Тем временем началось воссоединение повстанцев с Добровольческой армией. Не радовало оно казаков обеих сторон: армейцы не могли простить оставленного фронта и отказа идти в отступление, а повстанцы не хотели возврата к старому жизни под офицерами. Соединялись разоренные, навоевавшиеся, обносившиеся казаки с разжиревшими па союзнических поставках бывшими сослуживцами, втайне и явно ненавидя друг друга. Не у дел оказался и бывший генерал восставших казаков Григорий Мелехов. Не вошел он в офицерскую "семью": манеры и характер подкачали. С банкета в Вешенской в честь воссоединения, наслушавшись бравых речей пьяных офицеров, угроз да упреков в адрес бежавших с фронта казаков, Григорий ушел разозленный. Отправился к Аксинье и там столкнулся со Степаном. Тягостно затянувшийся вечер прервал Прохор Зыков, пришедший за Григорием по приказу Кудинова. Григорию пришлось уйти, так и не выяснив отношений с Аксиньиным мужем. Перед отправкой на фронт навестил Мелехов свою семью в Татарском. Странным показалось Григорию это четвертое возвращение домой. После холодного приема в предыдущий приезд Наталья теперь была неожиданно ласкова и возбуждена. Впервые почувствовал Григорий тягу к жене и детишкам, от их необыкновенного запаха (волосы детей пахли солнцем, травою и чем-то еще нестерпимо родным) долго не мог оторваться Григорий. Вдруг показался он себе бесконечно чужим в этой мирной обстановке. Заметил Григорий, что хозяйство уже перестало волновать и отца, его заботила лишь мобилизация, точнее, возможность ее избежать. Видно, опустились руки у деда Мелехова, понял он невозможность наладить жизнь по-старому. Все выходило из-под контроля Пантелея Прокофьевича: Дуняшка, несмотря на запрет, продолжала сохнуть по Мишке Кошевому; Дарья, не сломленная никакими жизненными напастями и бедами, постоянно перечила свекру, все более отходя от хозяйства и опускаясь на глазах; Григорий продолжал изменять верной и любящей Наталье. Ни над чем уже не властен становился старик Мелехов, ничего не мог он изменить и исправить. На этот раз Григорий покидал хутор со странным, смешанным чувством к своей жене. Только теперь он в полной мере ощутил всю силу ее любви (потрясенная лаской мужа, его нежданным вниманием, Наталья однажды в первый и последний раз наклонилась и поцеловала его черную, пропахшую лошадиным потом руку), только сейчас начал задумываться о своих детях, таких близких и родных. Провожая отца, Мишатка любимец всей семьи расплакался, прося, чтобы вместо отца на войну отправили деда. Никогда еще не покидал он хутор с таким тяжелым сердцем, как в этот раз. Воспоминания об Аксинье ушли куда-то, отодвинутые новым, не испытанным до этого желанием семейного счастья. Дня через три после отъезда Григория вернулся в хутор Митька Коршунов. Приехал он с двумя своими сослуживцами по карательному отряду: с пожилым калмыком и пропойцей Силантием Петровичем, казачком Распопинской станицы. Видно, знатно служил Митька Коршунов белогвардейцам в карательном отряде Прянишникова: за зиму дослужился до вахмистра, а потом получил чин подхорунжего. Разжирел на казенных харчах, раздобрел. Горд собой был Митька Коршунов: добился и он офицерского чина, да не так, как Григорий Мелехов рискуя в бою своей головой, другие качества требовались для этого в карательных отрядах. А качеств этих у Митьки с детства было хоть отбавляй: свойственная ему жестокость не только нашла себе достойное применение, но, ничем не останавливаемая, чудовищно возросла. Навестил Коршунов родное пепелище (волнение на мгновение промелькнуло в кошачьих глазах, да и исчезло). Постоловался у свата Пантелея Прокофьевича и, выведав, что семья Мишки Кошевого (спалившего дом Коршуновых и в бешенстве убившего деда Гришаку) находится здесь, в хуторе, ни слова не говоря родственникам, отправился со двора