"Не с кем Святогору силой померяться,
А сила-то по жилочкам
Так живчиком и переливается.
Грузно от силушки, как от тяжелого бремени.".
В былине "Илья Муромец" калики перехожие так говорят о Святогоре: "Его и земля на себе через силу носит."
В натуралистическом ценностно-мыслительном пространстве физическая сила выступала одним из основных критериев значимости объекта или явления. Физическая сила составляет корень и ствол характера героя. Всё остальное образует крону могучего дерева, является производным. Осевое значение физической силы проявляется в нравственном языческом идеале.
Анна Комнина в своем труде "Алексиада", который посвящен описанию царствования её отца, византийского императора Алексея Комнина, даёт тонкую характеристику одному из мятежников Василаки: "Не говоря уже о других его качествах, этот муж вызывал восхищение своим ростом, силой рук, величественным выражением лица; такие достоинства более всего привлекают грубый и воинственный народ. Ведь он не смотрит в душу человека и не обращает внимания на его добродетель, но удовлетворяется телесными достоинствами, восхищается смелостью, силой, быстротой бега и ростом, считая, что этих качеств вполне достаточно для багряницы и диадемы". На наш взгляд, она удачно в образе Василаки фиксирует шкалу ценностей варварской, языческой культуры, основу которой составляет грубая физическая сила.
И это вполне понятно: при натуралистическом образе жизни, когда социальные механизмы регуляции общественных отношений не носят жёсткого характера, четко не выражены, иерархия отношений, социальное признание в большой степени зависит от физических способностей. К тому же на формирование языческого культа силы непосредственное влияние оказывают неукротимые, господствующие силы природы. В центральном божестве языческого пантеона Перуне наибольшее почитание и поклонение вызывает его безграничная, торжествующая, неукротимая мощь физической силы молнии и грома.
Культ силы является неотъемлемой чертой духовного мира варварской культуры. Поэтому он может служить верным признаком определения древности источника. Показательным примером выступает вся древняя мифология и, в частности, более близкий для нас период – ирландский и исландский эпос.
Наиболее распространенным механизмом ослабления "силовых" ориентаций является религиозная реформа, в результате которой формируется представление о надвселенской глубине и могуществе трансцендентного Духа, как божественной реальности, в сравнении, с которой физические возможности языческих божеств кажутся ничтожными (иудаизм, буддизм, зороастризм, христианство, ислам). Более гармоничный переход от варварства к цивилизации совершили древние греки, нашедший отражение в греческой мифологии, в победе олимпийских богов во главе с Зевсом.
Значительную роль в преодолении языческого культа силы в эпоху средневековья в Западной Европе, помимо христианства и влияния античной культуры, сыграло рыцарское движение с культом чести и служения даме как высшим духовным ценностям. Показательна в этом смысле эволюция западноевропейского духа при сравнении таких эпических произведений: "Беовульф", в котором господствуют натуралистические силы, и "Песнь о нибелунгах", смысловой стержень которого составляет борьба двух ценностно-мыслительных пластов в культуре: подчиненного, языческого, натуралистического, основанного на примате физической силы, кровной мести и т.д. и господствующего, основанного на христианских, рыцарских добродетелей. Эта проблема более подробно будет рассмотрена ниже.
Тема “божественного”
Тема "божественного" или "нуминозного". Отрывочный и вторичный характер материала о мифологии восточных славян, когда в качестве источников выступают внешние наблюдатели, не позволяет уверенно судить о количественном составе пантеона богов, их функциях, отношениях между ними и т.д. Как известно, существует множество интерпретаций этого материала. С точки зрения культурологии, центральной проблемой является осмысление роли божественного в ценностно-мыслительном пространстве культуры. Поэтому придется ограничиться общим анализом темы "божественного" в фундаментальной тематической структуре культуры восточных славян.
На наш взгляд, исходным в понимании божественного в языческой культуре восточных славян должно быть положение о его субстанциональном характере, как нуминозной субстанции. Это означает, что славянские языческие боги составляют основу, являются конечными причинами и определяют течение процессов материального, социального миров. Однако если в монотеистических религиях единый бог является единый универсальным "источником регуляции" всех процессов, то в политеистических представлениях, следовательно, таких "источников" великое множество. Поскольку, как известно, отношения между богами большей частью являются зеркальным отражением социальных отношений, то, учитывая децентрализованность жизни восточных славян, их социальных отношений, на этом основании можно заключить об отсутствии "единоначалия" в иерархии славянских богов. Кто был главным? Бог солнца Сварог или Перун – бог молнии и грома? Очевидно, что эти боги вызывали наибольшее поклонение. Вместе с тем, имеющиеся сведения о мифологии восточных славян не дают основания с определённостью заключить главенство Сварога или Перуна подобно Зевсу олимпийскому. Весь мир оказывается заполненным нуминозными сущностями: луга и поляны, реки и озёра, холмы и горы, примечательные деревья и т. д. Местом обитания славянских богов является вся Земля. Нет выделенного центра.
Таким образом, вырисовывается любопытная картина мировосприятия, в которой преобладает разнокачественность, мозаичность, монадологичность мира. Византийский историк Прокопий Кесарийский отрицает наличие у славян представлений о судьбе: "Судьбы они не знают и вообще не признают, что она по отношению к людям имеет какую-либо силу...". Это свидетельство Прокопия "работает" на утверждение о мозаичной структуре мироздания, об отсутствии представлений о какой-либо универсальности, универсальности чего-либо. Ведь представление о судьбе является одной из зачаточных форм формулирования закона.
