В феврале 1966 года два советских писателя, Андрей Синявский и Юлий Даниэль, которых считали авторами изданных за границей сатирических произведений, предстали в Москве перед судом. Совершенно не признавая своей вины и не прося прощения, как того требовали неписаные законы монолитного общества, они высказывались за свободу мысли и за право быть непохожими на других. Они оказались в том же положении, что Борис Пастернак 8 лет назад, или «дикий» поэт Иосиф Бродский, осужденный в Ленинграде за «тунеядство» в марте 1964 года. Подсудимые чувствовали присутствие незнакомых друзей, которые собрались перед небольшим залом заседаний, куда пускали только родственников. Суровое наказание «преступников» вызвало волну протестов и прошений, поддержанных многими западными коммунистами. Молодой поэт Александр Гинзбург, который ранее уже отбыл наказание в исправительной колонии за создание в 1960 году первого подпольного литературного обозрения «Синтаксис», объединил выступления обвиняемых и их защитников в «Белую книгу». Она циркулировала в машинописных распечатках и издавалась за границей. Когда его осудили, другие заняли его место.
Скромных возможностей Самиздата, старой печатной машинки «Эрика», которая, по словам барда Александра Галича (также диссидента), не делает больше 4 копий, было достаточно для подрыва монополии государства на информацию. Эти средства обеспечивали широкий резонанс борьбе, которую начал в 1967 году великий мятежный писатель Александр Солженицын (ему тоже пытались заткнуть рот) против всесильного Союза писателей, инструмента государственной монополии на литературу.
В августе 1968 года, во время советской интервенции против «Пражской весны», состоялась первая попытка публичного выступления на Красной площади с участием Ларисы Богораз и поэтессы Натальи Горбаневской. Вступил в борьбу и академик Андрей Сахаров, «отец советской водородной бомбы». «Демократическое движение» повело борьбу за уважение к правам человека, в частности за свободу выступлений. Огонь разгорелся, и никакие репрессии уже не смогут его погасить.
Термин «диссидент», взятии из словаря истории религий, свидетельствует о замешательстве политической мысли, марксистской или любой другой, перед этим новым феноменом. Он родился благодаря ослаблению террора после смерти Сталина. Как и революционеры XIX века, диссиденты сегодняшнего (или вчерашнего?) дня составляют в беспредельной России незначительное меньшинство. Но этим и ограничивается сходство. Перед лицом всемогущего государства, абсолютного властелина экономической, социальной, юридической, культурной жизни и под наблюдением всеприсутствующей «госбезопасности» диссиденты кажутся гораздо менее опасными, чем их предшественники. Отказ от всех попыток конспирации, вооруженной борьбы, подпольных действий, кроме чтения и распространения запрещенных произведений, частично объясняет отсутствие политической программы, сравниваемой с программами их предшественников.
Это отсутствие политической программы одновременно свидетельствует о более глубоком различии между революционерами XIX и XX веков. Революционная мысль с прошлого столетия и до наших дней совпадает с мыслью о политической рациональности, которая была уничтожена в России официальным марксизмом.
Власти не из садистских побуждений пытались расправиться с диссидентством при помощи психиатрических больниц, в которые были помещены Галансков, Буковский, Плющ, Наталия Горбаневская и многие другие: совсем наоборот, это делалось с полным убеждением в собственной абсолютной правоте. В глазах молчавшего большинства, образованного всеприсутствующим официальным мышлением, диссидентство приравнивалось к простому и полному отказу от рациональности. Зато принуждение со стороны государства преподносится и добровольно воспринимается как благоразумие.
Практика заключения диссидентов в психиатрические больницы одновременно показывает, в чем состоит их истинная сила. Чтобы быть опасным, диссидентству не нужно ни оружия, ни программы, ни даже большого количества сторонников, - ему достаточно существовать, так как уже это ставит под сомнение правомерность однопартийной системы.
Признать оппозицию, даже теоретически, - значит ослабить эту правомерность, основанную на всеобщности, противоречащей разуму правды. Термин «отщепенец», возникший из образа отделенных от ствола щепок, часто используется как синоним слова «диссидент» и имеет сильный религиозный оттенок. Официальная логика сводит диссидентство к отщепенству и лишает его всякого права на политическое существование. Так как со времен Сталина простое физическое уничтожение диссидентства не использовалось, остается его устранение либо эмиграцией (сперва разрешенной евреям, как будто для содействия национальной интерпретации диссидента), либо при помощи психиатрических больниц.
Возвращение Сахарова, реабилитация таких покойных уже диссидентов, как Некрасов и Галич, шаг, сделанный навстречу Бродскому, Солженицыну и Синявскому, как будто свидетельствуют о том, что такие способы борьбы принадлежат прошлому и что советское общество, судя по заявлениям Горбачева, готово признать легальное существование оппозиции. Это будет концом диссидентства через переход от теократического (или идеократического, что в общем одно и то же) общества, обреченного на монолитность) к светскому и демократическому обществу, основой которого является плюрализм.
Список литературы
Мишель Окутурье. Диссиденты