История художественной культуры не есть ее прогресс, предполагающий преодоление или даже исключение из современного бытия предшествующих стадий. История культуры есть ее накопление, говорил академик Д.Лихачев. доказавший живое функционирование древнерусской литературы в двадцатом столетии. Но есть горячие головы, которые "торопят" духовную историю и готовы отказаться даже от искусства названного века.
Выражая ироническое или просто враждебное отношение к предшествующим этапам русской литературы, неплохо было бы вспоминать мнения о ней выдающихся представителей этой литературы, особенно тех, чье имя не ассоциируется с официальной идеологией. Б.Пастернак в 1933 году писал: "На партийных ли чистках, в качестве ли мерила художественных и житейских оценок, в сознании ли и языке детей, но уже складывается какая-то еще не названная истина, составляющая правоту строя и временную непосильность его неуловимой новизны". Особенно симптоматична здесь апелляция к сознанию детей.
Речь, понятно, идет о советской литературе. Ее познавательной основой объявляются утопии, которые, якобы, не могут иметь положительные эстетические результаты. Насчет утопий можно было бы и согласиться, но с некоторым уточнением. В основе социалистического (советского) искусства - утопическая идея воссоздания нормальной жизни. Утопическая - да, но и нормальной - тоже да.
Презрительно смеяться над утопией лирического героя "Гренады" М.Светлова, как поступают многие, в том числе крупные литераторы, - грех; это значит уподобиться тем, кто захотел бы посмеяться над мифологическими утопиями многих народов. Над утопиями других наций смеяться негоже, а над готовностью русского парня помочь крестьянину из Гренады можно?
Что же касается феномена советской литературы, то вот какое возникает предположение. Художественная культура могла и подустать в изображениях уродств жизни, от представлений о ней как сплошных уголовных сюжетах. Ведь не секрет, что почти вся мировая культура последним отдала свои гигантские эстетические и психологические усилия. Многие вершинные достижения ее связаны именно с конкретным воссозданием подобных сюжетов. Жизнь "заслуживала" подобного, и человечество благодарно за это, скажем, гению Шекспира и гению Достоевского, Но почему бы культуре не захотеть сделать приоритетной не художественную интерпретацию психологических извращений Раскольникова и Ивана Карамазова, а собственно человеческую реакцию на происходящее?
Вот так в конечном счете и появились книги, подобные, скажем, "Повести о настоящем человеке" Б.Полевого, где тяжко страдающие от ран воины кричат из окна госпитальной палаты растерявшемуся старику: "Руби гужи" - спасают лошадь, падающую в прорубь. Повидавшие столько человеческих смертей, они не хотят еще одной гибели - хотя бы и животного. А уж в отношении к людям они, кажется, вообще выходят за пределы допустимого сострадания и доброты. "Ну что вы за человек? Ведь это же чудовищно - смеяться, когда нужно плакать, успокаивать других, когда самого рвет на части", - говорит палатная сестра обреченному на смерть полковому комиссару.
Современному постмодернизму надо бы благоговейно склониться над такими страницами о безмерной самопожертвованности, а не рассуждать о "поминках по советской литературе".
Не исчезла боль в нашем обществе, и чем дальше уходит время военного лихолетья и словно компенсирующего его человеческого благородства, тем очевидней кажется, что тогдашний художественный опыт не историческая подробность прошлого, а живое духовное явление настоящего.
Полевой собственно человеческим акцентом участвовал в создании коллективной "Войны и мира" - вместе с А.Твардовским. М.Шолоховым, В.Некрасовым, К.Симоновым, Л.Леоновым, Ю.Бондаревым, Г.Баклановым, В.Быковым, В.Астафьевым, В.Богомоловым, А.Беком, В.Кондратьевым, М.Каримом. Их персонажи запоминаются не полководческим мастерством, не искусством рукопашного боя, а человечностью. В художественной летописи Отечественной войны солдат Василий Теркин выступает национальным символом, оставаясь простодушным и смекалистым бойцом, носителем народной мудрости, позволяющей ему иронически оценивать военные сводки: "Города сдают солдаты, генералы их берут".
Уроки книги, заключенные во всей ее психологической атмосфере: успех всякого великого, в том числе военного, дела - в объединяющей все общество нравственной взаимной доброте. Книга учила любви и милосердию. Недаром она была прекрасно воспринята и за рубежом, во многом вызывая сочувствие и уважение к нам: великодушный и добрый народ привлекателен и для других народов. Как все это восстановить? Не инвестициями и кредитами объединяется мир. Как было бы замечательно, если бы мать, отправляя своего сына на войну, сказала ему: "Сынок, ты не убивай там женщин и детей". А герои Полевого могли бы это произнести.
Власть бывает нехороша, но у нее и оппоненты бывают не лучше. В 1996 году в газете "Завтра" художник С.Бочаров писал: "Итальянская архитектура холодная, а наша - теплая, яркая, духовная". Что же касается итальянских архитекторов, проектировавших шедевры в Петербурге и Москве, то ответ у "патриота" готов: да, проектировали, но "жар души вложили русские строители". Может быть, и типографские рабочие важнее авторов книг? И тут же, как говорит автор газетной статьи, объехав "весь мир", он заявляет: "Друзей у России нет, есть только зависть к нашей обширной территории, природным ресурсам, к талантливому народу". Мне это представляется опасной ложью, могущей помешать нашему сотрудничеству с миром. И я свидетельствую: дело обстоит несколько иначе. Находясь на международном конгрессе по глобализации экономики и культуры в Сеуле (2000 год), я слушал выступления многих глав делегаций, среди которых были и президенты, и премьеры, многие из которых призывали молиться за Россию, мотивируя это тем, что Россия, во всяком случае, в восточном полушарии земного шара, занимает первое место в культурном развитии. Я не услышал ни одного слова упрека в адрес России.