То, что духовное и патриотическое неразрывны, представляя единое духовно-патриотическое, было аксиомой для многих философов, педагогов (К.Д.Ушинский, И.А.Ильин, В.В.Зеньковский), а ниспровергателей эта тема находила и находит не только среди атеистов и космополитов, прикрывающих свою ненависть ко всякому своеобычаю национального развития (в том числе национальных культур) демагогией об общечеловеческих ценностях и о воспитании граждан человечества.
Начну со споров богословских. Вправе ли православие, христианство иметь национальный облик, или же вселенский, соборный характер Церкви обязывает отказаться от национальных перегородок и стремиться к некоему безнациональному проявлению христианства? То, что такой вопрос ставил в тупик незаурядных мыслителей-богословов, могу иллюстрировать полемической речью протоиерея Александра Шмемана: "Я никогда не был в Церкви, которая являлась бы Святой, Соборной, Апостольской и Единой. Нет, я всегда был либо в Русской, либо в Албанской, либо в Греческой... Скажу просто (хотя и боюсь, я все же в этой Церкви вырос): мне совершенно не нужно прибавления к слову "Церковь" определения "Русская" (О. Александр Шмеман. Проповеди и беседы. М., 2002. С. 200).
Недоумения подобного рода посещали головы мыслителей с самых древнейших времен при обдумывании проблем соотношения индивидуального и всеобщего, наций и человечества. С иной стороны, но в той же самой проблеме заблудились революционеры, убежденные, что в горниле мировой революции с неизбежностью исчезнут различия национальные, государственные, религиозные, а среди революционеров, как известно, были и весьма образованные теоретики.
Перестройщики России конца XX столетия не замечены в интересе к философии, но все же и они смело заявили о приоритете общечеловеческих ценностей.
Россия в разные свои времена обладала или не обладала материальной мощью, но бесспорной оставалась ее духовная сила. Причем сам смысл духовности в России - прежде всего нравственный, религиозный, а не рациональный, как, например, у немцев, в германской философии - сам дух, особенно у Гегеля, - это область логических категорий, это учение об объективном духе и его реализации в духе субъективном.
В.М.Шукшин в начале 70-х годов XX века задал вопрос: "Что с нами происходит?" Наряду с давними русскими вопросами: "Кто виноват?" и "Что делать?" Шукшин фактически констатировал нарастание бездуховности.
В.Г.Распутин нынче ставит вопрос еще острее: "Не происходит ли своеобразная мутация бездуховности в нашем обществе?"
Большие беды подстерегают народ и каждую личность, если гибнет преемственность поколений, преемственность культуры.
В условиях растерянности перед агрессивностью проявлений свободы одни пытаются опереться на традиции православия, другие объявляют такие стремления возвратом к архаике средневековья.
В ноябре 2002 г. (№46 "Час пик") профессор М.С.Каган выступил с пространной статьей, заимствовав в качестве заголовка толстовское восклицание "Не могу молчать". Он выдвинул тезис о том, что надо "содействовать формированию человека XXI века, сознающего себя гражданином человечества, а не представителем той или иной конфессии, партии, расы, нации, пола, команды и тем самым не растворяющего свое уникальное духовно-личностное "Я" в некоем безликом "Мы"..."
То, что здесь рисуется перспектива не сознавать себя даже представителем пола, выглядит совсем уж абсурдно, все иное для многих может звучать убедительно.
Прежде всего, зададимся вопросом элементарным: являлась ли когда-либо любовь к родителям, детям, помехой любви к человечеству? Если человек не научился любить близкое (родных, природу, Родину) - он неспособен любить и человечество. Как раз революционеры часто проявляли полную безродность и демагогически утверждали любовь к интернационалу, всемирному братству и т.д.
Желание стать гражданином мира, безнациональным существом появилось не сегодня. Чаще, правда, это желание проявлялось в стремлении стать не неким абстрактным общечеловеком, а примерить к себе культурные одежды какого-то иного, более предпочтительного в культурном отношении народа. Один норовил стать немцем, другой французом, третий американцем. Пушкин оказался прозорливцем в оценке этого стремления, его Алеко так мечтал о цыганской вольнице, так желал избавиться от оков собственной культуры, но первое же столкновение с реальным табором обнаруживает невозможность превращения его в цыгана.
Уныло юноша глядел
На опустелую равнину
И грусти тайную причину
Истолковать себе не смел.
С ним черноокая Земфира,
Теперь он вольный житель мира,
И солнце весело над ним
Полуденной красою блещет;
Что эк сердце юноши трепещет?
Какой заботой он томим?
Искатель воли не превратился в цыгана, не проникся духом и законами бытия кочевого, доброго народа.
Оставь нас, гордый человек!..
