Над своими сказками Перро начал работать после того, как написал поэму “Век Людовика XIV” (1687), ставшую непосредственным поводом к полемике между древними и новыми и поссорившую его с Буало. Первый сборник состоял из стихотворных сказок, продолжая повествовательную традицию в стихах, уже начатую Лафонтеном. Перро полагал, что подобного жанра в античности не было, а если сказки и были, то сильно проигрывали в изяществе и моральной назидательности.
В середине 1690-х годов Перро перешёл на прозу, прямо бросив вызов автору “Поэтического искусства”. Прозаические сказки составили сборник “Сказки моей матушки Гусыни” (1697). В него входят “Спящая красавица” (точное название – “Красавица в спящем лесу”), “Синяя Борода”, “Господин Кот, или Кот в сапогах”, “Мальчик-с-пальчик”, “Красная Шапочка”. Некоторые из них представляют собой обработку народных сказок о феях и великанах, каковые и тогда рассказывали перед сном детям. Некоторые сюжеты, например “Красную Шапочку”, Перро сочинил сам, и от него они перешли в фольклор, подвергаясь дальнейшим изменениям и обработке.
Эти сказки любят дети, но написаны они первоначально для взрослых. Предполагают, что их первые читатели видели в сказках гораздо более намёков на реальных людей и обстоятельства, чем сейчас могут восстановить исследователи. Предполагают, что сказками Перро продолжал свою войну с Буало, подразумевая его в целом ряде персонажей – от волка до великанов.
Дети читают не совсем те сказки, что написал Перро. Для них текст редактируют. Из него убирают жестокие подробности, которых немало, иногда дописывают счастливый конец: “Красная Шапочка” кончалась у Перро тем, что волк её съедал – и всё. В детских изданиях нет стихотворных концовок, которыми Перро очень гордился и которые представляли прочитанное в совсем ином свете. Становилось понятно, что нагромождение жестокостей, коих хоть отбавляй, скажем, в сказке о Синей Бороде, убивавшем своих жён за нарушение его запрета, – повод сначала напугать, а потом пошутить. Светская игра, “ужастик” с моралью для дам о том, что “любопытство – бич. Смущает всех оно. // На горе смертным рождено...” А за моралью следует ещё одно небольшое стихотворение – “Иная мораль”, напоминающее, что свирепые мужья, как и страх перед ними, более не существуют: “Муж нынешний, хоть с ревностью знаком, // Юлит перед женой влюблённым петушком...” (пер. Л.Успенского).
Для современников важен был тот изящный наряд, в котором перед ними предстала сказка, интригуя намёками, участвуя в салонном состязании остроумия, нарушая принятые условности, но не более, чем допускал хороший вкус. С течением времени менялась мода, устаревал первоначальный наряд. Многое из него пришлось и вовсе отбросить, а что осталось, то утратило и интерес, и смысл. По-настоящему осталась сама сказка, впервые так громко заявившая о себе, явившаяся в литературе обещанием будущего интереса к фольклору, пленившая прелестью простоты в век строгой условности. Впрочем, этот век если ещё и не уходил, то смягчал свой эстетический нрав. Прозаическая сказка была тому свидетельством.
Даты публикаций наиболее значительных произведений французской прозы XVII столетия показывают, что в последней трети века прозаические жанры успешно соперничают с драматургией и поэзией. Они требуют равноправного к себе отношения и становятся важным аргументом в споре между древними и новыми, ибо именно в прозе со всей очевидностью происходят события, аналога которым не знала античная литература.