Смекни!
smekni.com

Православие и культура (стр. 4 из 21)

Пространство культуры можно рассматривать как житницу или склад лучших душевных ценностей. Сами по себе человека они не спасают, но для души его могут стать предвосхище­нием, прообразом ценностей духовных. Шедевры душевной красоты «подобны Царствию, как естественная любовь – добродетели милосердия, честь – духовной силе, луна – солнцу. Это лучше, много лучше, чем душевная пустота. Для одних они – доброе начало, для других – ничто. Культура не всех ведет в небесный Иерусалим и многих от него уводит».[37] Опасность последнего действительно чрезвычайно велика, потому, что «искусство – искус, может быть, самый последний, са­мый тонкий, самый неодолимый соблазн земли. Это третье царство со своими законами, из которого мы так редко спасаемся в высшее, и как часто – в низ­шее! Между небом и адом искусство – «чистили­ще», из которого никто не хочет в рай»[38].

Здесь уже приходится руководствоваться принципом апостола Павла: «для чистых все чисто; а для оскверненных и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их, и совесть» (Титу 1:15), потому, что отказываться от культуры как «детоводителя ко Христу» (Гал. 3:24) нет оснований: не­которых культура помогает привести к Богу. «Не всех, конечно, – есть другой путь, он коро­че и верней. По нему шли тысячи простых душ, но начинали они оттуда, куда нам еще надо прийти»[39].

В наши дни очень трудно обратить необразованного (точнее – перекошено образованного) человека, потому что ему все нипочем. Популярная наука, имидж (или «нарушение имиджа») его узкого круга, рекламные штампы и тому подобные мифологемы заключили человека в темницу искусственного мира, который он считает единствен­но возможным. Для него нет тайн: он все «знает». Человек же куль­турный постоянно сталкивается с тем, что мир очень сложен и что окончательная истина, какой бы она ни была, обязана быть неожиданной и требующей труда для восприятия. Все же, будучи подготовленным войти в Церковь легче.[40]

Нужна ли культура тому, кто уже обратился? Да, наверное. Во-первых, «культура рождена бо­лезнью человечества. Это очки, которые не нужны здоровым глазам. Но сорвать с близорукого очки и растоп­тать их под тем предлогом, что здоровый человек не нуж­дается в очках, было бы медвежьей услугой. Если человек идет на костылях, то он, очевидно, не здоров. Но сломать их – немилосердно. Культура и есть те костыли, в кото­рых нуждается наша душа, их можно отбросить только по выздоровлении.

В Эдеме культуры не было, и в Небесном Иерусалиме ее не будет. Но мы не находимся ни там, ни там. Пока мы не вполне вошли в Царство Отца – костыли нам нужны. Поэтому Церковь, возвещая цель че­ловеческого странствия, бесконечно возвышающуюся над миром культурных достижений и ценностей, все же никог­да не становилась культуроненавистническим движением. Через мегафо­ны культуры мы лучше слышим друг друга. Через ее трансформаторы мы яснее познаем мир; и репродукторы культуры же порой впервые доносят до человека весть о действительном Творце. Эта техника порой страшно «фонит». Но лишь очень немногие могут лучше слышать вооб­ще без нее.»[41]

Во-вторых, «не все призваны к чисто созерцательной жизни. Многие славят Бога делами. Если наша работа может быть безвредной и даже полезной, мы вправе делать ее во славу Божию. Тот, кто убирает комнату, и тот, кто пишет стихи, одинаково и на одном условии служат Господу.»[42]

В-третьих культура способна дать некоторое развлечение в моменты духовного расслабления, она может увести душу от радикально душепагубного к предметам, достойным существа разумного. Одной из возможностей культуры является, например, та, что она может подарить людям радость. Способность человека радоваться – качество, сообщенное душе Творцом. Греховно радостное переживание лишь тогда, когда мы ради него поступились нравственностью, нарушаем за­коны, также данные Богом. Мир культуры сам по себе такой цены не требует, хотя за моменты эстетического наслаждения временами и платят такой ценой.[43]

МНЕНИЕ ОТЦОВ: «CONTRA»?

К большинству проявлений мира греко-римской языческой культуры христиане первых веков относились враждебно – не в смысле уничтожения предметов культуры, окружавших их[44], а в плане внутреннего неприятия, отторжения его ценностей и норм. Античные религии, культы, мистерии полностью отрицались всеми апологетами,[45] а это влекло за собой отказ от многого, сопутствующего религиозной жизни: от всех элементов культуры, богато пропитанных мифо-ритуальным содержанием – по сути, от всего искусства.Однако вызвано такое отношение было не тем, что Церковь с момента возникновения являлась «цитаделью мракобесия и невежества», в чем ее до сих пор время от времени обвиняют, а состоянием самой языческой культуры того времени. Она была охвачена общим кризисом: «с упадком древней религии и с разложением римского общества наступила пора и общего нравственного принижения, вследствие чего и искусство усвоило и разрабатывало мотивы, благоприятствовавшие тог­дашней распущенности нравов»[46].

