Аналогичным было положение и всего остального населения. Члены социума рассматривались центральной властью и господствовавшей ментальностью вообще в типично родовом духе: как потенциальные и актуальные исполнители определённых функций. Сохранялись даже некоторые следы половозрастного подхода: например, основой армии была молодёжь, хотя при нужде она, армия, комплектовалась в виде ополчения путём общей мобилизации.
Но прямое половозрастное функциональное деление в новом обществе было, разумеется, невозможным. С одной стороны, слишком уж много образовалось общественно необходимых функций, для исполнения которых не хватало традиционных для половозрастного деления четырёх основных групп. С другой стороны, эти функции и качественно стали таковы, что требовали уже профессионализации, пожизненного осуществления. В особенности там, где примешивался ещё и социальный интерес, где функции (в первую очередь, управленческие) были связаны с высоким общественным статусом. В силу всего этого функциональное деление общества в основном утратило связь с полом и возрастом. Но тем самым оно перестало быть в этом смысле и групповым; а поскольку никаких иных групп, помимо половозрастных, тут не было, — то личность вступила в непосредственное отношение с властью, оказалась на общественном поле один на один с нею.
Отныне именно власть (за неимением других подходов) стала определять, кому из членов социума чем заниматься, обеспечивая совместное воспроизводство. Это выглядело так, что фараон давал поручения чиновникам по организации тех или иных работ; там, где работы были постоянными, разовые поручения превращались также в постоянные, то есть в должности. Данные чиновники рыскали по стране, комплектуя из населения рабочие отряды. Само население рассматривало это как норму и, возглавляемое конкретными руководителями, писцами-учётчиками и надсмотрщиками (ведь главное в любой организации, как правильно заметил позже основатель новейшего деспотизма, — учёт и контроль), под развёрнутыми знамёнами дружно принималось за дело: пахало, сеяло, собирало урожай, рыло каналы, строило плотины и пирамиды-мавзолеи для своих вождей.
Никто не мог уклониться от навязываемой функции, причём вовсе не потому только, что она навязывалась силой, а прежде всего потому, что данная система функционирования общества отвечала господствовавшей ментальности, тем традиционным порядкам, на базе которых вырос социум. Лишь со временем правители своими указами стали освобождать отдельные храмы, их служителей и челядь от таких общих трудовых повинностей. Фараон запрещал чиновникам
Вслед за храмами подобный иммунитет со временем стал распространяться и на имения высших чиновников, друзей фараона и т.п. Так постепенно и разбазарили "Великий Египет".
Однако тут интересно само наличие практики специального освобождения от повинностей и изъятий, которая показывает, что даже жрецы и храмовое имущество находились в полном ведении управленческого аппарата. Что уж говорить об остальном — простом населении! Все египтяне обязаны были исполнять предписанные им властью функции, и, более того, как видно из цитаты, даже инвентарь, семена и т.п. рассматривались традицией как общественное достояние, которым также имела право распоряжаться власть в лице конкретных чиновников.
Сами же эти чиновники, как отмечалось, также не были юридически обособленной группой, то бишь обособленной как-либо иначе, кроме как функционально. Аппарат в своей массе вплоть до самых верхних этажей (за исключением только самого фараона — обратите внимание на эту исключительность!) формировался вовсе не по родственному или какому-нибудь иному особенному признаку, а вербовался из тех же общинников по принципам грамотности, сметливости, обладания организаторскими талантами. Учиться, учиться и учиться! — призывали в своих поучениях египетские отцы египетских же детей: выучишься — начальником станешь. Причём, что характерно, о личной преданности вождю даже не было особой речи. Ибо для масс личностные отношения с фараоном были практически не актуальны, а идеология в насаждении индивидуальной любви к власти просто не нуждалась: преданность (подчинённость) вождю была преданностью (подчинённостью) социуму, который (социум) воплощал вождь и которая (преданность) была само собой разумеющейся частью ментальности.
