Павловск принадлежит к числу тех редких мест, где здания и их убранство, статуи и картины, деревья и аллеи — все скроено по одному замыслу. Недаром Жуковский утверждал, что даже полная луна выглядит в Павловске по-иному, чем на других широтах мира (В. Жуковский, Собрание сочинений, т. II, Спб., 1869, стр. 337.). Одна из причин притягательности Павловска заключается в том, что в нем ничего не режет глаза, не оскорбляет вкуса, все приведено к той внутренней связи с целым, которую принято называть гармонией. При всем разнообразии Павловска прогулка по нему не подавляет зрителя так, как может подавить и утомить прогулка по царскосельскому парку с его огромным дворцом и роскошными залами, диковинно разнообразными павильонами и величественными монументами российской славы. Прогулка по Павловску прежде всего радует чередованием ведущих к одной цели впечатлений, захватывает, как чтение увлекательной книги. В Павловске все обозримо и наглядно, все красоты его раскрываются непосредственно взгляду зрителя. Каждый предмет в Павловске можно рассмотреть со всех сторон, отовсюду он чарует глаз своим совершенством: это касается и дворца, и беседок, и деревьев, и статуй. Каждая часть Павловска развита до степени наибольшей полноты: дворец широко раскрывает свои крылья, деревья свободно раскидывают ветви, статуи ни к чему не прижаты, ничем не стеснены и высятся на открытых площадках или в просторных нишах. Даже кариатиды стоят выпрямленные, словно не испытывая тяжести от своей ноши.
Закругленность как выражение совершенства и завершенности каждой части является как бы внутренним законом строения ряда зданий в Павловске: это сказывается и во дворце с его средоточием — круглым купольным залом, и в круглых в плане беседках, и в округлых купах деревьев парка, и, наконец, в центральных площадках „Старой Сильвии" и „Белой березы". Это не исключает того, что планировке Павловска свойственно преобладание „открытых форм". Действительно, как ни завершены отдельные части павловского парка, они не отвлекают его от окружающей живой природы. Взгляд легко переходит от одного предмета к другому, каждое художественное произведение не только радует своим совершенством, но и открывает глаза на то, что его окружает. В связи с этим в Павловске ни в чем не найти резких контрастов, сильно бьющих в глаза эффектов. Это сказалось и в том, как плавно поднимается дворец на холме над рекой, и в том, как постепенно от строгих архитектурных форм дворца и идущей от него прямой липовой аллеи происходит переход к более свободно разбитому парку и лесному массиву. В этом Павловск решительно отличается от Петергофа с его патетическими контрастами белоснежных фонтанов и густой, темной зелени, плоского верхнего сада и эффектного спуска лестниц и аллей к морю. В Павловске нигде не заметно буйной энергии Петергофа, природа его тихая, ласковая к человеку, ему соразмерная, и потому рядом с Павловским дворцом трудно представить себе беспредельную ширь моря или неукротимую мощь пенистых „водометов".
В Павловске издавна были сосредоточены ценные художественные собрания: античные мраморы, французские гобелены, ковры, зеркала, фарфор, мебель Жа-коба и Рентгена, картины итальянских мастеров и Рембрандта („Павловск. Дворцы, парки, живопись, ваяние, ткани, фарфор, бронза, мебель", вып. I-IV, Спб., б. г.). Все это обогащало облик Павловска. Но не в них заключается его главное художественное значение. Безмерная щедрость и бьющая в глаза роскошь чужды стилю Павловска; золото, мрамор, хрусталь не выставляются напоказ; решающее значение имеет не ценность материала, а его обработка, мысль, вложенная в него, вкус, наложивший на него отпечаток.
Именно в силу того, что в Павловске все приведено в соответствие с раздумьями человека, с его мечтой, здесь могло найти себе применение „искусство иллюзий" замечательного декоратора Гонзаго, которое как бы сглаживает грань между существующим и воображаемым, между действительностью и мечтой, настоящим и будущим. Недаром в Павловске, по образному выражению В. Жуковского, само небо было бы неотличимо от его отражения в зеркале вод, если бы водную поверхность не морщил ветерок и не нарушал обмана зрения.
Все это порождает в Павловске особенную нравственную атмосферу. Здесь человек не должен испытывать ни щемящей тоски, как в романтических садах с их руинами и воспоминаниями о невозвратном прошлом, ни потерянности, ни одиночества, которые вызывали в людях XVIII века излюбленные тогда островки с тополями, подобие места успокоения Руссо (А. Курбатов, Сады и парки, Пг., 1916, стр. 578.). Здесь нет и величавой крепостной суровости Гатчинского дворца и парка. Вместе с тем павловские здания не подавляют холодным блистательным совершенством, как здания Дж. Кваренги. Красота выглядит в Павловске приветливо, почти по-домашнему уютно: она не выводит человека из равновесия, но ласкает глаз, служит пищей для ума и воображения. „Все к размышленью здесь влечет невольно нас", — признавался в Павловске Жуковский.