в сопровождении своих сослуживцев. Спустя время до Мелеховых донесся слух о бесчинстве, совершенном тремя опытными карателями: они вырезали всю семью Кошевого старуху мать и детей (по словам Аннкушкиной жены, ставшей свидетельницей расправы, кровь лилась из-под дверей). Пантелсй Прокофьевнч палача в дом не пустил. Наталья брата защищать не стала: казакам противна была такая бессмысленная, нечеловеческая жестокость. После отъезда карателей по хутору ходили неделю толки. Большинство осуждало расправу над семьей Кошевого. Убитых похоронили, хатенку забили досками покупателей на пес не нашлось. Еще долго потом детишки боялись играть вблизи этого страшно молчащего дома. Потом наступил степной покос, п недавние события забылись.
За работу принялись Мелеховы всей своей оскудевшей семьей. Вернулась на одиннадцатый день из обывательского обоза Дарья, пригнав необходимых в работе быков. Не было старикам сладу со старшей снохой, а после неожиданной награды и вовсе Дарья от рук отбилась. Случилось это в самый разгар полевых работ. Приехали в хутор командующий Донской армии генерал Сндорип с союзниками. Оторвав людей от работы в самый покосный день, проговорили они свои громкие речи да стали награждать казачек за геройский поступок убийство пленных красногвардейцев. Давали Георгиевский крест и пятьсот рублей. Первой в этом списке значилась вдова убитого в марте хорунжего Мелехова. Покорила всех своим боевым видом веселая вдовушка, Возвратясь домой, денег она свекру не отдала, сославшись на то, что если б деньги предназначались семье погибшего, то это было бы оговорено в приказе. Пантелей Прокофьевич, и без того разочарованный видом современных генералов (они и на генералов-то не похожи вовсе: ни тебе аксельбантов, ни наград), спорить со снохой не стал, хотя всех и удивил отказ Дарьи. Разъяснилось все позднее, когда Дарья, побывав в городе, призналась Наталье, что заразилась в обозе от офицерика сифилисом, что лечиться ей никак невозможно и решила она покончить собой, сначала порадовавшись на эту вдруг засиявшую всеми красками жизнь. Просила она сообщить обо всем Ильиничне (самой совестно) и ни в коем случае не ставить в известность свекра. Женщины, соблюдая все меры предосторожности (выделив Дарье отдельную посуду и не подпуская к ней ребятишек), твердо держали данное невестке слово. Томимый неясными предчувствиями и тоской, вернулся Григорий на фронт. Особое безразличие овладело вдруг Мелеховым. Его начальник штаба, Копылов, хотя с виду человек сугубо штатский, дело вел умело и быстро наладил отношения с Григорием. Однако и он (ученый) попрекал Григория плохими манерами, безграмотной речью, указывал на резкое отличие Мелеховаофицера от офицеров Добровольческой армии, называл Гришку чуть ли не большевиком, а после стычки того с генералом Фицхелауровым и вовсе перестал с Григорием общаться. Объясниться им так и не удалось: Копылова убили в первом же бою. Для Григория этот боя стал знаменательным: он впервые уклонился от прямого участия в сражении. Не повел казаков под обстрел большевистских батарей, не из трусости просто чтото сломалось в этот момент в Григории Мелехове, командире казачьей дивизии, с предельной ясностью он осознал всю никчемность происходящих событий. То ли разговор с Копыловым, то ли скандал у Фгщхелаурова, обвинившего Григория в бездарном командовании казаками, а может быть, и то и другое было причиной такого настроения Григория. Но теперь он отчетливо понял, что примирить казаков с большевиками ему не удастся., а служить офицерам, презирающим его, враждебным по духу, которых он сам не уважал тоже больше не хотел. На место убитого Копылова прислали к Григорию нового начштаба полковника Андреянова. Пожилого курносого офицера с мальчишески оттопыренными ушами и сединой на висках, по-стариковски болтливого