Итак, как определяют этот популярный термин современные российские ученые? Прежде всего это понятие динамической. Вот как рассуждает на эту тему историки Л. Н. Пушкарев и А.А. Горский: “Термины “менталитет” и “ментальность” в последнее время стали необычайно популярны. Между тем не сложилось однозначного представления о сущности этих понятий. Во многом это связано с тем, что оказалось сложным подыскать точный эквивалент словам “менталитет”, “ментальность” (представляющим собой вариант передачи французского mentalite, в сою очередь восходящим к латинскому mens - ум, мышление. образ мыслей) на русский язык. Наиболее близкий по смыслу перевод, предложенный А.Я.Гуревичем [Гуревич А.Я. Марк Блок и “Апология истории”. // Блок М. Апология истории. М., 1986, с.215] - “мировидение” - представляется все же не полностью соответствующим, так как содержит элементы пассивности, созерцательности и лишен указания на осознание человеком своего места в окружающем мире. Организаторы настоящего сборника, решив передать в его заглавии понятие “менталитет” средствами русского языка, остановились на двух дополняющих друг друга терминах - “мировосприятие” и “самосознание”: первый из них подразумевает не только картину мира, существующую в сознании человека, но и активное восприятие включающее в себя и действие субъекта, обусловленные представлениями о мире, т.е. содержит элемент “двусторонности”: мир воздействует на человека, а человек в соответствии со своим восприятием мира строит свое поведение в нем; второй подчеркивает осознание человеком своего места и роли в окружающем мире и обществе.”[36][36]
Кроме того, что не менее важно, менталитет понимается и как основа для самоорганизации общества, каркас для культурной традиции: “В образном виде менталитет можно представить строительной конструкцией, фундамент которой - сфера “коллективного бессознательного”, а крыша - уровень самосознания индивида. Структуру менталитета образуют “картина мира” и “кодекс поведения”. Поле их пересечений, очевидно, и есть то, что называют “парадигмой сознания””.[37][37] Направленность данного определения ясна: речь идет о присутствующем в сознании человека стержне, который может при разных внешних условиях выступать в разных обличиях, но который является единым для всего этноса и служит как бы его внутрикультурным интегратором. Но я не привожу до конца, поскольку оно чрезмерно усложнено и запутано. В понятие менталитет включаются и установки, лежащие в основе концепции мироздания, и представление о том, что такое ценность и соответствующий набор “ценностных образцов”, и априорные представления об истине, и “аксиомы сознания”, и система универсальных оппозиций сознания, их модификаций и воплощений, а также обозначений (символов), и концепция мироздания, и сфера переживаний, атрибутивно связанных с концепцией мироздания и системой ценностей, и правила мышления, шаблоны оценки и алгоритмы, т.е. стереотипы мышления, и семиотика поведения - одежды, жеста, мимики, моды, косметики, этикета и т.д.”[38][38] Вместо определения - причудливая смесь модных концепций.
Однако по существу понимание “менталитета” укладывается в ту научную парадигму, в русле которой и развивалось начиная с 70-х годов учение о традиции, хотя концепции “менталитета”, надо признать это, являются плодом самостоятельного творчества бывшей околонаучной элиты, вошедшей в формальные научные структуры на волне перестройки, имеющей, возможно, богатый потенциал идей, но не прошедших сквозь серьезные научные школы. Отсюда не научность, а наукообразие определений.
В результате, в современной российской науке сложилось как два крыла. С одной стороны продолжается исследование проблем динамики традиции, психологической адаптации и социальной самоорганизации. С другой - развиваются спекуляции вокруг темы “менталитета”. Оба эти направления произросли из одного источника, в их основе лежат сходные интуиции, однако язык и стиль этих работ требует особого внимания. Возможно, что эти работы содержат здравые и оригинальные идеи, но они долго еще не будут признаваться учеными старой школы - что вполне справедливо. Их авторам не хватает образованности. Эта та проблема, которую мы получили в наследство от Советского Союза. Однако, надо надеется, беда со временем будет преодолена.
Сложнее обстоит дело с теми проблемами, которые возникли уже в самые последние годы в результате столкновения западной психологической антропологии российской, казалось бы совсем юной, но имеющей в своем арсенале значительный запас устоявшихся концепций, научных подходов и, главное, представлений о том, чем должна быть та наука, которую а России называют этнопсихологией. Наши и западные представления сильно разняться между собой.
Взаимная неудовлетворенность качеством исследований, и путаница понятий происходит по той причине, что на Западе великолепно развит концептуальный аппарат, но реальное содержание научных теорий как бы распределено по узким областям знаний, каждая из которых как-то соотносится с остальными, но все-таки достаточно автономна. Из-за этого, не всегда, конечно, но в ряде случаев, теоретическая концепция распадается на фрагменты, а некоторые ее части вообще выпадают из поля зрения исследователей, что может оставаться незамечаемым никем десятки лет. Поэтому у русского исследователя порой, при достаточно близком знакомстве с западной научной литературой, возникает недоумение: кажется, что западные коллеги напрочь забыли изначальный предмет своего исследования. В российской науке концептуальный аппарат развит очень скверно. Нам элементарно не хватает терминов, чтобы высказать свои научные гипотезы, а к чему приводит (неизбежное) заимствование западных терминов я показала выше. Добавлю только, что путаница увеличивается из-за того, что вокруг многих, казалось бы, общепринятых терминов, нет согласия относительно их значения. При остром дефиците терминов, все имеющиеся концепции выражаются с помощью относительно небольшого количества слов. При этом эти концепции весьма компактны: распределение единой научной теории между несколькими дисциплинами не происходит. Весьма редки споры о том, какая именно наука должна изучать тот или иной предмет. На практике вопрос решается предельно просто: какая хочет, такая и изучает. А если очевидно требуется привлечение результатов смежных наук, то это делается без тени морального затруднения. Для русской научной мысли сомнения в том, может ли психология привлекаться к изучению культуры - нонсенс. Приходится убеждаться, что в конечном счете, в России термина “традиция”, “культура”, “общество”, “адаптация”, “ценности” - шире, чем на Западе и включают в себя значительно большее содержание. Отчасти это происходит, как я сказала выше, из-за неразвитости нашей терминологии в гуманитарных науках. Сами мы как-то понимаем друг друга, часто, пожалуй что, на интуитивном уровне, а вот для западных коллег наши научные построения зачастую кажутся смешением всего со всем, теорий новых и устаревших, установлением связей, не признающихся современной западной наукой законными - то есть полной “кашей”.
В сущности нельзя сказать, что представление о глубоко кризисном состоянии западной антропологии, о потере ею целостности и внутренней логичности так уж в корне неверно.
***
...К шестидесятым годам в одном из ведущих направлений культурной антропологии - исследованиях “национального характеры, выросшем из научной школы “Культура и Личность, основанной еще зачинателем современной культурной антропологии Фр. Боасом, обнаружился глубокий концептуальный кризис. Исследователи делали вполне пессимистические выводы: "Наблюдение, что народы различны, - общее место. Но без ответа остается вопрос: действительно ли эти различия являются национальными различиями, то есть, характеристиками национальной популяции как целого? Являются ли эти характеристики специфическими для нации, то есть, разнятся ли они от одной нации к другой?"[39][39]. "При нашем нынешнем ограниченном состоянии познания и исследовательской технологии нельзя утверждать, что какая-либо нация имеет национальный характер".[40][40]