Нас не все удовлетворяет в этом определении (в частности, отсутствие указания на развитие фольклора, на эволюцию его традиционных форм, отсутствие констатации факта появления новых видов и форм творчества). Сомнение вызывает формулировка «другие искусства»: в действительности и в традиционной и в современной культуре, особенно в массовом новотворчестве не все приобретает художественную форму. Вопрос о соотношении в фольклоре эстетической функции с другими функциями остается спорным, хотя еще П.Г. Богатырев отчетливо писал о полифункциональности фольклора и даже характеризовал ряд конкретных неэстетических функций [11]. Полифункциональность фольклора особенно важно учитывать при культурологическом его изучении.
Чтобы понять динамику фольклора как субкультуры недостаточно рассматривать любой его вид в произвольно избранном историческом отрезке. Желательно проследить его развитие в разные эпохи и рассмотреть его судьбу в наше время. Попытаемся это сделать на примере одного из характерных феноменов праздничной культуры, конкретно на примере весеннего праздника, известного многим народам под названием карнавала и типологически сходных праздников, получивших у разных народов другие названия.
Генетически связанный с архаическим аграрно-магическим обрядом, продуцирующим плодородие, карнавал у народов романской языковой семьи наследовал некоторые традиции древнеримских праздников (сатурналий и литурналий), но формировался у народов Европы и приобрел свои характерные черты в эпоху позднего Средневековья. В целом, являясь в эту эпоху символическим отражением смены времен года (переход от зимы к весне), карнавал приобрел амбивалентный смысл («смерть, чреватая жизнью», по М. Бахтину). Этим объясняется ряд обычаев, сопровождавших праздник — обильная ритуальная еда, знаки плодородия, облик персонажей. Центральный образ — чаще символическая фигура (чучело), реже — ряженый человек; образ наделен гротескной характеристикой (толстяк — обжора с гипертрофированными признаками мужского пола, либо старик и старуха, олицетворяющие зиму). Заметную роль в действиях играли шуты и различные типы ряженых. В празднике преобладали эротическая и фарсовая стихии. Этому способствовали буффонные сцены «рождения» Карнавала (или персонажа под иными именами), избрания «короля» праздника (ранее также — «короля шутов»), сцена суда над этим персонажем, его обличительные монологи, обращенные к «судьям», его «завещание» публике. Кульминацией праздника были: сцена победы Поста над страдательным персонажем при участии Смерти и Доктора, эпизод его «проводов» (казни, сжигания, потопления), часто пародийная сцена «похорон» по церковному обряду (с участием соответствующих клерикальных масок, «гробовщиков», хора).
Распространяясь во всех странах Западной Европы, а затем на Балканах, в Восточной Европе, в России, на Украине, в Белоруссии («масленица»), праздник вобрал много элементов местной дохристианской культуры, приобрел у каждого народа своеобразные этнические черты, утратил постепенно первоначальную ритуально-магическую функцию. Конкретное описание праздника по материалам, собранным преимущественно в XIX — начале XX вв., широко и полно по многим народам содержатся в не утратившем познавательной ценности коллективном труде «Весенние праздники» (М., 1977) на русском языке (с обширной библиографией на иностранных языках), в трудах русских, украинских, чешских, словацких, сербских, хорватских, венгерских, немецких исследователей [12]. Эти описания не столько реконструируют ранние этапы распространения праздника, сколько фиксируют изменившийся к новому времени характер празднования у разных народов. В новое время к празднику приурочивались виды зрелищно-игровой культуры, не связанные с его первоначальным смыслом (например, в России кукольный театр типа «Петрушки», представления в балаганах, монологи и диалоги зазывал — «дедов» на балконах балагана, раешники коробейников, карусели и проч.). Изменялся не только сам исконный тип традиционной культуры, но и наслаивались, адаптировались новые формы культуры. Существенно изменилась природа смеха: он утратил магическую функцию и приобрел социально-бытовую направленность.
Последний этап в эволюции весеннего праздника протекает на наших глазах. «Возрождаясь» во многих странах (в Италии, например, с конца 1980-х гг.) не спонтанно, а усилиями организаторов, более или менее компетентных, карнавалы и типологически сходные формы у разных народов превратились в зрелища для современных городских жителей и иностранных туристов. В России также предпринимаются не всегда удачные попытки воспроизведения масленичных гуляний и увеселений. Ширится деятельность аутентичных фольклорно-этнографических ансамблей. Группы профессиональных фольклористов и студентов сами уже не стремятся придать своим выступлениям на открытом воздухе или на эстраде ритуально-магический смысл, а выполняют просветительски-эстетическую задачу ознакомления публики с подлинными фольклорными произведениями. Эти выступления привлекают многочисленных зрителей и слушателей, которые лишь в редких случаях (на площадях и улицах городов) вовлекаются в общее действо (в основном — дети). Иногда масленичный обряд или его фрагменты воспроизводятся на фольклорных фестивалях (не обязательно приуроченные к дням самой масленицы).
