По мнению ряда историков, одной из главных проблем всемирной истории является предполагаемый конфликт между «цивилизацией» и «варварством». Американский историк У. Джонс пишет: «Зародившись впервые на Дальнем Востоке, цивилизованное общество существовало параллельно с другими, отличавшимися от него социальной организацией и уровнем развития культуры. Эти «другие» общества цивилизованный человек называл «варварскими», а их народы — «варварами». С одной стороны, в ходе дифференциации культуры возникали земледельческие общества, город, техника ирригации, монументальная архитектура и письменность, с другой — существовали общины охотников и пастухов, которые, хотя иногда и соединяли пастушество с элементами земледелия, в целом занимались скотоводством и вели кочевой образ жизни. Скифы и турки на Ближнем Востоке, арии, хунну в Восточной Азии, кельты, германцы и гунны в Европе — всех их, как конных кочевников, причисляли к «варварам».
Однако несмотря на то что общепринятым признаком «варварских» обществ являлась их полная или частичная принадлежность к экономике кочевого скотоводства, «варвар», как таковой, был скорее «не исторической реальностью, а мифическим образом» (У. Джонс). Следует считать бессмысленными споры о том, можно ли считать кочевые культуры цивилизациями. Кочевые цивилизации возникали, вбирая в себя порою весьма значительные земельные, экономические и человеческие ресурсы, затем распадались. И снова возникали под действием экономических и исторических законов, а также фактора времени, через призму которого эти законы проявляли свою силу.
В истории человечества наблюдается взаимодействие, зачастую столкновение между цивилизациями земледельцев и кочевников, когда пересекались два разных вида жестокости — вооруженное насилие кочевников и гражданский эгоизм оседлых. Цивилизация земледельцев — это города, дороги, государственный аппарат, более разнообразное и полноценное питание, крепостные стены, пехота. Цивилизация кочевников — стойбища, тропы, племенная солидарность, невозможность наесться досыта, главным образом белковое питание и животные жиры, бесконечные расстояния, тесное общение с животными, и прежде всего с лошадью. Мирным и относительно процветающим оседлым народам кочевники представляются людьми жестокими, скрытными, бесчеловечными, у них нет веры, они носители мрачных адских культов. В глазах кочевников оседлые безвольны, изнежены, растленны, крайне сластолюбивы, в общем — недостойны тех благ, которыми обладают. Поэтому было бы справедливо, чтобы блага эти перешли в руки более сильного.
Вполне естественно, что на евразийском континенте, где на севере — непроходимая тайга и негостеприимные пространства ледяного безмолвия, на западе — Римская империя, на Востоке — Китай, а на юге — Персия, связующее звено между этими двумя империями, от кочевников пытаются отгородиться римским оборонительным валом и Великой китайской стеной. В пределах этих фортификационных сооружений, в центре этого исторического космоса находится особый мир «варваров» или конных кочевников. Несмотря на кажущуюся монолитность, данный мир переменчив. Он имеет свою экономику, которая кажется «горожанам» почти нищенской, свои исполненные гордости традиции, свою шаманскую культуру, свое причудливое отношение к более рафинированной цивилизации. Она их манит, но в то же время вызывает презрение.
Мир кочевой культуры столь же целен, сбалансирован, по-своему замкнут, как и любой другой. Он един и многообразен в одно и то же время, о чем свидетельствует этническая мозаика Великой Степи с ее общими чертами, свойственными всем евразийским кочевникам. Эти черты прослеживаются прежде всего в хозяйстве и быте, основанном на бережном отношении к богатствам природы. В свою очередь это ограничивало прирост населения, ибо стимулировалась детская смертность и межплеменные войны.
Современному европейцу и то и другое кажется дикой жестокостью, но «в ней есть своя логика и строгая целесообразность» (Л. Гумилев). Ведь в случае присваивающего хозяйства определенная территория может прокормить определенное количество людей, входящих в геобиоценоз как верхнее, завершающее звено. Чрезмерный прирост населения ведет к истощению природных ресурсов, а попытки расселения — к жестоким войнам, ибо свободных угодий нет. Переселение же в далекие страны с иными природными условиями тем более сложно потому, что скоту трудно, а то и невозможно там адаптироваться. Следовательно, остается только самоограничение прироста населения, а это легче всего делать с новорожденными.
Зимой ребенка бросали в снег, а затем кутали в тулуп: если он оставался жив — вырастал богатырем. Юношей посылали в набег на соседей: убьют — новый вырастет, привезет добычу — станет героем. Девочкам было труднее: уход за ними в детстве был еще хуже, а потом кроме смерти их подстерегала неволя. В силу этого равновесие населения с кормящей природой не нарушалось, боеспособность кочевых племен была высокой. К тому же культурные достижения соседей перенимались с тем отбором, который позволял кочевникам остаться самим собою. Последнее было существенно, ибо рядом со степью находился воинственный Китай. Поскольку численность населения оставалась стабильной, постольку сохранялись природные ресурсы степей. Это «отнюдь не неполноценность народов, будто бы не способных к прогрессу, — подчеркивает Л. Гумилев, — а оригинальный способ этнического существования, не похожий на привычные нам, но отвечающий потребностям самих кочевников».
