Смекни!
smekni.com

Русский портрет второй половины XIX века (стр. 1 из 4)

Михаил В.А.

Гоголь, Л. Толстой и Достоевский сказали свое слово о природе портрета. То что было сказано ими по этому поводу, нельзя отнести к теории искусства или к эстетике. Это всего лишь притчи, иносказания. Но в них заключены глубокие мысли, далекие от банальных представлений о портрете как искусстве достигать обманчивого впечатления сходства.

В своей повести „Портрет" Гоголь говорит о судьбе художника, который написал злодея-ростовщика так живо, что тот готов был „выскочить из полотна". В портрет вселилась нечистая сила, случайно он попал к другому художнику, тот обнаружил в раме его золото, золото помогло ему стать модным живописцем, льстецом в искусстве („кто хотел Марса, он в лицо совал Марса, кто метил в Байрона, он давал ему байроновское положение"). Однако совесть не давала ему покоя, он потерял рассудок и погиб в страшных муках. Один художник включил в свой портрет куски „грубой действительности" (словно вырезанные из живого человека глаза) и попадает во власть темной силы. Другой в угоду публике предает подлинное искусство и также сбивается с пути. В основе повести Гоголя лежит уверенность в нравственной основе портрета, и в этом можно прочесть напутствие великого писателя отечественным мастерам.

В притче о портрете, рассказанной Л. Толстым, нет ничего романтического, таинственного, сверхъестественного в духе Гоголя. Вронскому, как дилетанту в искусстве, никак не удается уловить и запечатлеть на холсте облик Анны. Но вот за портрет принимается Михайлов, художник-профессионал, скромный и честный труженик, вдумчивый искатель правды в искусстве. „Портрет с пятого сеанса поразил всех, в особенности Вронского, не только сходством, но и особенной красотой. Странно было, как мог Михайлов найти эту ее особенную красоту. „Надо было знать и любить ее, как я любил, чтобы найти это самое милое ее душевное выражение", — думал Вронский, хотя он по этому портрету только узнал это самое милое ее душевное выражение. Но выражение это было так правдиво, что ему и другим казалось, что они давно знали его".

Л. Толстой раскрывает смысл творческой победы, одержанной художником-портретистом. Но, признавая силу воздействия искусства, он напоминает о том, что сама жизнь еще прекраснее, чем искусство. Несколькими главами дальше говорится о том, как в кабинете Облонского Левин был поражен портретом Михайлова. „Это была не картина, а живая прелестная женщина с черными вьющимися волосами, обнаженными плечами и руками и задумчивой полуулыбкой на покрытых нежным пушком губах... Только потому, что она была не живая, она была красивее, чем может быть живая". Портрет своей смущающей красотой готов затмить образ живой Анны. Но вот появляется она сама, и Левин должен признать, что „она была менее блестяща в действительности, но зато в живой было и что-то такое новое, привлекательное, чего не было в портрете".

И, наконец, вот что рассказывает о портрете Достоевский. Князь Мышкин уже слышал кое-что о Настасье Филипповне, когда к нему в руки попадает ее портрет. „Это необыкновенное по своей красоте и еще по чему-то лицо сильнее еще поразило его теперь. Как будто необъятная гордость и презрение, почти ненависть, были в этом лице, и в то же время что-то доверчивое, что-то удивительно простодушное: эти два контраста возбуждали как будто даже какое-то сострадание при взгляде на эти черты". И когда она появляется сама, князь Мышкин сразу узнает ее, и в ответ на ее удивление тому, что он ее узнал, признается, что такой он ее себе и воображал, точно видел ее глаза где-то во сне. Вся последующая судьба Настасьи Филипповны — это как бы раскрытие того, что портрет в себе содержал: красота, способная перевернуть весь мир, и страдание, и гордость, и презрение к людям. В портрете заключено пророчество, которое в состоянии разгадать только люди, чистые сердцем, как князь Мышкин.

Трудно утверждать, что взгляды наших великих писателей на сущность портрета дают ключ к пониманию его в русском искусстве. Пожалуй, Л. Толстой ближе всего к тому, что создавали русские портретисты. Но, во всяком случае, в русском портрете нашло себе выражение то правдолюбие и стремление постигнуть сущность человека, тот нравственный критерий его оценки, о котором говорили и великие русские писатели (Ф. Достоевский касается вопроса о природе портрета в „Дневнике писателя", 1873 (Собр. произв., М., 1927, т. XI, стр. 77), говоря о том, что художник, принимаясь за портрет, стремится уловить „главную идею его физиономии".). История русского портрета XIX века — это страницы русского прошлого, и не только потому, что в нем можно узнать внешний облик многих людей того времени. Всматриваясь в русские портреты, мы угадываем, что думали о человеке наши предки, какие силы в них самих таились, каковы были высокие цели, к которым они стремились.

