Культура как фактор национальной безопасности России
Пётр Алексеевич Николаев
Внутри культуры происходит постоянный диалог - между ее различными видами. Иногда все они вступали в диалог с религией, признавая тем самым ее большую автономность. Но чем сильнее декларировать самостоятельность религии и особенно ее специфической хранительницы - церкви, тем очевидней выводится религия за пределы культуры в общепринятом смысле, тем менее продуктивным становится названный диалог. Этим, как правило, пользовалась власть, беря церковь под свое политическое влияние.
Так осуществилась секуляризация русской церкви при Петре Первом. Последствия оказались губительны для русского православия. Его церковные служители стали, по существу, частью придворного сообщества и проводниками царской политики. После убийства царя Петра III, совершенного при одобрении его супруги Екатерины, президент Синода Димитрий направил ей одобрительное послание и получил - как дворянин - в благодарность тысячу крепостных душ. Впоследствии целое столетие церковь демонстрировала свою преданность власти самыми разнообразными способами.
До сих пор говорят о конфликте Льва Толстого с церковью, где, якобы, последняя действовала самостоятельно, без постороннего давления. На самом деле, отлучая великого писателя от церкви, синод угождал власти, с которой Л.Толстой к тому времени уже энергично конфликтовал.
В.Розанов, разумеется, прав, говоря, что Толстой был не вполне объективен по отношению к церкви: он не оценил ее заслуг в воспитании праведничества и веры в христианине. Правду Толстого Розанов признает, когда тот критикует церковь за неспособность (да и нежелание) церкви воспитать в русском народе любовь к труду. Со своей стороны философ и писатель осуждает церковь за отсутствие эстетического вкуса и знания, когда церковнослужители поверхностно судили о художественном даровании.
Следует добавить: церковь отнеслась (да до сих пор относится) к Толстому неблагодарно, ибо она в двадцатом веке именно благодаря писателю избавилась от назойливого и, в сущности, аморального обещания верующим рай на том свете. Эта предлагаемая "сделка" - веди себя хорошо на земле и получишь пропуск в рай - оскорбительна для верующих, это унижающее их неверие в их бескорыстие.
В двадцатом веке диалог между культурой и религией не состоялся по общественным и политическим причинам, породившим у светской и религиозной интеллигенции страх. Поэтому писатели и художники не пытались заступиться за гонимых и уничтожаемых священников, предотвратить разрушение храмов. А позднее и церковь, естественно, ничего не стала делать, чтобы помешать политическому "конвоированию художественной культуры, "коллективизации" культурных форм деятельности.
Инерция этого разъединения дошла до наших дней. Церковь радуется, скажем, хуле по адресу все того же Толстого. Стоило прозаику В.Крупину отказаться от толстовской премии, объявив при этом гения русской прозы вероотступником, проклятым Иоанном Кронштадским, как современный литератор, относящийся к сообществу писателей-"деревенщиков", стал преподавателем духовной академии при Московской патриархии.
Современная церковь больше любит власть, чем деятелей культуры и по идеологическим, и по меркантильным мотивам: власть дает немалые возможности для материального благополучия (в частности, отбирать у культуры ее собственность: здания музеев и т.п.), культура не дает ничего, у нее нет льготного таможенного права, милого сердцу церковных хозяйственников, а главное, все время твердит о каком-то объединении, даже межконфессиональном, что уж совсем не с руки русскому православию.
Жив дух той церкви, которую более полутораста лет назад осуждал П.Чаадаев, жаждавший вхождения России в европейский мир, чему препятствовали наши иерархи.
Конечно, некий изоляционизм существует и в западных христианских конфессиях, которые слишком увлекаются самолюбованием и спорами с другими течениями. Даже известный литературовед-теолог, преданный православию, С.Аверинцев говорит: христианство занималось или обличением других, или апологией себя, "объяснялось" со всем миром и с самим собой. "Недаром "боевой", т.е. динамичный, анититрадиционализм и атеизм явился на почве, подготовленной христианской традицией".
Так не может ли возникнуть вражда к идеям объединения, к экуменизму, к атеизму на новом историческом витке человеческого сознания? Нет ли нравственного греха у церкви, подхалимски твердящей старую формулу "Власть от бога" и буквально, примитивно иллюстрирующей ее? (Московская патриархия первой одобрила в 1994 году войну в Чечне)?