Устойчивость взаимоотношений кочевников с ландшафтами Великой Степи прослеживается и в духовной сфере. Несмотря на восприимчивость степняков к эстетическим и религиозным канонам соседей, они сохраняли общую демонографию и культ Митры, охранителя клятв, карающего обман и ложь. Его проповедовали в Центральной Азии со-гдийцы — юечжи в IV в. до н. э. Этот культ прослеживается с глубокой древности до XVI в., когда восточная часть Степи была обращена в буддизм, а западная — в ислам. Но и тогда народные верования продолжали существовать.
Все явления культурной жизни (экономической, духовной, этической и др.) кочевников связываются в прочные цепочки, или модели, кочевания. Они обрисованы в книге С. А. Плетневой «Кочевники средневековья», посвященной выявлению общих для всех степных народов закономерностей развития. Первая, модель характеризуется следующими признаками: 1) первая стадия кочевания; 2) нашествие; 3) военная демократия; 4) рыхлая многоэтничная и многоязыковая общность; 5) религия — шаманизм и культ предков; 6) отсутствие стабильных археологических памятников.
Вторая модель: 1) вторая стадия кочевания (полукочевание): 2) набеги; 3) распад родового строя и военной демократии, становление раннеклассового общества; 4) формирование государственных объединений; 5) формирование этнической общности и общего языка; 6) появление первых черт этнографической культуры; 7) религия — культ вождей и всадников, связанный с космогонией; 8) археологические памятники — могильники без соседних устойчивых поселений и следы сезонных стойбищ (зимников) по берегам рек.
Третья модель: 1) третья стадия кочевания (полуоседлость); 2) войны за политическое господство; 3) феодализм; 4) государство; 5) устойчивая этническая общность с единым языком, превращающаяся в народ; 6) развитая культура с письменностью; 7) торговля; 8) города; 9) принятие мировых религий; 10) археологические памятники, как у оседлых земледельческих народов.
Все эти закономерности свидетельствуют в пользу тезиса о том, что чистых кочевников в степях практически никогда не было: кочующим круглогодично население бывает только в периоды нашествий. Уже на второй стадии (самой распространенной в степях) оно начинает оседать на землю и заниматься земледелием. Особенно активно это протекает на территориях, расположенных вдали от земледельческих государств, из которых кочевники мирным или военным путем получают продукты земледелия. Переход к оседлости убыстрялся в том случае, если при образовании государства в него входила какая-то часть земледельческого населения. Однако тогда орда правящего рода, возможно, из политических соображений оставалась кочевой, желая тем самым как бы подчеркнуть свою обособленность от рядового податного населения.
На основе закономерной обусловленности перехода кочевников к оседлости и земледелию исследователи делают три вывода: 1) кочевнический способ ведения хозяйства не может существовать оторванно от земледельческого; 2) для кочевнической экономики необходимы большие земельные массивы, при невозможности расширить территорию кочевание начинает отмирать; 3) без комплексного земледельческого — скотоводческого хозяйства не может быть государства. Поэтому последние возникают только на третьей стадии кочевания.
Условия жизни в степи определяли и быт кочевников Евразии, примером чего служит образ жизни хунну. Их основным достижением было освоение степных пространств Монголии. Ранее Великая Степь, как море, разделяла обитаемые лесостепные полосы: южносибирскую и северокитайскую. Обитатели обеих полос — земледельцы, оседлые скотоводы и лесные охотники — не имели возможностей для передвижения по степи, и степные травы пропадали попусту. Хунну развели достаточное количество лошадей и подъяремных быков, создали кибитку — дом на колесах — и первые занялись кочевым скотоводством. Вместе с тем они применили облавную охоту, которая неизмеримо продуктивнее индивидуальной; им уже в III в. до н. э. была известна соколиная охота.
Жилище их — кибитка на колесах — было удобно. Во-первых, шатер значительно лучше защищает от ветра и мороза, чем промерзающие стены земляного или каменного дома, и, меняя стоянку, всегда можно найти место, обеспеченное топливом. Во-вторых, в жилище на колесах жить более безопасно, так как со всем имуществом можно уехать от врага, что хунну и делали. Кожаная одежда их была прочна, легка и удобна, они питались мясом и молоком, имевшимися в изобилии, ибо стада были огромны. Отсутствие изнурительного труда и постоянные занятия охотой способствовали физическому развитию, частые военные походы закаляли мужество и волю.