Логично предположить, что божество славянского пантеона, как нуминозная субстанция обладает многозначным смысловым полем: бог является носителем наибольшей свободы, физической силы, производительной способности. Как образец, бог выступает источником указанных ценностно-мыслительных ориентаций.
Особенно следует подчеркнуть натуралистический характер славянской как, впрочем, и всякой варварской мифологии. "Натурализм" славянских богов означает, с одной стороны, что сфера их "обитания" ограничивается горизонтом природы, а, с другой (и это главное) – эти боги воспринимаются как чувственно-вещественные образования. Поскольку в "натуралистическом" образе мышления всякое (в том числе духовное) приобретало телесный характер (безусловно, в то время не существовало и не могло существовать представлений о духовности как специфической реальности), то и бога должны были рассматривать, как особого рода материальный объект, свидетельством тому может служить слабое выражение в них нравственной составляющей.
Спиритуалистическое "понимание" бога как чисто духовной, трансцендентной реальности в развитых религиях на первый план выводит моральный аспект его сущности как источника высокой морали. Поэтому если в высших религиях ценностно-мыслительное ядро образует система морали, то в языческих момент нравственной регуляции не носит доминирующего характера. Если в высших религиях основу взаимоотношений между богом и верующим составляет мораль, то в языческих мифологиях отношения с богом носят преимущественно натуралистический характер. Отсюда следует большое значение жертвоприношений как способа чувственно-вещественного умилостивления богов. Земледельческий образ жизни восточных славян ещё более привязывал к природным циклам славянскую мифологию. Двойственный, чувственно-нуминозный характер носили коллективные трапезы, пиры. Широкие застолья с обильными возлияниями представляли собой, с одной стороны, всплеск чувственности, вожделений, а с другой – выступали как священнодействия. Эти же чувственные вожделения получили нуминозную окраску, как важнейший способ общения с божеством.
"Натуралистическое" своеобразие славянской мифологии выражается также в непосредственно экзистенциальном происхождении мифологических представлений, которые как бы естественно проистекают из жизни славянских племён, если у многих народов формирование и развитие мифологии в большой степени обязано рефлексивной деятельности жрецов, то у восточных славян мифологические представления образуются, возникают как бы непосредственно, сами собой. Поэтому они носят аморфный, несистемный, неупорядоченный характер. В этой связи необходимо подчеркнуть неоднородность славянской мифологии в целом, и восточных славян в частности. Поэтому при обобщениях следует проявлять большую методологическую осторожность, потому что всякое историческое свидетельство о славянах описывает лишь какую-то локальную группу славянских племён, а выводы, как правило, историк делает в форме универсальных утверждений. Между тем, говоря социологическим языком, выборка может оказаться непредставительной (скорей всего, так оно и было) и поэтому вывод неправомерным. Вероятно, целесообразно исходить из наличия общей, фундаментальной ценностно-мыслительной основы духовной культуры славян, которая должна быть проанализирована и зафиксирована в общей теоретической модели с последующей её трансформацией в зависимости от особенностей природных условий и внешних культурных влияний на ту или иную часть славянского этноса. Например, свидетельство Прокопия Кесарийского (VI в.) относится, вероятно, к юго-западным славянским племенам. О славянских богах он, в частности, пишет: "Они считают, что один только бог, творец молний, является владыкой над всеми, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды". Гельмгольд, описывая жизнь и борьбу прибалтийских славян (период с VIII по XII вв.), выделяет как главное божество Святовита: "Среди множества славянских божеств главным является Святовит, бог земли ранской, так как он – самый убедительный в ответах. Рядом с ним всех остальных они как бы полубогами почитают. Поэтому в знак особого уважения они имеют обыкновение ежегодно приносить ему в жертву человека – христианина, какого укажет жребий. Из всех славянских земель присылаются установленные пожертвования и жертвоприношения Святовиту". Гельмгольд приводит также любопытный пример внешнего культурного влияния на религиозные представления прибалтийских славян (в данном случае христианства). “Пройдя много славянских земель, они (христианские монахи – В.М.) пришли к тем, которые называются ранами, или руянами, и живут в сердце моря. Там находился очаг заблуждений и гнездо идолопоклонства. Проповедуя тут со всей смелостью слово божье, они приобрели /для христианства/ весь этот остров и даже заложили здесь храм в честь господа и спасителя нашего Иисуса Христа и в память св. Вита, покровителя Корвейи. Потом же, когда по попущению божьему дела изменились, то раны отпали от веры и тотчас же, изгнав священников и христиан, сменили веру на суеверие. Ибо св. Вита, которого мы признаем мучеником и слугой Христовым, они за бога почитают, творение, ставя выше творца... Они гордятся одним только именем св. Вита, которому посвятили величайшей пышности храм и идола, ему именно приписывая первенство между богами". Исследователи, правда, считают, что Гельмгольд смешивает культ христианского св. Вита и языческого божества Святовита, который возник у славян значительно раньше. Аморфный характер славянской мифологии делал её открытой к ассимиляции других мифологических представлений. Поэтому становление и развитие языческой мифологии юго-западных славян, вероятно, происходило под воздействием иранской и тюркской мифологий, а северо-восточных – финских и других северных народов. К сожалению, эти влияния недостаточно пока исследованы.