Павловский дворец и разбросанные в его парке постройки и беседки восходят к классическим архитектурным типам XVIII века. Ч. Камерон следовал им, как греческие трагики следовали древним мифам, как итальянские мастера Возрождения — веками установившимся типам мадонны. Задачей строителя Павловска было вложить в них новый поэтический смысл, преобразовать их ради создания на берегу Славянки „обители", достойной человека Просвещения.
В отличие от классицизма „археологического направления" в Павловске ни одно из зданий не рассчитано на обособленное рассмотрение. Каждое здание поставлено так, чтобы ясны были его связи с другими зданиями, с жизнью, протекающей в нем и вокруг него. В каждой архитектурной детали подчеркивается ее взаимодействие с другими. Камерон утверждал в своей архитектуре неиссякаемое богатство соотношений между ее частями. В этом сказалось не только его намерение избежать подделки под античность, но и стремление сохранить в своих постройках лучшие достижения уже отошедшего в прошлое архитектурного языка Растрелли с его свободным ритмом контуров, мягкой пластикой выступающих и чередующихся с пролетами объемов и богатством внутренних рифм.
В замыслы Ч. Камерона входило превращение павловского дворца и парка в такое место, где человек способен найти радость и гармонию в общении с природой. Недаром первоначально средоточием всего ансамбля должна была служить открытая колоннада со статуей бога солнца Аполлона посередине. В соответствии с этим замыслом архитектура Павловска овеяна воздухом, светом, солнцем; ее существенный признак — открытость, легкость, воздушность. Правда, Ч. Камерон и в своей галерее в Царском Селе так широко расставил колонны, как это до него никто не решался делать. Но лишь в Павловске эта черта стала определяющей чертой архитектуры, и каждое здание его воспринимается не столько как самодовлеющая форма, сколько как завершение перспективы, как обрамление вида, как нечто пронизанное светом, пространством, воздухом.
Каждую постройку Павловска легко отнести к тому или другому каноническому типу. Однако в пределах этих типов Камерон сохраняет полную свободу. Он не выставляет напоказ, как Н. Леду, свое пренебрежение правилами, традициями. Но он по-своему расставляет акценты: то сблизит колонны, то их раздвинет, то сожмет или выпустит часть ордера — от этого здание приобретает свою выразительность, неповторимый отпечаток личности мастера. Вот почему Павловск может считаться одним из самых замечательных примеров лиризма в архитектуре.
В архитектуре Павловска большую роль играет то, что можно назвать „малыми величинами". В отношении к ним Камерон решительно не похож на Дж. Кваренги. Тот придавал главное значение красоте, сразу бросающейся в глаза, сразу покоряющей зрителя. В постройках Кваренги исключительно полно выявлены соотношения „крупных величин", сильные художественные эффекты. Постройки Камерона в Павловске созданы не для восприятия издали, их понимаешь не с первого взгляда, их лучшие качества угадываются только при разглядывании на близком расстоянии, в процессе „замедленного чтения". Нужно настроить свое внимание так, чтобы от него не ускользали самые малые и даже наималейшие детали построек, — только тогда можно по достоинству оценить художественное совершенство построек Павловска.
Известно, что Павловский дворец примыкает к распространенному в XVIII веке палладианскому дворцовому типу. Это, однако, не исключает существенных отличий дворца от многих современных ему дворцов классицизма. Английские дворцы XVIII века в большинстве своем отличаются четкой стереометричностью, даже резкостью граней, прямизной кровли с горизонтальным карнизом, обычно не нарушаемой низким куполом. Это придает английским загородным дворцам степенный и строгий городской вид.
В противоположность этому возведенный на отлогом холме над Славянкой Павловский дворец как бы вырастает над парковыми постройками и своим куполом действительно венчает весь ансамбль. Его объемы приведены к согласию с очертаниями холма: с ними превосходно гармонируют полузакрывающие фасад купы деревьев. Правда, со времени расцвета древнерусского искусства прошло много веков и за этот период глубоко изменилось все понимание архитектуры, и все же, говоря о местоположении Павловского дворца на холме над Славянкой, нельзя не вспомнить такие памятники, как новгородские храмы или храм Покрова на Нерли, прекрасно „вписанные" в окружающую их природу.