Марина Черкашина-Губаренко
I. Оперная афиша Булгакова.
"... Михаил, который умел увлекаться, видел "Фауста", свою любимую оперу, 41 раз - гимназистом и студентом. ... В Москве, будучи признанным писателем, они с художником Черемных Михаилом Михайловичем устраивали концерты. Они пели "Севильского цирюльника" от увертюры до последних слов. Все мужские арии пели, а Михаил Афанасьевич дирижировал...
Михаил Афанасьевич играл на пианино увертюры и сцены из всех своих любимых опер: "Фауст", "Кармен", "Руслан и Людмила", "Севильский цирюльник", "Травиата", "Тангейзер", "Аида". Пел арии из опер. Особенно часто он пел все мужские арии из "Севильского цирюльника" и арию Валентина из "Фауста", эпиталаму из "Нерона". Когда Киевский оперный театр начал ставить оперы Вагнера, мы слушали их все (Михаил, конечно, по несколько раз), а в доме звучали "Полет валькирий" и увертюра из "Тангейзера" [5, с. 53, 59]. "Он очень любил увертюру к "Руслану и Людмиле", к "Аиде" - напевал: "Милая Аида... Рая созданье..." Больше всего любил "Фауста" и чаще всего пел "На земле весь род людской" и арию Валентина "Я за сестру тебя молю..." ... В Киеве слушали "Кармен", "Гугенотов" Мейербера, "Севильского цирюльника" с итальянцами..." [5, с. 111].
"Две оперы как бы сопровождают творчество Михаила Афанасьевича Булгакова - "Фауст" и "Аида". Он остается верен им на протяжении всех своих зрелых лет. В первой части романа "Белая гвардия" несколько раз упоминается "Фауст". И "разноцветный рыжебородый Валентин" поет:
Я за сестру тебя молю...
Писатель называет эту оперу "вечный Фауст" и далее говорит, что "Фауст совершенно бессмертен" [5, с. 235]. Итак, оперная афиша Михаила Булгакова выглядит абсолютно традиционно. Любимые и чаще всего цитируемые им в его произведениях оперы составляют "джентльменский набор" любого театра мира. Они входят в так называемый "железный репертуар", составленный из наиболее известных произведений западноевропейской и русской классики XIX века (за немногими исключениями). Из того, что не было названо выше, можно добавить "Садко", цитируемый в "Белой гвардии" и в очерке "Киев-город". Все эти оперы шли в Киеве его детства и юности. Они же составляли основу оперной афиши театров Украины и России во все последующие годы, вплоть до наших дней.
II. Кремовые шторы и рыжебородый Валентин.
Детские впечатления сильны и часто формируют художественное восприятие взрослого творца. Певец и оперный режиссер В.А.Лосский вспоминает следующий эпизод из своей киевской оперной карьеры того времени, когда Мише Булгакову было десять лет. "... На главной улице Киева, Крещатике, появилась витрина: в центре - мой большой портрет в роли Мефистофеля, а по бокам - я же в десятке других ролей, в разных вариантах, позах, положениях, поворотах. ...У киевлян было в моде гулять по Крещатику от 3 до 4 часов дня. С появлением витрины я неукоснительно стал прогуливаться в эти часы". Упоминает В.Лосский и о том, как выглядел в ту пору его Мефистофель: "я изображал его эффектным "кавалером" французского типа в блестящем костюме" [7, с. 178]. На фотографии той поры видны такие атрибуты, как висящая на бок шпага, как облегающая голову шапочка с пером впереди, видны торчащие кверху усы и бородка клинышком. Сравним с описанием одного из вариантов внешности Ф.Шаляпина в той же роли: "Традиционная "козлиная бородка". Усы - штопором. Франт. Если к этому прибавить еще широкое, в складках и морщинах трико - получается совсем прелесть" [12, с. 44].
