Скоро, скоро всему конец. Дарья пытается и не может%однять тяжелую, непосильную мысль: а может, так и надо? Стоило жить долгую и мытарную жизнь, чтобы под конец признаться себе: ничего она в ней не поняла.
5
Приезжает старший сын Дарьи Павел. Рассказывает о новом поселке, совершенно не приспособленном для крестьянской жизни.
В самой Матёре есть и такие, что готовы поскорее сжечь свои дома и получить деньги. Родина для них ничего не значит.
6
“А когда настала ночь и уснула Матёра, из-под берега на мельничной протоке выскочил маленький, чуть больше кошки, ни на какого другого зверя не похожий зверек — Хозяин острова. Никто его никогда не видел, не встречал, а он здесь знал всех и знал все, что происходило из конца в конец и из края в край на этой отдельной, водой окруженной и из воды поднявшейся земле... И хотя предчувствовал Хозяин, что скоро одним разом все изменится настолько, что ему не быть Хозяином, он с этим смирился. Чему быть, того не миновать”.
Обход острова Хозяин начал с барака, где жил Богодул. Хозяин уже не в первый раз почуял: здесь, в Матёре, и достанет наконец Богодула смерть, что живет он, как и Хозяин тоже, последнее лето...
Первой, еще не взобравшись на яр, словно устав и отстав, стояла отдельно изба Петрухи Зотова. Знал Хозяин, что Петруха скоро распорядится своей избой сам. От нее исходил тот особенный, едва уловимый одним Хозяином, износный и горклый запах конечной судьбы, в котором нельзя было ошибиться.
Тихо, ничем не выдавая своей жизни, стояли избы с бельмастыми окнами, но, когда Хозяин приближался к какой из них, она отзывалась протяжным, на свой голос, терпеливым вздохом, показывая, что все знает, все чувствует и ко всему готова. Так терпеливо и молча пойдут они до последнего, конечного дня, показав на прощанье, сколько в них было тепла и солнца, потому что огонь — это и есть впитанное и сбереженное впрок солнце, которое насильно изымается из плоти.
Остров продолжал жить своей обычной и урочной жизнью, поднимались хлеба и травы, вытягивались в земле корни и отрастали на деревьях листья; пахло отцветающей черемухой и влажным зноем зелени; шепот-ливо клонились к воде по правому берегу кусты; вели охоту ночные зверьки и птицы. Остров собирался жить долго.
7
Прошла троица. Уезжают Настасья с Егором. Настасья, совершенно потерянная, ходит по избе и разговаривает с вещами. В сентябре она еще собирается приехать сюда копать картошку. Настал последний день. Попили чаю: Настасья в последний раз согрела самовар. Всю хозяйственную утварь приходится бросать. Дед Егор берет с собой ружье и весь припас, хотя сомнительно, чтобы в его годы ружье пригодилось ему. в большом городе. Настасья ни за что не хочет бросать прялку. Она просит подошедшую Дарью приютить ее кошечку Нюню, куда-то пропавшую. Собираются молчаливые, подавленные соседи. Настасья отдает ключи от дома Дарье. В моторке их ждет Павел. Он завел мотор — лодку со стариками дернуло и потащило — все быстрей и быстрей, все дальше и дальше вниз по Ангаре.
8
В первую жаркую летнюю ночь на Матёре Петруха сжег свой дом. Люди столпились вокруг — вся оставшаяся живая деревня, даже рабятишки. Но и они не гомонили, как обычно; стояли завороженные и подавленные страшной силой огня. Голосила одна Катерина. Подошла Дарья и стала рядом с ней. Все знали — то же самое будет и с их избами, просто Петрухина первая. Настолько ярко, безо всяких помех, осветилась этим огнем судьба каждого из них, та не делимая уже ни с кем, у близкого края остановившаяся судьба, что и не верилось в людей рядом, — будто было это давным-давно. Об этом и говорила Дарья Катерине, успокаивая и уводя ее с пожарища. У всех будет то же самое, никто не минует этой судьбы. Катерине она выпала первой — легче будет потом. Она свой черед прошла.
Хозяин в эту ночь рано вышел на пост и видел все от начала до конца. Но он видел и дальше...
9
Павел приезжал все реже. В совхозе его поставили на ремонт техники, назначив бригадиром. Организована работа была из рук вон плохо. Одна из нелегких задач, терзавших новое начальство, — куда растолкать многочис: ленное прежнее колхозное чинство, людей среднего и высшего эшелона, познавших хоть маленькую, да власть, с которой не вдруг слазь, научившихся командовать и разучившихся, само собой, работать под командой.
