Ранняя профилактика преступности несовершеннолетних, является составной частью воспитания и образования подрастающего поколения, которые национальны по содержанию и характеру. Ведь само образование является “историко-культурным феноменом, процессом, результатом и условием развития духовных начал и конкретного народа, и каждого человека”[143]. Поэтому, и задачей реализации принципа приоритета духовности и в РППН, и в образовании в целом не может быть воспитание духовности “американской”, “западноевропейской”, потому что без существования преемственности вообще не может быть никакого развития. Если же говорить конкретно про “историчность” духовности, например, русского народа и близко связанных с ним других народов, то можно сослаться на слова Зеньковского В.В., который характерными чертами духовной жизни русского человека считал:
1. Глубокую искренность, тесную связь доброго расположения сердца и поступков.
2. Разумность всех жизненных проявлений, презрение к неразумным, животным проявлениям низшей части естества.
3. Жизненную установку на самопожертвование, на служение общим целям (то, что называют духом общности), как служение Богу, Отечеству и ближним.
4. Эстетическое отношение к миру, стремление к красоте и гармонии во всем[144].
Трудно не согласиться с тем, что указанные Зеньковским В.В. черты духовной жизни русского человека являются в высшей степени антикриминогенными, и пусть они в исторической действительности и не встречаются повсеместно, но сами собой они представляют доминанту культурного развития и ориентир, к которому необходимо было стремиться. Произошедшая же либерализация общества через призму устанавливающихся рыночных отношений подвергла сомнению многие из этих характерных черт. И в действительности, рынок “сверхприбылей”, рынок “одного дня”, рынок “buying and selling”, рынок идеологии “деньги не пахнут” непременно постарается низложить национально-культурные препятствия, мешающие извлечению прибыли. Но рынок стабильный, способный видеть перспективу, а не только сиюминутный момент, старающийся получить “национальную прописку” (как бы это странно не звучало), по-другому отнесется к национальному прошлому. Почему? Потому что экономические отношения являются не самодовлеющим социальным явлением, а, прежде всего, совокупностью людей, вступающих между собой в отношения по экономическому обмену или сотрудничеству. И экономике, как и всякой другой социальной системе тоже не чужды этические принципы, которые помимо того, что они общечеловечны, также и национальны по содержанию.
Лауреат нобелевской премии этолог К. Лоренц говорил: “Радикальный отказ от отцовской культуры – даже, если он полностью оправдан – может повлечь за собой гибельные последствия”[145]. Но, кроме того, отказ от национальных традиций, проверенных в течение веков народной мудростью вообще никак не может быть оправдан. В связи с тем, что принцип преемственности по своему содержанию может являться одним из наиболее уязвимых для критики с точки зрения универсализации и глобализации, то необходимо предложить относительно развернутую систему аргументации этого принципа, основанную во многом на выводах академика Панарина А. (следующие несколько страниц этому посвящены, поэтому при необходимости можно перейти сразу к началу следующей главы).
Почему так важно, чтобы принцип преемственности нашел отражение в ранней профилактике преступности несовершеннолетних, и вообще в воспитании в целом? Дело в том, что одной из ключевых характеристик личности является осознание своей собственной идентичности, которое тесно связано с отношением индивида к истории общества, в котором он живет.
Смысл же истории заключается в том, чтобы сохранить идентичность определенной совокупности индивидов - народа. Если теория прогресса, как пишет академик Панарин А.,[146] ищет успешной истории, то теория понимания – истории преемственной. Культурологический критерий, который более близок понимающей теории, ставит акцент не на внешних результатах, а на внутренней целостности: там, где последняя утрачивается, история становится “чужой”, внешней и лишенной смысла.
Антигуманитарный дух материализма, утилитаризма и позитивизма связывает свои ожидания с развитием экономики и производительных сил. Смысл истории Панарин видит в устранении преград для развития этих сил, в обеспечении ускорения. Но гуманитарно понятая история видится как разнообразие и диалог мировых культур, а ее смысл – в сохранении и поддержке разнообразия. Чем устойчивее культуры и прочнее их идентичность, тем явственнее присутствие субъективной стороны в истории, тем больше в ней внутреннего смысла и преемственности.