А что в экуменизме плохого? Конечно, объединение объединению рознь. В истории человечества, вообще говоря, трудно найти противника объединения людей. Почти каждый лидер декларировал единство не только внутри того образования, которое он представлял (государство, партия, профессиональный цех, творческая группа и т.п.), но и за его пределами. Известно, однако, что слово может иметь разное значение. Так и призыв к объединению на практике мог стать и становился формой трагического разъединения.
Будучи способны удержать своих последователей с помощью веры и страха, такие религии становились центрами политической власти. А уж в этих условиях им легко было стать объединяющими факторами в войнах против других народов.
Так совершался поворот от теорий объединения до практики кровавого разъединения. Одни крестовые походы чего стоят.
Инквизиция - из этого же ряда жесточайшей безнравственности. И православные христиане знали немало недобрых деяний своих иерархов.
Но тот религиозный экуменизм, о котором здесь идет речь, должен быть, наконец, оценен с точки зрения его положительных последствий. С кем есть возможность объединиться, чей духовный, бытовой опыт мог быть учтен, а, возможно, и стать образцовым? Тут открывается необъятный простор. Что дорого в других конфессиях, у других народов?
Даже опыт малых народов и наций, бытовой уклад аборигенов, чьи религиозные верования суть идеальные представления о жизни. Ведь, в сущности, религии и есть идеалы народов. Даже в том случае, когда религиозные вероучения выступают в форме строгих догматов, это не определяет их нетворческий ("догматический") характер, а дает ощущение упорядоченности жизни, что тоже входит в понятие идеала.
Какой благородный символ существует у многих малых народов - круг! Это - единство всех частей священной действительности. Человек воспринимает себя в единстве со всем мирозданием. Это некий высший пантеизм может служить прочной преградой для всяческого разрушения. А если понимание жизни как совокупности кругов считается идеальной схемой гармонии, то идеи распада или конфликта оказываются просто бессмысленными.
Туземные народы, которые признают всеобщую равную, без чьего-либо господства, взаимозависимость - это народы, воспитанные на религиозном и одновременно "экологическом" мировоззрении. Они учат, что к природе надо относиться так же бережно, как и священным Великим Духам, покровителям рода и племени.
Слово "экология" может стать связующим для религиозных деятелей и ученых. На почве экологической опасности, все острее осознаваемой человечеством, возможно объединение тех, кто исповедует веру и защищает интуицию, и тех, кто культивирует разум и логику. Разногласия между учеными и религиозными деятелями здесь не могут носить принципиальный характер. Экологический аспект способствует их сближению и в других областях знаний, что, впрочем, уже происходило не раз в эпоху цивилизации.
Огромное разнообразие религий на всех предшествующих исторических стадиях, сохранившееся до сих пор, - само по себе достояние духовной культуры человечества. И хорошо бы иметь умную информацию о каждом из религиозных путей, избранных народами мира. Об уникальных формах бытия, которые зависят от тех или иных важных особенностей и частных оттенков религиозного убеждения.
Хорошо бы знать о том, как религии функционируют в иных - не собственно религиозных сферах жизни. Здесь можно увидеть зависимость их функций от нравственных и социальных ориентаций людей, использующих религию. Плохие люди отстаивают идею "неприкасаемых" в Индии, обрекавшую миллионы на бесправное, ужасающее существование. Для таких же, как Махатма Ганди, религия служила аргументом в защите социальной справедливости. Выдающийся мыслитель и общественный деятель Востока, Ганди интерпретировал сущность религии, в том числе и индуизм, как ненасильственное сопротивление военно-промышленном гнету.
До сих пор мало известное религиозное течение в Индии - джайнизм никогда не поддерживало войну и даже кастовое обособление, отрицало абсолютизм и всегда предлагало высокие стандарты личной этики. Оно включает в себя своеобразные принципы великодушия и объективности: всякий предмет должен быть рассмотрен со всех сторон: гнев и осуждение могут завершать анализ, но не предшествовать ему.
Буддизм - система "праведных" знаний, которая помогает избежать иллюзий насчет того, что за большим богатством обязательно следует счастье - оно скорее идет за умной, хорошей мыслью, и вообще путь к духовному освобождению человека, по буддизму, идет через мышление.
Давно известно, что тоталитарные режимы или преследовали религии или делали их государственными. Но если религия получала колоссальную поддержку миллионов людей и существовала длительное время, она могла оказывать свое влияние даже на враждующую с ней власть. Такова, например, была судьба конфуцианства. Его основатель утверждал, что обучение нормам нравственности может вывести страну из политического хаоса. Конфуций, впрочем, не избавил общество от хаоса, но лучшие стороны его учения не были отвергнуты в Китае даже таким сильным и беспощадным противником, как Мао Цзедун.