Л. В. Нестерова
Нарциссизм – понятие, давно вышедшее за пределы узкого клиникопсихиатрического рассмотрения; в настоящее время им оперируют, вкладывая различные, подчас противоположные смыслы, культурологи, искусствоведы, психологи, социологи, политологи. Концепции генезиса и природы нарциссизма продолжают появляться и по сей день, и многие из них экстраполируются на современную культурную ситуацию, теоретически инсталлируются в идеологические поля индивидуалистических ценностей modernity, постиндустриального общества и постмодерна [1]. В данной статье, которая является частью более обширного исследования, мы предприняли попытку «дешифровать» некоторые смыслы кинотекста фильма Энтони Мингеллы «Талантливый мистер Рипли», опираясь на ряд означаемых понятия «нарциссизм». Мы также уделим внимание кинотехнологии, которая реализует эти смыслы, подчиненные, по большей части, понятиям любви/желания.
Единственный персонаж картины, который притягивает к себе только любовь, – Дик Гринлиф. Эта мысль выражена в монологе Мардж: «…Дикки всегда такой. Словно ты… в лучах солнца.
Все чудесно. А потом он о тебе забывает.
И становится холодно…Когда ты ему интересен, нет никого другого. Поэтому все его так любят…». Подразумеваемое Мардж сравнение Дика с солнцем, несомненно, актуализирует определенные нарциссические смыслы: солнце – это центр, сам по себе независимый, своевольный, его лучи направляются по воле каприза, «интереса», стихийно и непредсказуемо. Пространство, сосредоточивающиеся вокруг центра, напротив, витально зависимо от его воли и может истончаться (пропадать в тени), когда интерес направляется в другую сторону.
Объекты интереса Дика – это не только Мардж, Сильвана, Том, Фреди, но и, наравне с ними, джаз, игра на саксофоне, катание на яхте и на горных лыжах… Все это составляет однородный ряд объектов, «вещей», на которые направлен интерес.
Итак, образ Дика Гринлифа транслирует определенные нарциссические смыслы. Специфика нарциссизма героя Джуда Лоу (именно он исполняет роль Дика Гринлифа) может быть релевантно описана при помощи концепции нарциссизма Лу Андреас фон Саломе, а также объяснения феномена femme fatale Ж.Лакана.
Так, по мысли Саломе, «женская экспансия нарциссического либидо противопоставляется… мужской телеологичности объектного либидо. Если нарциссизм (вторичный) Фрейда предполагает снятие нагрузки с объекта, капитуляцию и регресс к первичному нарциссизму, то для Саломе нарциссизм связан с внешними объектами, с их захватом, их использованием в качестве экстерриториальных маркеров безграничности, маниакальности нарциссического состояния». Анализируя с этой точки зрения фигуру самой Лу Саломе, ее статус femme fatale, В. Мазин пишет: «Нарциссическая экспансия как будто должна вновь и вновь воссоздавать целостный образ спроецированного вовне тела. Целостность тела оказывается зависимой не от одного объекта-экрана, но от целостности экранирующего братского окружения… Привязанность к объекту порождает тревогу. Только окружение создает ощущение целостности…» [2].
Процессом нарциссической проекции тела вовне, экспансии, можно объяснить притягиваемую Дикки Гринлифом любовь, при этом очень важно, что в рамках этой концепции бытие Нарцисса возможно благодаря окружению, множественному другому, «экранирующему братству»: фигуры Тома и Сильваны функционируют при этом как основные «отражатели» великолепия Дика.
Нарциссические смыслы образа Дика Гринлифа усиливаются и тем, что этот образ актуализирует фантазм роковой женщины (в данном случае – «рокового мужчины», код поведения которого можно определить через этот фанатизм), в структуру которого входят следующие черты: 1. Сопротивление присвоению («Влечение к обладанию устанавливает ее пределы, но при этом она постоянно сопротивляется присвоению себя. Она упрямо не желает оживлять чью-то мечту, быть такой, какой ее хотят видеть.
Она хочет видеть себя/свое окружение»[3].) Дикки категорически не желает возвращаться в Нью-Йорк к родителям, с пренебрежительной иронией говорит о перстне, подаренном Мардж («Мне пришлось пообещать, что я его никогда не сниму»), со строгим недовольством просит Тома, застигнутого врасплох в его одежде, переодеться, наконец, в эпизоде непосредственно перед убийством гневно сравнивает Тома с пиявкой. Как уже было сказано, Дикки в системе персонажей первой части фильма (то есть до его убийства) – центр, независимый, свободный, подвижный, ставящий в зависимость других героев.
2. Непреодолимый барьер между роковой женщиной и желающим обладать ею («Она зеркально возвращает мужчинам содержание их фантазий и грез. Воспевающие ее поэты, писатели, философы всегда уже перед экраном.
Они попадают в положение трубадуров и миннезингеров, песнь которых возможна только при условии «барьера, окружающего, изолирующего Прекрасную Даму» [4]. Барьер, окружающий Гринлифа младшего, – это, в первую очередь, непредсказуемая в своих проявлениях свобода Дика, которая обеспечивается, в частности, «талантом тратить деньги своего отца». Мотив денег в семантической ткани фильма тесно переплетается с мотивом любви; деньги привлекают любовь.