Русский портрет на протяжении XVIII—начала XIX века создал свою историческую традицию. В портретах О. Кипренского проглядывает особенная теплота и сердечность современников пушкинской поры. К. Брюллов вносит в портрет больше блеска и светского лоска, но под этим покровом в людях угадываются признаки усталости, опустошенности. В своих последних работах он проявляет особенно много проницательности. П. Федотов писал портреты преимущественно близких ему людей: в его портретах-рисунках больше чуткости к жизни простого человека, чем в распространенных тогда портретах-миниатюрах с налетом неизменной светскости. У В.Тропинина, особенно в портретах позднего московского периода, больше покоя, благодушия и уютности. В остальном в 50-х и в начале 60-х годов в России не было создано почти ни одного сколько-нибудь значительного в художественном отношении портрета (Автопортреты русских художников этого времени в „Каталоге живописи XVIII-XDC вв. Гос. Третьяковская галерея", М., 1952, табл. XXXVI и ел.). Традиции портретного искусства не исчезали. Домашние, семейные портреты заказывались художникам и украшали стены гостиных в частных домах. Художники нередко писали самих себя. Но среди портретов того времени почти не встречается работ значительных по содержанию и по живописным достоинствам.

В конце 60-х и в 70-х годах на этом поприще появляется ряд выдающихся мастеров: Н. Ге, В. Перов, И. Крамской и молодой И. Репин („Очерки по истории русского портрета второй половины XIX в.", М., 1963. В главах книги даются характеристики портретного творчества отдельных мастеров, но не затрагивается вопрос об основных этапах развития русского портрета этого времени в целом.). Создается ряд значительных произведений портретного искусства, образов выдающихся людей того времени. При всем разнообразии этих портретов, созданных разными мастерами, в них замечаются общие признаки: подчеркивается деятельная сила человека, его высокий нравственный пафос. Сквозь признаки различных характеров, темпераментов и профессий проглядывает общий идеал человека мыслящего, чувствующего, деятельного, самоотверженного, преданного идее. В портретах этого времени нравственное начало всегда заметно, их характерная черта — мужественность. Нельзя сказать, что прототипом людей в портрете был последовательный революционер Рахметов, или же бунтарь-индивидуалист Раскольников, либо, наконец, русский самородок — „очарованный странник" Лескова. Нельзя утверждать, что создатели портрета прямо следовали призыву Н. Чернышевского „выше человеческой личности не принимаем на земном шаре ничего" или признанию Н. Михайловского: „Я не цель природы, но у меня есть цели, и я их достигну". Во всяком случае, в лучших русских портретах этого времени сквозит вера в человека. Представление о благородной, самоотверженной, волевой личности вдохновляло тогда лучших мыслителей и писателей России (В. В. Стасов. Собрание сочинений, т. I, Спб., 1894, стр. 567.).

Н. Ге не считал себя по призванию портретистом. Но при встрече с А. Герценом во Флоренции этот замечательный человек глубоко его поразил. В одном из писем он восхищенно описывает „прекрасную голову" А. Герцена: „Высокий лоб, волосы с проседью, закинутые назад, без пробора, живые и умные глаза, энергично выглядывающие из-за сдавленных век, нос широкий, русский, как он сам называл, с двумя резкими четкими чертами по бокам, рот, скрытый усами и короткой бородой". После жизненных невзгод и тяжелых испытаний А. Герцен чувствовал себя тогда „огорченным", хотя и не утратившим „веры во времена более светлые и радостные".

Духовное одиночество А. Герцена в сочетании со спокойной уверенностью в своей правоте выражено в портрете Н. Ге в полном достоинства лице, задумчиво выглядывающем из овальной рамы. Создавая портрет, Н. Ге, видимо, много думал о серии этюдов А. Иванова к „Явлению Христа народу", полных глубокой человечности. И хотя в выполнении портрета А. Герцена нет той же классической отточенности, что и у А. Иванова, Н. Ге удалось проявить в этой работе способность художника постигать в портрете самую сущность человека. Характерно, что при всей индивидуальности облика А. Герцена в его проницательном и приветливом взгляде, в его осанке есть нечто сближающее его с такими народными типами, как „Фомушка-сыч" В. Перова. В западноевропейском портрете того времени мы не находим такой спокойной твердости, такого вдумчивого взгляда, как в портрете А. Герцена.

В. Перов встретился с Ф. Достоевским вскоре после его возвращения из-за границы, где тот провел два года, скрываясь от должников, замученный непосильным трудом и болезнью. У Ф. Достоевского худое, бескровное лицо, жидкие слипшиеся волосы, небольшие глаза, редкая растительность на лице, скрывающая скорбное выражение губ. На нем простой серый сюртук. Но при всей своей почти фотографической точности и выписанности портрет Ф. Достоевского В. Перова — это произведение искусства. Все, начиная с фигуры и кончая каждой частностью, отличается здесь внутренней значительностью. Фигура отодвинута к нижнему краю картины и видна чуть сверху; кажется, будто она сутулится, подавленная грузом пережитого. Трудно смотреть на этого угрюмого человека с бескровным лицом, в сером, как арестантский халат, сюртуке и не узнать в нем выходца из „Мертвого дома", не угадать в его преждевременной старости следов им испытанного. И вместе с тем непреклонная воля и убежденность. Недаром крепко сжатые кисти со вздувшимися жилами замыкают кольцо его рук.