А теперь обратимся к сцене явления призрака Мефистофеля булгаковскому герою, делающему первые шаги на поприще литературного творчества. Этот эпизод Булгаков воссоздал дважды: сначала в повести 1929 года "Тайному другу", затем в "Записках покойника" ("Театральный роман"). В обоих случаях визит нежданного гостя прерывал на самом интересном месте самоубийство героя. В обоих примерах накладывается две реальности, бытовая и цитатно-оперная. Из квартиры снизу раздаются до боли знакомые звуки "Фауста". В "Записках покойника" это Пролог, в котором старый Фауст собирается покончить счеты с жизнью. Его отчаянье и разочарование вполне отвечают настроению булгаковского героя. Самоубийство Фауста также прерывается на самом интересном месте. Максудов, уже готовый нажать на курок украденного револьвера, хочет дождаться момента появления Мефистофеля и его первой эффектной фразы "Вот и я!" ("В последний раз. Больше никогда не услышу"). Параллелизм происходящего в повести с оперным действием еще более очевидно выражен в более ранней версии. "В голове возникли образы: к отчаянному Фаусту пришел Дьявол, ко мне же не придет никто... Никто не придет на помощь", - со злобой подумал я. Звуки глубокие и таинственные сочились сквозь пол. В дверь постучали, когда мой малодушный палец придвинулся к собачкке "" [2, с. 60]. В следующей главе, название которой вполне оперное - "При шпаге я!", описана внешность явившегося посетителя. "Двери распахнулись, и я окоченел на полу от ужаса. Это был он, вне всяких сомнений. В сумраке в высоте надо мною оказалось лицо с властным носом и разметанными бровями. Тени играли, и мне померещилось, что под квадратным подбородком торчит острие черной бороды. Берет был заломлен лихо на ухо. Пера, правда, не было" [4, с. 20]. И в версии 1929 года: "Дверь отворилась беззвучно, и на пороге предстал Дьявол. Сын погибели, однако, преобразился. От обычного его наряда остался только черный бархатный берет, лихо надетый на ухо" [2, с. 61]. Наряду с историческим костюмом упоминаются детали современной одежды (шуба на лисьем меху, полосатые штаны - в первом случае, пальто, глубокие блестящие калоши, портфель под мышкой - во втором). Это отступление от наряда оперного персонажа мотивировано невозможностью появления в столь экзотическом виде на улицах Москвы XX века.
Как можно предположить, воображение прогуливающегося по Крещатику мальчика в свое время поразил элегантный Дьявол, не похожий на хвостатых чертей народных сказок и повестей Гоголя. Булгаков не оставил полного детского образа оперы "Фауст". Такое описание мы находим в воспоминаниях другого мальчика из интеллигентной семьи, столь же резвого и склонного к театральным розыгрышам. Речь идет об "Автобиографии" Сергея Прокофьева. Прокофьев рассказывает, как мать повела его на "Фауста" во время поездки в Москву. Перед началом действия она дала несколько предварительных разъяснений: "Ты понимаешь, жил-был Фауст, ученый. Он уже старик, а все читает книги. И вот приходит к нему черт и говорит: "продай мне душу, тогда я сделаю тебя снова молодым. Ну, Фауст продал, черт сделал его молодым, и вот они начинают веселиться". Такое предисловие заставило Сережу с интересом ждать начала действия. И вот... "Заиграли увертюру и подняли занавес. Действительно, книги, книги и Фауст с бородой, читает в толстом томе и что-то поет. А когда же черт? Как все медленно. Ах, наконец-то! Но почему же в красном костюме и со шпагой и вообще такой шикарный? Я почему-то подумал, что черт будет черный, вроде негра, полуголый и, может быть, с копытами. Дальше, когда "они начали веселиться", я сразу узнал и вальс, и марш, которые слышал от матери в Сонцовке. Мать оттого и выбрала и Фауста", что ей хотелось услышать знакомую музыку. В их весельи я не много понял, что к чему, но дуэль на шпагах и гибель Валентина произвели впечатление" [10, с. 46].
Рассказ абсолютно булгаковский. Здесь отмечены именно те три компонента, которые в творчестве Булгакова будут представлять образ "совершенно бессмертной" оперы.