Режиссер неявно, парой эпизодов в банке, где зритель видит денежные купюры крупным планом, намекает на «экономическую» в прямом или психоаналитическом смысле основу любви.
3. Отсроченное удовольствие. В куртуазной любви, к которой восходит образ роковой женщины, «удовольствие возможно только как предудовольствие.
Любовь возможна только как любовь прерываемая. Удовольствие возможно только как удовольствие желания [5].
Дикки в своем приятии и выказываемых признаках расположения – соблазняющий и обещающий, но он не обеспечивает желаемого.
4. Роковая смертоносность.
«Структура отношений с Роковой Женщиной такова, что никогда, ни при каких условиях мужчина не может добиться желанной встречи с ней: либо она остается недоступной навсегда, а он при этом страдает и, в конце концов, погибает, либо он добивается близости с ней, и тогда гибнут либо оба, либо любовь» [6]. Дик Гринлиф притягивает смерть, его нарциссическая свобода оказывается деструктивной: Сильвана суицидирует, Том, аффективно реагирующий на непреодолимую невозможность обладать живым и отдельным от него объектом желания, уничтожает этот объект.
Концепция femme fatal, как и теория Саломе, точкой отсчета которой является критерий дифференциации мужской и женской психологии (в фокусе оказывается вторая), экстраполируются нами на образ мужчины – Дика Гринлифа. Этот аналитический ход продиктован следующими причинами: – условностью реалий, интерпретируемых Саломе и Лаканом: в первом случае это метафизика пола вообще, женственности в ее пределе и концентрации; во втором – куртуазная образность; – структурой смыслового поля картины Э. Мингеллы, в котором инверсия является стержневым элементом и генерирует мотивы переодевания, камуфляжа, подмены, обмана; традиционная гендерная оппозиция также оказывается инвертированной, что проявляется в гомоэротических мотивах фильма.
По мысли Саломе, «нарциссизм другого человека… оказывается очень привлекательным для тех, кто отказался от части собственного нарциссизма и находится в поисках объекта любви» [7].
Именно находящиеся в поиске такого объекта становятся «экранирующим братством» для Дикки Гринлифа, его отражением, зеркальностью водной глади.
Том, в противоположность Дику Гринлифу, является единственным персонажем, перестающим быть объектом любви или, точнее, становящимся объектом нелюбви. Эта «нелюбовь» выражена словами Дикки в сцене в лодке, непосредственно перед убийством: «Я не люблю тебя… Рад, что ты уезжаешь. Ты как пиявка…».
Их знакомство является прямым следствием символической случайности переодевания Тома в пиджак выпускника Принстона. Пиджак этот – сюжетная реализация метафоры «чужой шкуры», мотива камуфляжа, «другого слоя кожи», без которого Дику Том кажется «таким бледным, даже серым»; этот пиджак кодирует мотив двойничества, подчеркивая неравенство двойников, а также он несет в себе прогностический смысловой элемент: Том Рипли превратится в Дика Гринлифа.
Кто такой Том Рипли на самом деле? «Загадочный мистер Рипли… Мы с Мардж часами гадаем о том, кто ты такой», произносит с иронией Дик в начале их знакомства. Он позволяет себе пренебрежительные, снобистские высказывания в адрес Тома, внешняя реакция которого, как нам показывает камера, – смущенная улыбка. Для Дика Том неприметен, сер, для Дика Том – ничто. В фильме есть еще два эпизода, в которых Том Рипли поочередно называется Диком «убожеством», а затем «уродом» (сцена с разбором почерка): Дик: «Хм, а без очков ты уже не такой урод!»; Дик (надев очки Тома): «На кого я похож?» Том: «На Кларка Кента… (Дик снимает очки) А так – на супермена».
Образ Тома – серого, убогого, уродливого, образ, которому проставляются почти только минусы – формируется, во-первых, на фоне образа Дика – уверенного в себе, умеющего делать мартини, кататься на горных лыжах и управлять яхтой, позволяющего себе писать с ошибками и хамить. Однако великолепие Дикки – независимого, неуязвимого, представленное зрителю, это лишь отражение в глазах Тома: во всех эпизодах, в которых появляется Дикки, неизменно появляется и Том – как непосредственный участник сцены или как тайный наблюдатель, подглядывающий за чужой жизнью. Монтаж в этом контексте служит средством интроспекции, выявляющей интенциональность чувств и желаний главного героя, механизмом, помогающим вызвать зрительскую эмпатию по отношению к Рипли, молчащему о своих чувствах вплоть до сцен, непосредственно предшествующих сцене убийства – говорят лишь глаза и мимика Мэта Дэймона, то и дело крупным планом появляющееся его лицо. Образ Дикки не содержит в себе того напряжения между желанием и объектом, какое характерно для изображения личности Тома Рипли, поскольку внутренний мир Дика не подвержен интроспекциям камеры и его субъективность можно определить как стихийность непредсказуемого объекта, и объекта в первую очередь, что и передается посредством монтажа.