Таким образом, происходит преобразование описанного вида традиционного фольклора в специфический вид фольклоризма, ставшего вообще характерной формой современной субкультуры. Следует различать коммерческий фольклоризм как элемент «индустрии туризма», как явление современной массовой культуры (отрицательно оцениваемый авторитетными учеными Г. Мозером, Г. Баузингером, К. Кёстлином, Д. Антониевичем, М. Башкович-Стулли и др.) и, с другой стороны — продуктивные формы подлинно творческого фольклоризма как органический процесс адаптации, трансформации и репродукции фольклора в культуре современного общества, о чем убедительно писали чешские и словацкие ученые О. Сироватка, М. Лещак. С. Швеглак, венгерский теоретик В. Фойгт, немецкий историк культуры Г. Штробах и др [13]. Оба эти вида фольклоризма — коммерческий и творческий — проявляются в опытах воссоздания праздников карнавального типа, что делает их актуальными для сравнительных культурологических исследований.
К сожалению, в то время, как проблема фольклоризма была предметом многих исследований и дискуссий в странах Западной и Центральной Европы с начала 1960-х гг., советская наука, в сущности, проигнорировала эту проблему, несмотря на то, что в В.М. Жирмунский в предисловии к первому тому «Истории русской фольклористики» М.К. Азадовского (1958) обозначил термин «фольклоризм как «широкое общественное явление», связанное с «борьбой вокруг истолкования и использования фольклора в обиходе русской литературы и культуры». Советские ученые в 1930 — 1980-е гг., отойдя от расширительного толкования фольклоризма, намечавшегося в русской науке, ограничились одним его видом — «фольклорными интересами писателей» (формула М.К. Азадовского) и литературных критиков. Сам термин отсутствует в советских энциклопедических словарях и появился впервые в дополнительном (!), 9 томе Краткой литературной энциклопедии (1978). Столь длительное одностороннее освещение проблемы было следствием господствующего узкого, литературно-центрического восприятия фольклора как «искусства устного слова».
Тот процесс, который мы отметили на примере весеннего праздника, характерен в наше время и для других традиционных народных обрядов и праздников (за исключением, пожалуй, лишь рождественских святок) и вообще — для многих видов традиционного фольклора в целом. Проще всего было толковать это явление как регресс народной культуры, но, на наш взгляд, его объективно можно рассматривать как закономерную смену одного типа субкультуры другим типом субкультуры, создающей новые ценности. Поэтому фольклоризм в полном объеме может стать предметом самого пристального внимания.
В заключение попытаемся определить основные общие признаки различных явлений (от архаического обряда до современного анекдота), которые объединяются в особый тип субкультуры. Независимо от времени, среды и места возникновения эти явления характеризуются прежде всего тем, что они выражают потребность тех или иных коллективов и групп в неофициозном самовыражении и взаимообщении. Они — результат коллективного творчества (если и зарождаются по инициативе индивидуума, отрываются от него и становятся достоянием той или иной общности, подвергаясь при этом большей или меньшей трансформации, вариантности). Для них характерно, как правило, временное совпадение создания и публичного исполнения, а также передача артефактов от одной общности к другой и от поколения к поколению, что придает им традиционность. Жизнь многих артефактов, как правило, продолжительна, но возможно и латентное их существование, что имеет следствием возрождение как бы исчезнувших из обихода или забытых артефактов через поколение (от дедов к внукам), а то и через несколько поколений (факт, установленный выдающимся испанским фольклористом академиком Менендес Пидалем и подтвержденный неоднократно в наше время). Явлениям фольклорной субкультуры свойственная способность к саморазвитию, обновлению, актуализации. Наконец, следует отметить включенность этой субкультуры в непрерывный процесс развития культуры в целом, она функционирует как часть системы, находится в разных связях с другими подсистемами, способна к заимствованию новых форм культуры и способов передачи ее опыта и ценностей. При этом она была и остается «низовой» культурой, что, впрочем, не снижает ее значения в общественной жизни.