Ты не рожден для дикой доли,
Ты для себя лишь хочешь воли.
Разговоры о безнациональном бытии ведут и вели как революционные романтики анархического толка, мечтающие об едином счастливом человечестве, так и весьма лукавые националисты, прикрывающие собственное культурно-национальное высокомерие демагогией об общечеловеческих ценностях и гражданах мира. Настаивая на главенстве личностного начала, такие псевдосовременные теоретики лишают личность ее главного достоинства - быть носителем исторически выработанной народом, которой принадлежит эта личность, культуры. О каком гражданине мира собираются они рассуждать, если предрекают фактическую гибель японской, русской, грузинской, любой другой национальной культуры?
Личность - это собственное лицо, в том числе собственное национальное лицо культуры. Русские философы Л. П. Карсавин и Н. С. Трубецкой называли народ симфонической личностью, и это очень существенно, ибо индивидуальная личность без симфонической личности-народа проваливается в пропасть абстрактного культурного бытия, а также - личностного небытия.
Не сегодня возникли открытия общечеловеческих ценностей, якобы идущих на смену ценностям национальных культур. Один из русских мыслителей-прозорливцев, Н. Я. Данилевский, еще в середине XIX столетия озаглавил шестую главу книги «Россия и Европа» совершенно определенно: «Отношение народного к общечеловеческому». Общечеловеческое, подчеркивал он, обычно представляют как свободное, просторное, в противоположность национальному как ограниченному. Задачу ставят так: надо вырваться из-за перегородок национального на простор общечеловеческого. Вывод Н. Я. Данилевского категоричен и обоснован: «Общечеловеческого не только нет в действительности, но и желать быть им - значит желать довольствоваться общим местом, бесцветностью, отсутствием оригинальности... Тот, кто выражает только общечеловеческое, за исключением всего национально-особенного - просто пошляк» (Данилевский Н.Я. Россия и Европа СПб., 1997. С. 103).
Еще определеннее развивал эту мысль Н. Я. Данилевского К. Н. Леонтьев, который почти во всех своих сочинениях воительствовал с уравнительным, эгалитарным прогрессом, со стремлением подверстать все человечество под шаблоны европейской демократии. Его доводы, казалось бы, должны быть восприняты даже школьником, но что-то незаметно, что они прочувствованы философами, политиками, педагогами. А доводы действительно предельно просты: есть индивидуально своеобразные дуб, сосна, яблоня, тополь, и вдруг они возжелают свободы, захотят избавиться от своей ограниченности и захотят стать просто деревом (См.подробнее: Корольков А.А. Пророчества Константина Леонтьева // Русская духовная философия. СПб., 1998). Разве не о том же продолжают писать не читавшие Леонтьева современные приверженцы уничтожения национальных, религиозных различий в угоду созданию единого человечества? Подлинно единое человечество, как всякая органическая система, способно к существованию и развитию только как единство разнообразия. Как личностное разнообразие обогащает нас в межличностном общении, так и разнообразие народов - не помеха, а достоинство народов, культур, более способствующее их единению, чем унылое однообразие.
В 1920 году в Софии появилась маленькая книга, почти брошюра, князя Н. С. Трубецкого «Европа и человечество». Эта восьмидесятистраничная книга стоит многих томов по философии культуры. Это великое прозрение мыслителя, открывшего пагубу европоцентризма в культуре для всех национальных культур, да и для самой Европы. В начале XX столетия еще не обнаружились претензии на господство в мире, не только экономические, но и культурно-образовательные, Соединенных Штатов Америки, хотя смысл книги Трубецкого ныне прочитывается равно и в отношении Америки.
Н.С.Трубецкой (Трубецкой Н.С. Европа и человечество. София, 1920; См. также: Трубецкой Н.С. История, культура, язык. М, 1995) обосновал внешне парадоксальное совпадение в культуре шовинизма и космополитизма, которые обычно считают противоположностями. Шовинист убежден, что его народ самый лучший, а его культура - самая высшая, самая совершенная, и она должна господствовать над другими народами, более «отсталые» в культуре народы обязаны дотягиваться до высшей культуры; конечной целью мыслится слияние народов под водительством высшей культуры. Космополит отрицает различия между национальностями, он ратует за единое человечество и единую культуру без национальной ограниченности и соответствующих перегородок.
Апологеты общечеловеческой культуры на самом деле скрыто или явно проповедуют верховенство романо-германской (европейской) культуры, и тем самым они (космополиты) на деле оказываются шовинистами, насаждающими свою национальную культуру под завесой рассуждений об общечеловеческой культуре и общечеловеческих ценностях. Трубецкой, непосредственно столкнувшись с европейскими притязаниями в культуре, в своем изгнанничестве свежим взглядом сумел увидеть то, что не видели сами европейцы.