«Похвала глупости — это похвала разуму жизни», и поэтому истинно человеческая мудрость заключается не в отвержении плотско-земного в человеке, а в гармоническом сочетании духовного и телесного. Более того, истинная мудрость невозможна без заблуждения, без искания истины. «...Ведь заблуждаться — это несчастье, говорят мне, — восклицает Эразм и продолжает, — напротив, не заблуждаться — вот величайшее из несчастий!»
Однако идея «жизни по духу» прошла через века и почти не трансформировалась в христианской теологии. Так, в конце XIX — начале XX в. православные богословы и философы утверждали, что «понятие духа тождественно с понятием личности. Дух и личность — одно и то же». Именно это обеспечивает ей неуничтожимое, так как «свою ипостасность, или личность в себе, человек знает как нечто совершенно абсолютное, вечное...» И лишь в середине XX в. официальная церковь решилась признать совместимость тварного и духовного в человеке, идеального и материального, но ради того лишь, чтобы утвердить традиционную идею о примате духовного, ибо в процессе материальной деятельности люди переживают общие надежды, разделяют страдания и радости, сближаются душой.
В целом же религиозная идея абсолютной духовности христианского индивида деформирует подлинную гуманистическую сущность человека, стремится пробудить в нем желание лишь личного спасения, которое не может быть уравновешено даже принципом христианской соборности, потому что идея христианской соборности означала не соединение неповторимых, своеобразных, богатых в своем личном бытии личностей, а всего лишь соединение в единое целое человеческих единиц, образующих нечто сверхличное — христианский мир.
И хотя можно согласиться с тем, что «в результате одностороннего и превратного развития достигалась известная полнота и глубина в самой этой односторонности» средневекового человека, все же гармония личного и всеобщего здесь была нарушена, сверхиндивидуальное доминировало. И в этом сверхиндивидуальном христианском мире, казалось бы соединившем в единое духовное целое единоверцев, существовало глубочайшее духовное отчуждение между людьми, так как подобное объединение еще ощутимее подчеркивало заброшенность и беспомощность отдельного человека.
Как верно отмечает Егорова В. И., с точки зрения богословия «церковь является единственным земным учреждением, объединяющим людей во имя их коренной и главной цели — вечного спасения», но это объединение возможно лишь через индивидуальное стремление к богу, и поэтому человек здесь не выступает в своей родовой сущности, как «совокупность всех общественных отношений», по Марксу. Современные интерпретаторы этой идеи находят даже наглядный образ для ее объяснения: «Бог находится в центре круга, а два человека на двух различных точках окружности; поднимаясь по радиусу к центру, люди приближаются тем самым друг к другу. Чем ближе люди к богу, тем ближе они друг к другу».
Таким образом, в человеке, с точки зрения богословия, важно не личное, индивидуально неповторимое, а сверхличное, возникающее в процессе растворения в боге, и истинное объединение верующих возможно лишь тогда, когда в них исчезнет все, что свойственно им как личности, и они полностью предадутся богу.
Вместе с тем отсутствие диалектического единства общего и единичного в религиозном миросозерцании приводит к тому, что растворение в боге возможно только через крайне индивидуалистическое стремление к нему, т. е. через веру. Эту особенность христианской догматики сегодня подметил и теоретически «обосновал» родоначальник экзистенциализма Серен Кьеркегор.
В работе «Страх и трепет» он писал: «Вера как раз являет собой тот парадокс, что индивид, как таковой, выше общего, правомочен, не подчинен ему, а поставлен над ним: ...это такой индивид, который был в качестве индивида подчинен общему, а теперь через это общее стал выше его... этот индивид как индивид находится в абсолютном отношении к абсолютному». Вот почему здесь же, приводя в качестве аргумента в пользу подобного понимания веры и религиозной личности, С. Кьеркегор обращается к библейской легенде об Аврааме, которому бог повелел принести в жертву его единственного сына — Исаака.
Причем, как верно подчеркивает П. Гайденко, «это требование бога исходит лично от него и направлено лично Аврааму, оно не приобретает всеобщей формы...» и потому выполнение этого требования Авраамом есть доказательство его личной веры, которая не укрепляется его принадлежностью к какой-то социально-религиозной среде, не гарантируется принципом соборности. И только через эту индивидуальную религиозную веру человечество может достигнуть подлинного равенства. «...Если захотеть достигнуть полного равенства, — писал С. Кьеркегор, — необходимо начисто устранить «мирское», а когда полное равенство достигнуто, тогда «мирское» прекратило свое существование...
