Бусева-Давыдова И. Л.
Вряд ли можно найти фундаментальную работу по истории древнерусской архитектуры, где не упоминались бы те или иные постройки царских усадеб — Коломенского, Измайлова, Воробьева и др. Однако до сих пор строительство в царских усадьбах не рассматривалось как особое явление в истории русского зодчества XVII в. В настоящей работе мы постараемся обосновать правомерность выделения памятников царских усадеб в отдельную группу и определить их место в русле развития архитектуры этого периода.
Прежде всего памятники, возводимые в царских усадьбах, строились по царскому заказу. Фигура заказчика в это время занимала чрезвычайно важное положение в строительном процессе(1). Заказчик, как правило, диктовал мастерам основные черты композиционного и декоративного решения будущей постройки, указывал образцы, которым должны были следовать зодчие. В XVII в., по наблюдению Н.Н. Воронина, мастер "стоял на том же самом уровне художественного развития, а иногда и ниже, чем заказчик, имевший подчас более широкий кругозор, видевший много различных построек. При обращении... к сложным архитектурным формам, проникавшим с запада... заказчик буквально диктовал мастеру малознакомые формы"(2).
Заказчики из высших социальных слоев имели в своих библиотеках иностранные архитектурные увражи и руководства по строительному делу, различные пособия по правилам построения архитектурных ордеров, которых среди европейских изданий XVI—XVII вв. было довольно много. В известной описи библиотеки Посольского приказа 1673 г., опубликованной С.А. Белокуровым, перечислено более двух десятков книг этого рода: "книга полатного строения, в лицах (т.е. иллюстрированная. — И.Б.-Д.), подписана италианским языком"; "книга чертежная полатам и источником каменным, на францужском языке"; "книга разных городов лицы, подпись францужская"(3). В описи подобная литература определялась как "книги огородного и полатного и городового строений" и "книги резных и водовзводных и фигурных образцов". Использование книг по назначению — в качестве образцов для зодчих и резчиков — доказывается, во-первых, тем, что их брал из библиотеки князь В.В. Голицын в разгар своей строительной деятельности в 1680-е годы, и, во-вторых, существование построек, явно восходящих к иноземным увражам. Так, было отмечено несомненное сходство завершения Утичьей башни Троице-Сергиева монастыря с постройками П. Поста, изображения которых имелись в голландском иллюстрированном издании альбомного типа(4).
Поскольку европейские книги стоили дорого, а привоз их осуществлялся от случая к случаю, понятно, что наибольшее количество такой литературы оседало в государственных учреждениях или в царских хоромах. Царь Алексей Михайлович поручал закупать книги в Польше и Смоленске: А.Л. Ордин-Нащокин, например, приобрел более 200 книг(5). Таким образом, царь становился самым просвещенным и информированным заказчиком, ориентировавшимся в новых архитектурных веяниях лучше большинства своих подданных.
Свои пожелания относительно будущей постройки заказчик выражал в подрядной записи, которая во второй половине XVII в. нередко дополнялась чертежом. Подчеркнем, что подрядная запись составлялась до начала строительства и до выбора конкретных исполнителей; мастера, привлекаемые к работе, получали готовое задание и имели свободу действий только в его рамках. Если оно давалось в общей форме или сопровождалось пояснениями: "как ведется", "как пристойно", "по обычаю", то зодчих ограничивала лишь традиция и мера собственных профессиональных навыков; если же к подрядной записи присовокуплялся чертеж (хотя бы весьма схематичный) или иные графические материалы, степень влияния заказчика на облик возводимой постройки значительно возрастала. Не случайно упоминания о чертежах и сами "проектные" чертежи XVII в. по большей части относятся именно к царским постройкам: чем более новым и сложным был замысел заказчика, тем больше последний нуждался в подручных средствах фиксации этого замысла и передачи его исполнителю. Сохранившаяся запись о перестройке церкви Рождества Богоматери в кремлевском царском дворце выявляет именно эту функцию чертежа: "189 г. августа 4, по указу в. г. велено церковь Рождества Пречистыя Богородицы, что у него в. государя на сенях, разобрать и построить вновь против чертежа, как в. государь укажет (курсив наш. — И.Б.-Д.), подрядом"(6). "Против чертежа" строился и царский дворец в с. Воробьеве, "а дверей и окон в тех полатах делать, сколько и каковы в. государи укажут"(7).