Объектом самой беспощадной критики христианских апологетов явилось именно искусство в силу его сильнейшего воздействия на мировоззрение и души людей. Тертуллиан, например, «видел в искусстве опору языческих понятий, причину их успешного распространения, поддержку враждебного христиан­ству культа. Сила и влияние язычества были бы, по его мнению, ничтожны без пышности и суетного великолепия его богослужения»[47]. Тертуллиану принадлежит следующее высказывание: «Прежде, чем появились в мире делатели идолов, храмы были пусты и стены их голы. Хотя идолопоклонство существовало и ранее, но оно не имело имени. А когда дьявол ввел в мир делателей статуй и всякого рода изображений, эта язва рода человеческого получила как бы тело и имя»[48]. Татиан серьезно изучал классическое искусство и пришел к убеждению, что «его произведения заключают в себе много вздора»[49]. Он говорил о бесполезности науки, так как она не ведет человека к познанию истины, скептически отзывался о значении достижений человечества в области искусств: убогие и нуждающиеся во многом люди, «замечая в случайных явлениях нечто полезное, путем подражания, опытов, исследований, ошибок, преобразований, изменений и постоянного исправления приобрели незначительные и поверхностные знания искусств и, улучшая эти знания в течение весьма долгого времени, достигли некоторого успеха»[50]. Блаженный Иероним, переводчик Библии на латинский язык, толкуя притчу о блудном сыне, называл рожками, которые ели свиньи, «корм бесов­ский: стихи поэтов, мирскую мудрость, велеречие риторов»[51]. Неблагосклонно относился к искусству и Ориген, усматривая в нем своего рода ложь, видя, как «своими произведениями оно отвлекает людей неразумных от предметов духовных и мысли о Боге и обращает к земле, прилепляет к чувственному их душевные очи»[52].«Какое изображение Бога я сделаю,— спрашивал Октавий,— когда сам человек, правильно рассматриваемый, есть изображение Бога? Какой храм ему построю, если весь этот мир, созданный Его могуществом, не может вместить Его? И если я, человек, люблю жить просторно, то как заключу в одном небольшом здании столь великое Существо? Не лучше ли содержать Его в нашем уме, святить Его в глубине нашего сердца?»[53].

Преувеличенно критичная позиция некоторых христианских апологетов объясняется активной защитой от влияния язычества, тяжелой борьбой за формирование новой религиозной жизни. Их позиция часто была вызвана крайней необходимостью текущего момента, это была философия конкретного дела: разрушения старого, созидания нового (поэтому она содержит по временам поверхностные суждения).[54]

Однако апологеты не ограничивались утверждением правил новой веры, но сознательно исследовали всю предшествующую культуру, анализировали происхождение и развитие отдельных ее сфер, указывали, наконец, отрицательные, с точки зрения их идеала, стороны этой культуры и стремились дать образец новой, истинной культуры с новым мировоззрением, новым образом жизни, новым отношением практиче­ски ко всем главным сферам культуры.[55] Окончательное решение вопроса о языческом искусстве и о применении искусства как такового принадлежало времени более позднему, с воззрением более умеренным и спо­койным.

Вывод о неприятии христианскими апологетами всего греко-римского искусства и культуры в целом, который можно сделать на основании вышеприведенных высказываний Отцов, будет ошибочным. Дело в том, что в первые века существования Церкви нетерпимость к язычеству действительно выражалась в форме резкого протеста, а религиозный антагонизм препятствовал христианам провести границу между искусством и представлениями, с которыми оно связывалось в мире языческом. Это и приводило к возникновению радикальных точек зрения, к примеру, Татиана, Гермия, Феофила Антиохийского, Арнобия, которые критически отзывались об античной философии, науках, искусстве и полагали, что христианам нечему учиться у язычников.[56] Наиболее ярким выразителем убеждений этой суровой, «антихудожественной» партии, являлся Тертуллиан, отрицавший в самом принципе приложение искусства в христианстве.[57] Но, если исключить резкие, беспо­щадные отзывы Тертуллиана, можно констатировать, что Отцы видели враж­дебность искусства христианству не в самом принципе, а в том приложении, какое из искусства сделали, употребив его орудием язычества, средством для выражения и распространения языческих религиозных идей.[58] Так, например, святитель Иоанн Златоуст, выгонявший из храма посетителей зрелищных представлений, сам во время проповеди в том же храме сравнивал Церковь Христову со стадионом, а святого царя Давида с борцом, украшенным на олимпийских играх венцом победы.[59]