет основателя города, главным в котором становится принцип парадокса. Если в первом случае эта парадоксальность носит индивидуально-личностный характер ("Самодержавный государь, // Сентиментальный и жестокий"), то во втором шемякинская фигура "лысого царя без парика" получает символическую интерпретацию, приоткрывающую потаенные стороны ликов русской истории и олицетворяющую "судьбы печальной горожан пророчество живое".
В "петербургском тексте" Городницкого уникальность города диалектически соотнесена и с его особой, архетипической "всечеловечностью", культурным универсализмом.
В сознании поэта-певца, имеющего богатейший опыт прикосновения к различным культурам и цивилизациям, данный образ множеством ассоциативных нитей соотнесен с окружающим миром. Это, например, свойственная приморским городам свободолюбивая аура, ощутимая даже в таинственной жизни городских строений: "А здания, дворцы и монументы // Стоят, как бы высматривая судно" ("Все города, стоящие у моря…", 1995). А в позднем цикле "Имена вокзалов" (1997-1999) "ленинградских вокзалов пятерка" знаменует органическую связь северной столицы с иными городами, культурами, пространственными типами мироощущения – в стихотворениях "Имена вокзалов" (1998), "Амстердам" (1997), "Венеция" (1997) и др.
Важно подчеркнуть принципиально лиро-эпическую природу "петербургского текста" Городницкого, где лирические медитации героя, социальная конкретность жизни горожан в прошлом и настоящем перерастает в многоплановые историософские размышления, которые гальванизируются напряженной атмосферой стыка тысячелетий, культур, различных граней современного мирочувствия.
В позднем творчестве Городницкого в художественной картине мира все чаще запечатлеваются вечные, планетарные циклы бытия, отражающиеся в судьбах Вселенной, России, Петербурга, самого лирического героя.
Художественная проекция географических, природно-климатических факторов на раздумья о соотношении европейского и азиатского начал в русской жизни, о тайне национальной ментальности ("Климат", 1998, "Почему так агрессивны горцы…", 1994) осуществлена бардом-ученым в афористичной "поэтике точного слова" (Вл.И.Новиков [3] ): "Непокорны горские народы, // Крепкие нужны им удила. // Местная коварная природа // Им жестокий нрав передала".
Планетарные циклы бытия Вселенной вырисовываются в стихотворениях "Вестиментиферы" (1994), "Землетрясение" (1993), во многом развивающие традицию "научной поэзии", которая восходит еще к известным опытам Ломоносова. В первом произведении, этом обращенном в будущее поэтическом мифе, проницающий "глубины ночные океана" взгляд поэта-океанолога в недрах подводной жизни провидит возможное предвестие катастрофического "часа, когда вспыхнет пожаром земная недолгая плоть". А в "Землетрясении" художественно-философские размышления о диалектическом соотношении устойчивого и "ненадежности приходящей минуты", точного знания и непостижимой тайны непрочного бытия организма Земли, империи, нации, частного человека ("подкова отскочила от рассыпавшейся двери") – увенчаны пронзительно-тревожным, осложненным эсхатологическими обертонами лирическим обращением к родной земле:
Ах, земля моя, мать-мачеха Расея,
Темным страхом перекошенные лица,
Невозможно предсказать землетрясенье, –
Никакое предсказанье не годится.
Поэтический мир Городницкого последнего десятилетия ХХ в. пронизан напряженным ощущением стыка веков, тысячелетий, эпох – ощущением, исполненным глубоким личностным, культурным, социально-историческим смыслом.
Важна у Городницкого и развивающаяся – от более ранних художественных портретов русских поэтов – "Ахматова", 1978; "Блок", 1985; "Маяковский", 1986 – творческая рефлексия о судьбах поэзии, авторской песни, о драматичной прерывистости культурной жизни уходящего столетия ("Российской поэзии век золотой…", "Снова слово старинное давеча…", "Минуту третьей стражи обозначив…" и др.).
Существенно тяготение поэта-певца к символической обобщенности художественной мысли, соотносящей начала и концы катастрофического столетия. В стихотворении-реквиеме "В перекроенном сердце Арбата…" (1997) уход Окуджавы, конец прежнего Арбата – средоточия утонченной культуры прошлого – побуждает автора в новой перспективе узреть
Все приметы двадцатого века,
Где в начале фонарь и аптека,
А в конце этот сумрачный зал.
Тревожное порубежное самоощущение "на пороге третьего тысячелетья" приобретает у Городницкого глубоко автобиографичный смысл и связано с раздумьями о неизбежном завершении земного пути: в стихотворениях "На пороге третьего тысячелетья…", "И не сообразуйтесь с веком…", "Начинается все и кончается речкой…", "Не пойте без меня…", в лирико-философской поэме "Времена года" (1990). Поэт-певец вновь и вновь с затаенной болью соотносит необратимость прожитого личностью и человечеством времени с бесконечностью природных и исторических циклов:
На исходе второго тысячелетья
Заглушают ревом пророков толпы,
На привычные круги приходит ветер,
Заливает устья морским потопом.
И все дальше, через самум и вьюгу,
От Рождественской уходя звезды,
Человечество снова спешит по кругу,
Наступая на собственные следы.
("На пороге третьего тысячелетья…", 1996)
Творчество А.Городницкого несомненно стало одним из ярчайших явлений как авторской песни, так и поэтической культуры минувшего столетия в целом. Прошедшее почти полувековую эволюцию, на рубеже веков оно явило органичный синтез песенно-поэтического слова и глубинных философских, исторических, естественнонаучных интуиций, воплотив в своей многожанровой художественной системе сущностные качества современного мироощущения.
1. Ср. в обращении к Неве лирического героя Б.Окуджавы: "И я, бывало, к тем глазам нагнусь // и отражусь в их океане синем // таким счастливым, молодым и сильным…" ("Нева Петровна, возле вас все львы…", 1957).
2. В составленном самим поэтом цикле "Колокол Ллойда" (1984-1990) эти стихотворения помещены рядом.
3. Новиков Вл.И. Александр Городницкий: [Филол. коммент.] // Русская речь.1989. №4. С.74,75