Личное участие монарха на стадии формирования замысла постройки имело важные последствия, царь считался носителем неограниченной власти, наместником Бога на земле(8). По словам Ивана Тимофеева, царь "аще и человек по естеству властию достоинства привлечен есть Богу"(9). Очевидно, это обстоятельство и позволяло главе государства изменять, например, канонический тип церковной постройки. Теперь можно считать доказанным, что первая русская шатровая церковь Вознесения в Коломенском была возведена в царской усадьбе по заказу московского великого князя итальянским мастером(10). Неканоничность шатрового типа стала причиной запрещения его патриархом Никоном, но до того линия шатрового зодчества, продолженная постройками Ивана Грозного и освященная царским авторитетом, более ста лет обогащала собой русскую архитектуру и даже стала восприниматься как квинтэссенция древней самобытности".
Показательно, что другая нетрадиционная для Древней Руси линия центрических октаконхоидальных храмов (собор св. Петра митрополита Высокопетровского монастыря архитектора Алевиза) не получила развития вплоть до начала XVIII в. Нам кажется, что бурный расцвет шатрового зодчества обусловливался не только очевидными художественными достоинствами нового типа, но и его "царственными" истоками, в то время как монастырский собор не был столь привлекательным для современников в качестве образца. Когда же Высокопетровский монастырь попал в число "царских богомолий" как семейная обитель Нарышкиных, а старый собор отремонтировали и торжественно переосвятили в присутствии царей Петра и Иоанна, сподвижники Петра I стали повторять его в своих постройках. По нашему мнению, не только церковь Знамения в Перове, но и центрические ярусные храмы в Уборах и Дубровицах, а может быть и в Филях, ориентировались на собор св. Петра митрополита.
В XVII в. к традиционному для средневековья обожествлению персоны монарха добавились идеологические постулаты абсолютизма, согласно которым монарх занимал совершенно исключительное место среди окружающих. Он представлялся совершенным человеком: "Между всеми един совершенный // Ты, царю светлый, Алексей реченный", — писал Симеон Полоцкий(12). Царь был образом Бога ("Божий ты образ, царю Алексие, // и написася в тебе слово сие"(13)) и Божеством, явленным на земле ("Всяк царь во книгах Бог земен зовется"(14)). Отсюда понятно, что подражание монарху имело характер этического императива, равно действенного для всех слоев населения. Тот же Симеон Полоцкий замечал:
Царя образом вси ся управляют,
Житие его своим подражают.
Людие тебе имут подражати,
Чрез святость царя и людие святи (15).
Таким образом, подражание царю выступало средством приобщения к святости, т.е. имело не только социальный, но и сакральный смысл. Это обусловливало исключительную общественную значимость деятельности царя, в том числе деятельности по устройству своих усадеб. Очевидно, такую ситуацию осознавал, в частности, сам Алексей Михайлович, считавший своим долгом снабжать приближенных семенами из "экспериментального хозяйства" в Измайлове: самодержец относился к своим затеям не как к личной прихоти, но видел в них образец для всеобщего подражания.
В XVII в. возрастает удельный вес царского усадебного строительства в общерусском архитектурном процессе. До второй трети XVI в. безусловно определяющим в зодчестве Московской Руси было строительство в Москве, и в первую очередь в Московском Кремле. Именно там возникали постройки, дававшие начало новым типологическим линиям (ярчайшие примеры — Успенский и Архангельский соборы, колокольня Ивана Великого). Тогдашние усадебные храмы Александровской слободы как времени Василия III, так и эпохи Ивана Грозного по преимуществу развивали формы, появившиеся в зодчестве столицы. И даже шатровые церкви получили распространение не непосредственно вслед за строительством храма Вознесения в Коломенском, а в 1560— 1570-е годы, когда был сооружен собор Покрова на Рву на главной городской площади Москвы. Возможно, строительная деятельность правителей в своих усадьбах на этом этапе еще воспринималась как частная и поэтому не вызывала массовых подражаний. Характерно, что церковь Борисова городка, наиболее близкая по облику к церкви Вознесения в Коломенском, была выстроена Борисом Годуновым также в собственной усадьбе.
Однако в XVII в. кремлевский ансамбль практически сложился, и новые постройки не могли иметь такого значения и масштаба, как уже существующие. Исключением, пожалуй, можно счесть только Теремной дворец (три новых этажа на старом основании), но он был закончен к 1637 г., после чего крупномасштабное строительство по заказу царской фамилии в Кремле не велось. Большинство городских московских храмов XVII в. возводилось на средства посадского населения, и хотя царь финансировал постройку отдельных церквей на посаде, они не могли претендовать на те архитектурные, градостроительные и идеологические функции, которыми обладал, например, собор Покрова на Рву. Центр тяжести в строительной деятельности царской семьи переместился в ближние подмосковные усадьбы и дворцовые села, где появлялись представительные храмы, большие дворцы, разнообразные хозяйственные постройки. В усадьбах стали испытывать не только малознакомые виды сельскохозяйственных культур, но и новые архитектурные формы.