Геннадий Жирков
В науке есть такие понятия и категории, которые возможно обосновать, лишь опираясь на историческую ретроспективу. Только тогда и видно, как развивались данное понятие, система, в которой оно проявляло себя. К сожалению, состояние исторического знания в силу объективных причин находится на недостаточном уровне, что, естественно, не способствует теоретическим изысканиям. С другой стороны, сами теоретики часто пренебрегают им.
Одним из основных грехов теории журналистики является ее оторванность от истории. Без опоры на нее создаются целые научные направления, которые выводят основные свои положения из других теорий, отчасти опираясь на обобщение современной практики. Как показывает исторический опыт, такой теоретический подход мало продуктивен.
Собственно субъективизм теории журналистики был вложен в нее советским периодом, когда в 50 – 60-е гг. разрабатывались функции и принципы журналистики, исходившие из известной ленинской формулы 1901 г. (статья “С чего начать?”). Предложенная В.И. Лениным триада (коллективная пропаганда, коллективная агитация и коллективная организация) лишь частично опиралась на исторический опыт, хотя, без сомнения, практический гений Ленина-политика увидел и четко сформулировал то, что тогда, на заре XX cтолетия, было необходимо в связи с созданием партии – использование организаторской функции печати. Поэтому же у Ленина нет каких-либо заявленных впечатлений об ее основной функции – информационной.
Развитие журналистики показывает наличие еще одной ее исторически исконной функции, наряду с информационной, коммуникативной и организаторской, – просветительской. Информационная функция подчеркивает в журналистике ее объективные корни, ее сигнальную сущность, а просветительская уже несет в себе во многом субъективные факторы, определяющиеся деятельностью творца-просветителя.
В связи с этим одно наблюдение над коммуникативным процессом Петровской эпохи [1]. Неискушенность журналистики тех лет, ее первозданность обнаруживается в текстах и летучих листков, и Ведомостей. Боевой репортаж, который они несли, сугубо документален. Его краски скупы. Там творец еще не разошелся. Он не вытесняет собой информацию, что мы видим в современных СМИ, особенно на телевидении. Обратимся для примера к первому сохранившемуся печатному изданию России, которое было выпущено 27 декабря 1702 г. при непосредственном участии Петра I – “Юрналу, или поденной росписи, что в мимошедшую осаду под крепостью Нотебурхом чинилось сентября с 26-го числа в 1702 году”. В нем хронологически последовательно и с документальной достоверностью воссоздаются военные события с 26 сентября по 14 октября 1702 г., когда происходила осада и взятие крепости Нотебург, называвшейся до захвата ее шведами Орешком.
Если попробовать забыть дистанцию в 300 лет, то можно сказать, что осада Нотебурга выписана в жанре современного репортажа, в котором эпизод следует за эпизодом, события переданы динамично, достоверно, автор явно их участник, но в отличие от современного репортера он остается за кадром, не лезет в него назойливо, для него главное – события. Он – еще летописец, а не публицист и мифолог.
В петровском репортаже нет такого субъективизма, который развивается в журналистике в последующие периоды. Недаром историческая наука о том времени использует публикации Ведомостей как один из важнейших первоисточников. Этот текст, показывающий первую значительную победу Петра I над войсками Карла XII, послужил опорой для историков Северной войны: П. Шафирова, Генриха Гюйссена (Гизена), И.А. Желябужского, И. Голикова и др. [2].
С тех пор прошло 300 лет, и эволюция русской печати сопровождалась процессом нарастания в ней субъективизма. Просветительская функция внесла лепту в это своеобразие журналистики.
В период пражурналистики эта функция для духовной публицистики имела основополагающее значение. Жития святых, проповеди, эпистолография давали пастве примеры того, как жить, как вести себя в обществе, быть добрым и высоконравственным. Исследователи давно подчеркивают эту роль проповедческого слова [3].
И в последующие годы в ходе коммуникативного процесса в России этот пласт публицистики всегда взаимодействовал со светской журналистикой и влиял на нее, обогащаясь в то же время ее многими достижениями. Этот сюжет, без сомнения, требует специального изучения. На первый взгляд, влияние светской журналистики на духовную было особо ощутимо в области формы: появлении разных типов изданий, их определенной соотнесенности с остальными журналами, сборниками, газетами; разнообразии жанровой палитры, языковых средств и др. Основу духовной публицистики составляла не информация, а мнение. Петр I возвращает коммуникативному процессу общества его изначальную роль.
