Фильм заканчивается перевоплощением пушкинцев. В финальной сцене они проходят по Заборску, одетые в стиле Маяковского, скандируя его революционные строфы. Это перевоплощение в “маяковцев” тем более иронично, что именно Маяковский в свое время предлагал от имени футуристов “сбросить старых великих с парохода современности”. Интересно заметить, что Виктор и Саша прибывают в начале фильма в Заборск именно на пароходе. Действие оказывается равным противодействию, и принципы, во имя которых предлагается “очистить” умы и души в начале, к концу фильма превращаются в свою противоположность.
Дендизм и гомосексуальность
Попытка создать устойчивую, “героическую” группу вокруг фигуры денди, как это доказывает фильм Мамина, обречена на провал. Поскольку скептицизм и ирония денди неизбежно обращены к исполнительской сущности любой взятой на себя “личины”, они неизбежно подрывают самые основы героически понимаемой мужественности. Возможно, именно этим объясняется популярность денди в пост-советский период, после того, как нормативный советский канон перестал существовать. Идеологический вакуум этого времени является идеальным временем для возникновения и представленив новых образов, весьма свободно использующих культурное наследие прошлого как театральный реквизит. Другой Петербург Кости Ротикова – один из многих примеров. Его обращение к теме денди не настолько явно, как в журнале Дантес19 или в фильме Мамина, но она все же упоминается, и в связи со сходным комплексом вопросов.
Изданный в 1998 году, “Другой Петербург” является своего рода гомосексуальной историей столицы, с момента ее основания в 1703 году и до наших дней. Однако, это ни в коей мере не общепринятая история. Автор издал свою книгу под псевдонимом – Костя Ротиков – который немедленно ассоциируется с действующим лицом - гомосексуалистом, напоминающим денди – Козлиной песни Константина Вагинова. Инициалы “К. Р.” и выбранное автором отчество “Константинович” похожи на завуалированный намек на Великого князя Константина Константиновича Романова, друга Чайковского, поэта Серебряного Века и гомосексуалиста. Сама книга, и по форме, и по своему витиеватому стилю, является пародией на Старый Петербург - fin-de-siecle путеводитель по Санкт-Петербургу Михаила Плетняева. В предисловии Ротиков даже называет свою книгу “эстетической игрой”. История, написанная Ротиковым, уникальна в том, что она не только прослеживает определенную социальную категорию во времени, но и играет эту роль – роль, чьей сущностью являются, по мнению автора, пародия, ирония и насмешка.
Радикализм ротиковского “глубокого дендизма” заметен по реакции, вызванной его книгой. Татьяна Толстая одобрительно отзывается о книге в “Московских Новостях”:
Давно не приходилось читать такой увлекательной, информативной и блестящей книги... Забытый в наше малокультурное время блеск изложения, артистическое обжорство, мистификации. Маски, танцующий язык, сплошное эротическое бланманже. (Толстая, 1998, 24)
В некотором смысле, это странная похвала для истории: изложение, озорство, мистификация, маски. Однако, Толстая очень верно замечает комедианство в ротиковском исполнении “гомосексуальности”, комедианство в полном соответствии с традицией дендизма: “ Дендизм, это не что иное как стиль жизни, создаваемый исключительно своей видимой материальной стороной. Это стиль жизни, полностью состоящий из нюансов” (D’Aurevilly, 1926-27, 229).
Рецензент Нового мира Михаил Золотоносов, с другой стороны, осудил подход Ротикова как “голубое краеведение” в весьма резких выражениях: никакой гомосексуальной литературы, ни художественной, ни краеведческой, ни любой другой, нет и быть не может... для конституирования какой-то особенной литературной формы у авторов-гомосексуалистов просто нет средств. (Золотоносов, 1999, 187)
Золотоносов, по-видимому, хочет этим доказать – в несколько тавтологической манере – что уникальность личности достигается уникальностью средств, которыми эта личность себя выражает. В любом случае, используя теорию полифонического романа Михаила Бахтина, возможно заметить, что не средства сами по себе составляют и утверждают образ, а скорее тот метод, следуя которому эти средства употреблены. Ирония, пародия и мистификация при создании исторического или фольклорного произведения ставят под сомнение или даже разрушают саму идею единства личности или понятия, на которой обычно основывается и строится подобная работа. Нелепо было бы предполагать, что существуют “специальные” художественные средства и формы для “гомосексуальной” литературы, или что “специальная” сексуальная направленность необходима для трактовки тем, связанных с гомосексуализмом. Гомосексуальность – это, скорее, исполнение роли путем использования уже существующих приемов и форм. То же самое, разумеется, можно сказать и о денди, чья оригинальность и исключительность выражает себя при помощи манипуляций – в стилях и предпочтениях – уже известными способами ( манеры и остроумие, например).
“Ротиковская” история этого “другого” типа сексуальности - наравне с журналом Дантес и фильмом Бакенбарды – подчеркивает, что основная особенность нормативной мужественности состоит не в какой-то определенной черте (или наборе черт), а скорее в самой концепции цельной личности как понятия основополагающего, зафиксированного, утвердившегося раз и навсегда. Такой канон выражается единственно возможным способом с использованием единственно возможных средств: “наибольший самец”. Используя для создания своего образа иронию, пародию, мистификации и скептицизм, денди не только создает альтернативу общепринятому эталону, но и предоставляет этой альтернативе право на существование, создает прецедент. Возможно, подобные представления о мужественности, резко отличающиеся от советского героического канона, поставят со временем под сомнение как саму логику “от противного”, которая создала этот канон, так и единство мужского и мужественного, которое такая логика предполагает.