Павлу стало спокойнее, когда к Дарье перебралась Катерина. За последние месяцы Павел просился на сенокос и уборку сюда, в Матёру, чтобы по-свойски и по-хозяйски подчистить и отпустить под воду остров. Но особо не настаивал — боялся, что его заставят тут же заодно проводить и другую уборку — сжигать постройки. Павел знал, что надо переезжать с Матёры, но не понимал, почему надо переезжать в этот поселок, поставленный так не по-людски и несуразно, что только руками развести. Зачем, по какой причине надо было относить его за пять верст от берега моря, которое разольется здесь, и заносить в глину да камни, на северный склон сопки — этого никто понять не мог. Строили не для себя, смотрели только, как легче построить, и меньше всего думали, удобно ли будет жить. Рассказывают, что даже начальник ГЭСстроя, ставившего новые поселки, приехав и посмотрев, будто бы выматерился и признал, что будь его воля, он ни за чем бы не постоял, а перенес поселок куда надо. Но дело было уже сделано, деньги угроханы.
Вспоминая, какая будет затоплена земля, самая лучшая, веками ухоженная и удобренная дедами и прадедами и вскормившая не одно поколение, недоверчиво и тревожно замирало сердце: а не слишком ли дорогая цена? Не переплатить бы! На новой пашне земля черная, а подняли ее — она красная, впору кирпичный завод ставить. Выходит, надо жить, не оглядываясь, не задумываясь. Хлеб не родит земля — привезут тебе хлеб готовенький! Молока не станет от собственной коровы — привезут и молоко. И картошку, и редьку, и луковицу — все привезут. А где возьмут — не твоя забота. Но зачем потребовали от людей, кому жить тут, напрасных трудов? Сколько, выгадывая на один день, потеряли наперед — и почему бы это не подсчитать заранее?
Павел хорошо понимал, что матери здесь не привыкнуть. Ни в какую. Привезет ее — забьется в закуток и не вылезет, пока окончательно не засохнет. Наблюдая за матерью, он все больше убеждался, что, рассуждая о переезде, себя она нигде, кроме Матёры, не видит и не представляет, и боялся того дня, когда придется все-таки ее с Матёры увозить.
Подпалив дом, Петруха сжег и все материны припасы, так что Катерина жила теперь на Дарыгаых харчах. Больше всего она убивалась по самовару, Петруха спас только свою безголосую гармонь. Катерина все еще надеялась, что Петруха остепенится, устроится на работу и возьмет ее к себе. А теперь вот не стало ни дома, ни самовара, ни русской печи. Дарья ругает Катерину за то, что всю жизнь давала сыну поблажку — вот что и вышло. Никакой работы он не делал как полагается, жил одним днем. Вину за Петрухино сумасходство Катерина взваливает на себя. Они с Дарьей рассуждают, откуда берутся такие люди, как Петруха.
11
“Но еще сумела, всплеснулась жизнь в Матёре — когда начался сенокос” . И Матёра ожила пусть не прежней, не текущей по порядку, но все-таки похожей на нее жизнью, будто для того она и воротилась, чтобы посмотреть и запомнить, как это было. Заржали опять кони, зазвучали по утрам, перекликаясь, голоса работников, застучало-забренчало покосное снаряженье. Разыскали, где она есть, и отогрели кузницу, чтобы наладить технику на-конной тяге, достали литовки — и поднялся с постели дед Максим. Понадобилось — и поди ж ты! — как раньше отыскались литовки, и оказался жив дед Максим.
И работали с радостью, со страстью, каких давно не испытывали. И молодели на глазах друг у друга немолодые уже бабы, зная, что за этим летом, нет, сразу за этим месяцем, который чудом вынес их на десять лет назад, тут же придется на десять же лет и стариться. Выползали из деревни на луга старухи и, глядя, как работает народ, не могли сдержать слез. И подступали с вопросом: “Че вам надо было? Че надо было, на что жалобились, когда так жили? Ну? Эх, стегать вас некому”. И соглашался народ, задумываясь: “Некому”. Вечером возвращались с песней. И чванливые раньше к трезвой песне мужики подтягивали тоже. Заслышав песню, выходили и выстраивались вдоль улицы все, кто оставался в деревне, — ребятишки, старухи, а также понаехавшие со стороны, когда такие были. Приезжали не только из совхоза, из городов, из дальних краев наезжали те, кто когда-то здесь жил и кто не забыл совсем Матёру. Это был горький, но праздник, когда бросались друг к другу двое, не видевшиеся много лет, успевшие уже и потерять, забыть друг друга, и, встретившись, найдясь, обнявшись среди улицы, вскрикивали и рыдали до опустошения, до того, что отказывали ноги. Казалось, полсвета знает о судьбе Матёры.