Просветительская функция вторична по отношению к информационной. Для ее проявления уже в системе журналистики потребовалась определенная база – накопление человечеством знаний. Процессы накопления, передачи и дифференциации знаний отчетливо проявились в расширении диапазона информации журналистики, в эволюции ее материально-технической базы, типологии, профессионализации, связях с аудиторией. Важное значение для типологизации журналистики имеет ее дифференциация по областям знания. В системе СМИ функционирует политическая, научная, во енная, театральная, медицинская и т.д. журналистика, типы издательств, изданий и передач, существуют такого рода профессиональные специализации.
История журналистики показывает, что ее деятели, лучшие представители всегда ставили перед собой как основную задачу – просвещение народа. Традиция в этом отношении была задана еще духовными публицистами. Она была развита и продолжена, получила воплощение в практике лучших изданий России.
Наконец, процессы накопления, передачи и дифференциации знания тесно связаны с состоянием и развитием аудитории журналистики, ее потребностей. Журналистика всегда шла навстречу этим потребностям. Просветительская функция во многом определяла прочность связи журналистики с аудиторией.
Здесь необходимо остановиться на двух важных моментах. Во-первых, на взаимодействии информационных пластов разного характера, циркулирующих в обществе, – контролируемого Церковью и контролируемого светской властью. Оно отражало один из этапов борьбы человечества за полноту знания, как потом это определят, за свободу слова. В России этот этап проходил в XIX в. Многие деятели Русской Православной Церкви не могли полностью принять необходимость информации, обоснованной научными выводами [4]. Журналистика проходила не только светскую, но и духовную цензуру, которая даже в конце столетия отличалась крайним субъективизмом. “Духовная цензура выступила в качестве механического средства пресечения, – обобщает наблюдения в начале XX столетия историк А. Котович, – острие которого в состоянии был обращать в желательную сторону всякий, кто умел изобретать софизмы” [4, c. 134–135, 157–158].
С этим явлением сталкивались на практике цензоры-просветители В.Н. Бекетов, Н.И. Пирогов, Ф.И. Тютчев и др. Для нас данный сюжет представляет большой интерес, как свидетельство всеобщности для системы журналистики просветительской функции, ее универсальности. Отнесение цензурного аппарата к Министерству народного просвещения на начальном этапе развития журналистики вплоть до 1860-х гг. подчеркивает именно эту сторону его деятельности. Другое дело, как эта роль понималась самой властью и чиновниками, выполнявшими не столько закон, сколько распоряжения и текущие указы.
Останавливая внимание на консерватизме духовной цензуры, этой стороне деятельности Церкви, мы должны видеть и главную – позитивную роль РПЦ и ее печати в жизни общества. Особенно актуальным для современной практики средств массовой информации и общения является то, что основными функциями духовной журналистики всегда были нравственное воспитание аудитории и ее просвещение. Эти функции всесторонне влияли на ее характер, типологию, содержание, систему жанров. Обер-прокурор Святейшего Синода К.П. Победоносцев (1827 – 1907), активно участвовавший в делах периодики, подчеркивал: “Церковь есть источник истинного народного просвещения”. Один из исследователей печати начала XX в. писал: “В божественной книжке народный читатель ищет морального поучения, примера, нравственной поддержки… решения мучающих его вопросов морального, а иногда и социального характера” [5].
Интеллигенция России тех лет осознавала необходимость морального, духовного, религиозного воспитания народа. В стране наряду с обществами любителей российской словесности в разное время в Санкт-Петербурге и Москве существовали и общества любителей духовного просвещения. В Москве такое общество было создано в 70-е гг. XIX в. Оно имело отдел распространения духовно-нравственных книг (с 1871 г.) [6]. К началу XX в. в стране выходила разнообразная в типологическом отношении конфессиональная печать, оказывавшая большое влияние на общество. “Московские ведомости” в 1875 г. в связи с 15-летием “Православного обозрения” писали: “Его публикации, переводы ветхозаветных книг Библии на русский язык, а равно ряд апологетических статей, живых и современных проповедей, философских этюдов и статей о духовно-судебной реформе и нуждах духовенства и его отношениях к обществу, составляют ценный вклад в нашу духовную литературу, которым питалось и светское образованное общество” [7].
Этот информационный пласт, несмотря на его своеобразие, долгое время был стимулирующим атмосферу духовности в обществе, распространение в народе знания, хотя и в церковной оболочке, способствовал росту грамотности населения страны. Наличие духовной журналистики в общей ее системе было важным фактором не только для общества в целом, но и светской прессы. Массовые издания в большей части XIX в. не мыслились без духовного отдела, о чем свидетельствуют ходатайства во властные структуры издателей-редакторов светских журналов, стремившихся иметь такой отдел. Вот типичный ответ Синода на их просьбы: “Святейший Синод находит неуместным вообще соединение в одном журнале статей духовного и светского содержания, весьма различных по своему характеру, преимущественно для чтения православному народу…” [8]. Это указание касалось и всей периодики РПЦ.