Если раньше история выступала просто как безыскусная и спонтанная жизнь, в наши дни – все больше как проект. Просвещение, модернизация насаждают в чем-то юношеский взгляд, где присутствуют недооценка опыта прежних поколений и представления о неограниченных возможностях ныне живущих, на чью долю, якобы, приходятся главные события, приближающие заветное “светлое” будущее (либеральное, коммунистическое). Прежде народ отождествлял себя со своей историей, проецируя на нее свои представления о добре и зле, о достойном и недостойном, понимая ее как процесс преодоления сил зла и порока. Его идентичность была связана с процедурами отличения и противопоставления своей истории от истории других народов. Антитеза находилась вовне, что и позволяло сохранять целостность исторического самопознания. При этом историчность, как пишет Панарин А.,[147] не носила всеохватывающего характера: центральное ядро бытия воспринималась как неизменное. В этих двух пунктах произошли катастрофические изменения. Во-первых, новые идеологии выдвигают антитезу не по отношению к истории других народов, а по отношению к истории собственной: оказывается, собственный народ до сих пор жил “неправильно” (“совки”, “манкурты”, “шариковы” и “швондеры”; “гомо советикус”, - Александр Зиновьев; “Целый день сидела на собраньи. То голосовала, то лгала”, –Ольга Бергггольц; “Потому у нас и нет совести, что нечего делить”, –Святослав Федоров; “место русских у параши”, - В. Новодворская и так далее).
В криминологическом отношении это изменение отношения к истории играет очень негативную роль. Так как в сознании ребенка авторитет закона тесно связан с авторитетом взрослых, которые этот закон установили. Если же авторитет взрослых снижается (на криминологическое значение конфликта “отцов” и “детей” указывает Сибиряков С.Л.[148]), то это одновременно отражается на более негативном отношении к закону. Взрослые, демонстрируя негативное отношение к собственной истории, теряют авторитет у подростков, и тем самым, утрачивают право на роль наставников. И действительно, когда несколько поколений неизвестно за что положило свою жизнь, для подростков это свидетельствует не в пользу их интеллекта. И если тиражирующиеся в 90-е годы негативные представления о России как о “стране дураков” могли быть правильно восприняты взрослыми, у которых, как пишут Медведева И.Я. и Шишова Т.Л., [149] мог формироваться сложный комплекс, состоящий не только из самоунижения, но и самовозвеличивания (ибо Иван-дурак по канонам русской мифологии и есть самый умный), то для ребенка, не успевавшего освоить этот архетипический русский образ во всей его полноте, слово "дурак" звучало вполне однозначно: быть дураком стыдно.
Во-вторых, новые идеологии отрицают наличие культурного ядра истории, неподвластного времени или преобразовательным технологиям: меняться, утверждают они, должно все. Современный прогресс стал катастрофичным, потому что разучился различать области, в которые технологически можно вмешиваться, и те, которые надлежит предоставить традиции, здравому смыслу и стихийному ходу. Необходима, как пишет Панарин А.,[150] презумпция доверия к традиции, народному опыту и самой жизни, то есть то, о чем говорила в начале XIX в. историческая школа права, появление которой было, в частности, вызвано монополистически господствующими идеальными и универсальными концепциями учений “отцов” школы естественного права.
Ничто в такой степени не разрушает человека и не вызывает общественные анемии, как насильственное вторжение в его систему ценностей, в его повседневный жизненный мир. “Нужно защищать малый мир. Испытания большого мира может вынести лишь личность, заботливо выпестованная в мире малом, элементы которого отличаются величайшим постоянством и сопричастностью к человеку”, - считает Панарин А[151].
Существенно, что удару сегодня подвергается, прежде всего, та высокая культура, существование которой оказывается несовместимым с содержанием новой культуры. Ценности спасения, добра, добродетели, истины, преданности, солидарности всех людей или хотя бы “своих” оказываются ненужными и вредными с точки зрения преуспеяния. Их удел — стать музейным достоянием, собранием классических текстов, предметом культивирования на презентациях и юбилеях.
Односторонность западной цивилизационной теории, как очень правильно замечает Панарин[152], состоит в том, что она акцентирует внимание исключительно на информационной стороне социального творчества, забывая о том, что требует заботы и внимания другая, энергетийная его сторона. “Вспрыскиваемая” в результате модернизации информация является просто недостаточной: ведь чтобы новую информацию перевести в дело, мобилизовать ее для решения насущных проблем, необходим и соответствующий уровень мотивации.