...Лишь религиозное может при помощи вечного провести до конца человеческое равенство, человечность, богоугодное, существенное, немирское, подлинное, единственное возможное человеческое равенство...»
Так христианская вера оказывается лично-сверхличной, ибо личность христианского индивида растворяется в вечном и подлинно гуманистический смысл концепции личности здесь исчезает и погибает. В стихах Александра Блока, взятых в качестве эпиграфа к этой главе, глубоко поэтически раскрыта эта антигуманистическая концепция христианской веры:
В глубоких сумерках собора
Прочитан мною свиток твой:
Твой голос — только стон из хора,
Стон протяженный и глухой
Человек в христианстве оставался «утлым челном» в бурном и безбрежном житейском море, заброшенным и одиноким. Таким образом, в христианстве наметились (всячески варьировавшиеся) две основные тенденции понимания человека: 1) человек — существо земное и божественное, в нем соединены две эти ипостаси, он существо телесно-духовное; 2) человек есть только земное, греховное существо. Его земное существование, его физическое тело есть только временная оболочка, в которой пребывает бессмертная душа. Поэтому его реальное, природное существование бездуховно, однозначно материально и лишь в молитве, в общении с богом в нем просвечивает духовное начало, та бессмертная душа, которая живет в его теле.
Первая тенденция наиболее характерна для восточного, византийского христианства, а затем и для православия в целом. Она оказала значительное влияние на византийское искусство и искусство «православных» народов. В этих искусствах человек предстает перед нами как духовно-телесное существо, в его образе часто гармонически сочетается глубокая духовность, идеальность с физическим бытием человека. Конечно, в этом искусстве часто мистическое, религиозное начало разрушает эту целостность, но ему всегда был чужд грубый натурализм.
Вторая тенденция была характерна для западного христианства, и в особенности для католицизма. Она также оказала большое влияние на искусство, связанное с западным христианством. В этом искусстве пренебрежение к телесной оболочке, унижение человеческой плоти приводило к тому, что в нем были очень явны натуралистические приемы, связанные со смакованием человеческих физических страданий, страданий человеческой греховной плоти. Именно это привело к тому, что возникла необходимость контрдвижения в искусстве, необходимость в гуманистической интерпретации человека, которую принесло с собой западное Возрождение.
Однако в дальнейшем, и в особенности в XX в., эта концепция религиозного понимания человека подвергалась явной и скрытой критике. Особенно ярко это выразилось в стремлении отделить религиозные потребности человека от его организационной принадлежности к какой-либо церкви; религиозность связывалась с органической, внутренней потребностью духовной жизни человека, а не с формальной принадлежностью к какой-либо церкви или секте. Так, один из крупнейших современных неофрейдистов, Эрих Фромм, выступая против традиционной церкви и религии, заявлял о том, что необходимость религии «коренится в условиях существования человека... и чем интеллектуальнее и современнее личность, тем менее ей требуется понятие божества как дополнение к религии...».
Как видим, Э. Фромм отвергает даже идею о необходимости божества как объекта религиозного поклонения, находящегося вне человека. Местом пребывания бога, по Э. Фромму, является сфера бессознательного, так как именно она является хранилищем всех потенциальных способностей и возможностей человека.
Именно такая религиозность снимает дихотомическую разорванность духа и тела человека, примиряет человека с мыслью о неизбежности физической смерти, создает условия его гармонического существования. Такая религия, с точки зрения Э. Фромма, приемлема и для традиционно верующего религиозного человека и для атеиста. Эти идеи Э. Фромма в социальном аспекте пытается «развить» западногерманский теолог Эрнст Блох, который в своей книге «Атеизм в христианстве» утверждает, что духовная христианская религия приемлема для всех и что подлинным атеистом может быть только тот, кто верит в подобную религию.
Это возможно потому, что в христианстве главным является не культ, не обряды, не настроения, а учение о богочеловеке. Именно оно является основой христианской идеологии и культуры вообще. «Иисус, — пишет Э. Блох, — как возвратившийся Адам, становится... первейшим, как подобие первородного человека, сотворенного из глины», но вместе с тем Христос «велик своею небесностью; ушедший и возвращенный и очень далекий своею близостью...».