Компонент первый - домашний, привычный, что-то вроде "Фауста киевского уезда". Это тот "Фауст", ноты которого стоят на пюпитре, который звучит в стенах дома и вызывает радостное настроение встречи со знакомой музыкой. Это образ домашнего уюта, счастливых ожиданий, мирного досуга. В таком значении контрапунктом звучит музыка "Фауста", которого транслируют из Мариинского театра, в пьесе "Адам и Ева" - в первых сценах, предшествующих апокалипсису газовой войны и гибели цивилизации. А в крымских очерках 1925 года при описании Ялты упоминается ресторанчик-поплавок, в котором скрипки играли вальс из "Фауста", скрипкам аккомпанирует море, и "от этого вальс звучит особенно радостно" [2, с. 568]. "Фауст" в подобном контексте - такой же ностальгический символ, как кремовые шторы или лампа под зеленым абажуром.
Компонент второй - дуэль и Валентин. Как мы помним, в своей каватине Валентин молит Бога хранить любимую сестру Маргариту, а после возвращения из военного похода он же гибнет от рук ее соблазнителя. В романе "Белая гвардия" оперный мотив дан в контрапункте с реальным действием, где ситуация перевернута. Здесь Алексея Турбина, лежащего в предсмертной горячке, возвращает к жизни страстная молитва сестры перед иконою Пречистой Девы. Слова молитвы получают отклик, старая икона в тяжелом окладе словно оживает, затем неслышно приходит Тот, "к кому через заступничество смуглой Девы взывала Елена. Он появился рядом у развороченной гробницы, совершенно воскресший, и благостный, и босой..." [1, с. 306]. "Бог Всесильный, Бог любви" внял горячей мольбе, брат спасен, а сестра чувствует себя под его защитой.
Наконец, компонент третий - шикарный черт с "тяжелым басом". Ему суждено превратиться в творчестве Булгакова из блестящего кавалера в мрачного Воланда. Метаморфозу переживала в истории постановок "Фауста" и внешность оперного дьявола. По словам В.А.Лосского, со временем он изменил образ своего героя, стал изображать Мефистофеля "угловато-изломанным, злобно-желчным, то ядовитым, то грозно-величественным дьяволом в серовато-зеленом костюме без всяких блесток и украшений" [7, с. 178]. Постоянно углублял создаваемый образ и Федор Шаляпин. Мемуаристам запомнился его громадный черный плащ в Прологе. А нижеследующий фрагмент из книги о творчестве Шаляпина Э.Старка (Зигфрида) вызывает прямые параллели с Воландом. Книга была выпущена в 1915 году, вполне вероятно, что Булгаков ее читал. Когда Ф.Шаляпин-Мефистофель в первом акте оперы появился среди народной толпы, по словам автора книги, он становился похож "на черта народных сказаний и простодушных поверий, все непонятное в жизни приписывающих нечистой силе. Это черт, занимающийся всевозможными проказами: черт, величайшее удовольствие которого в том, чтобы одурачивать людей, насылать на них хмару, подставлять им ногу…". Наблюдающий за незнакомцем Вагнер в недоумении: "Странная фигура. Кто это может быть? Какой-нибудь иностранец, случайно попавший в наш город и пожелавший взглянуть поближе на наше бесхитростное веселье? Вагнер слезает прочь, а его место занимает "иностранец" [12, с. 70]. Так "бессмертная опера" Гуно становится связующим звеном, объединяющим роман-хронику семьи Турбиных с главным произведением писателя, романом о Христе и Дьяволе. Об этом может свидетельствовать взаимозаменяемость имен Елены и Маргариты, двух возлюбленных гетевского Фауста, а также двух героинь другой оперы на ту же тему, "Мефистофеля" А.Бойто. Маргарита Булгакова выстроена в ассоциативном поле сразу трех оперно-музыкальных персонажей. Два из них - это героиня оперы Гуно и Маргарита из "Гугенотов" Мейербера, оперы, с которой писатель также был хорошо знаком. В очерке "Столица в блокноте" (1922 г.) описывается спектакль в опере Зимина - "Гугеноты", точно такие же, как в 1893, 1903 и 1913 году. Эмоционально-зрительный образ оперы состоит из красок, многолюдья на сцене и в зале, гремящей массы хора и медных и прорезающих ее голосов солистов. "Гугеноты" же в восприятии Булгакова столь же "разноцветны", как и рыжебородый Валентин.