То, что за личностью от рождения или каким-либо иным образом не была закреплена определённая функция, понуждало жить по принципу: от тюрьмы да от сумы не зарекайся. То есть это, с одной стороны, слегка присыпало социальную пропасть между управляемыми и управляющими; последние не гнушались взять в руки мотыгу, чтобы попозировать с нею художнику, высекавшему образ вельможи на каменных скрижалях. Но, с другой стороны, чисто функциональная наполненность социального статуса, разумеется, создавала представление о низких функциях (каковыми были, конечно, в основном, физически тяжёлые виды деятельности), о низком положении ремесленников, земледельцев и т.п. Исполнение этих функций для бывших чиновников, как отмечалось выше, было наказанием, понижением в должности и, соответственно, в статусе.
Стоит ещё отметить высочайший уровень функциональной специализации, достигнутый в Египте. Наряду с многостаночниками, работавшими сегодня — в одном, а завтра — в другом рабочем отряде, существовали и узкие спецы в каких-то сугубо отдельных операциях. Данное общество вообще предстаёт взору исследователей как какой-то апофеоз разделения труда: сильнейшая централизация управления всем и вся закономерно сопровождалась тут также и сильнейшей дифференциацией функций населения; одно дополняло другое и являлось его основанием.
В результате производители в Египте не являлись в своём трудовом процессе автономными. Функциональность бытия отдельных членов общества вела к их взаимной зависимости, экономической несамостоятельности, необособленности, включённости в единую систему общегосударственного хозяйственного организма. Развал государства означал гибель этого организма, полную экономическую катастрофу, уничтожение сложной системы регулировки взаимодействий узкоспециализированных, дополнительных друг к другу тружеников. Разбалансировка этой системы сразу ставила множество людей на грань гибели и голода (как это происходит сегодня в нашей России, где миллионы людей вдруг оказались вынуждены переходить от положения шестерёнок в едином механизме к автономному существованию, при котором требуются совсем иные идейные установки и практические навыки).
Социальный статус в родственной общине:
Родственные связи, как отмечалось, представляют собою природный феномен. Они, конечно, лежали в основании китайского социума, являлись формой его социальных связей, но сами по себе были вовсе не социальны. Это обусловливало самоценность и самостоятельность их бытия. Сия самостоятельность не прерывалась и в том случае, когда родственные связи выступали в вышеуказанной роли форм социальных. Наоборот, как раз социальное содержание, восприняв в качестве своей модели родственные отношения, само испытывало их влияние.
С другой стороны, как показывалось выше, родственная связь носит линейный и индивидуальный характер. Это личная связь двух и более индивидов. В родственной группе каждый её член имеет своё строго определённое от рождения место, свои строго определённые права и обязанности, то есть некоторый постоянный и неотъемлемый статус (ибо как же можно отнять природный фактор, кровь предков, струящуюся в жилах?).
Индивидуальный характер присущ родственной связи по природе, и именно поэтому родство (даже будучи уже осознанным как феномен) долго не было востребовано человеком как институт, враждебный господствовавшему родовому коллективизму. Лишь вынужденная индивидуализация хозяйственной жизни заставила людей искать отвечающие ей формы взаимоотношений, которые и были обнаружены в отношениях родственников.
Таким образом, родство представляет собой такую опору личности, которая, во-первых, существует независимо от социума, а во-вторых, сообщает этой личности стабильность автономного индивидуального бытия в своих рамках. Когда родственные связи становились формой социальных, как это происходило в родственной общине, они тем самым обогащали социальную жизнь феноменом индивидуального, данного пожизненно по праву рождения социального статуса.
Этот статус сам по себе никоим образом не соотносился с общественной функцией. Он определял лишь взаимные отношения родственников или членов социума, обозначаемых и осознаваемых как родственники, в плане распределения их прав и обязанностей по поводу власти, материальных благ, взаимопомощи и т.д. Это был чисто юридический, правовой статус с дальним экономическим прицелом. Но превращение родственных связей в форму социальных, конечно, рано или поздно ставило в повестку дня вопрос о разделении труда, о монополизации лучших функций "старшими" (не в смысле возраста, а в смысле родовитости, высшего статуса) членами социума и целыми их группами и о спихивании худших — "младшим". Собственно, само расслоение данных групп на "старшие" и "младшие", повторявшее по форме внутригрупповое деление в линидже, отражало как раз социальное, то есть функциональное деление социума в целом на управляющих и управляемых. Указанное вызревавшее разделение труда находило себе соответствующее идеологическое оформление и оправдание. Но это уже были реалии позднего этапа политического государства.