и к тому же трусливого, Григорий невзлюбил с первого взгляда. Дальше сто неприязнь только возрастала. Как-то, придя в штаб, попал Григорий на допрос пленного красноармейского командира. Он оказался мобилизованным Орловским губвоенкоматом бывшим офицером царской армии. Несмотря на это, на вопросы, касающиеся расположения и количества красноармейских частей, участвовавших в боях, отвечать наотрез отказался. Григорию очень понравилось, с каким достоинством держатся весь допрос офицер-враг. Развеселило его и порадовало еще больше, как удачно был поставлен на место Апдреянов, как смешон в бессильной злобе по сравнению с пленным, безоружным, но спокойным. Под конец оказалось, что полковник к тому же сам себя обезоружил: он угрожал командиру красноармейцев разряженным, давно нечищеным револьвером Григорий от расстрела, пленного спас, здраво рассудив, что расстрелять надо того, кто выдал свое командира, чтобы на чужом примере научить казака верности. На замечание начштаба, что офицеров-большевиков надо истреблять без сожаления, что они в Добровольческой армии всегда пускали таких в расход, Григорий ответил, что он привык убивать в бою, а пленных без нужды не стреляет. Сам напрашиваясь, Григорий с радостью принял разжалование в сотники. Дивизию его расформировали, пробудив тем самым мутную тревогу возмущение среди уважающих командира казаков. Однако не успел Григорий добраться до пункта нового назначения, как вырвали его с фронта новым страшным известием с хутора. Может, Григорий и не вспоминал уже о горько своей и бесплодной любви к Аксинье Астаховой, да люди такого не забывают. Дарья, в отместку за несчастно прожитую разгульную свою жизнь, из зависти рассказала расцветшей после отъезда мужа Наталье, что стала однажды сводницей в Григорьевой связи с Аксиньей, а потому точно знает что отношения их продолжаются. Наталья нашла подтверждение этим словам и своим предчувствиям у самой Астаховой. И решилась женщина на глубоко противный ее природе поступок вытравить ребенка, которого ждала от Григория. Ильинична не успела остановить взбесившуюся сноху. Наталья умерла от начавшегося кровотечения, наказав Мишутке передать отцу поцелуй и просьбу, чтоб не забывал детей своих, жалел и любил их. Сообщение о гибели жены снова привело Григория в родной дом. По дороге домой многое передумал Григорий за два долгих дня. Нещадно гнал он коня, привыкшего к хозяйскому вниманию и бережному отношению, стараясь уйти от одолевавших его мыслей. В спутники взял с собой Прохора Зыкова, развлекал то воспоминаниями о прошедших войнах, о выигранных сражениях. Но чем ближе приближались шеи к хутору, тем мрачней и молчаливей становился Григорий. Узнав от Ильиничны правду, помрачнел еще больше. Если бы Наталья, взяв детишек, ушла, как грозилась свекрови, из дому, если бы умерла там, отягощенная ненавистью и злобой к мужу, Григорий, может, и не стал бы так страдать. Его боль увеличивалась от сознания того, что Наталья, умирая, простила его, что последние ее мысли были о нем, горячо любимом муже. Это отягощало его совесть немым укором. Осознав, что именно Аксинья стала виновницей смерти Натальи, он почувствовал к ней отчужденность, а затем и возрастающую злобу. Аксинья, прекрасно понимая переполнявшие o Григория чувства, старалась встреч с милым избегать, на глаза ему не попадаться. Даже работа, по которой соскучился Григорий, не могла избавить его от обуревавших тяжелых мыслей. Посреди покоса вдруг бросал косилку, садился на коня и мчался к детям, по которым вдруг начинал скучать. Дом, горница все с детства родное вдруг изменилось, опустело после смерти Натальи. Вещи, предметы еще хранили ее запах, порядок, ею установленный, и тем все более усиливали гнетущую Григория тоску. Он занялся совсем уж позабытым делом: стал мастерить игрушки для своих детишек. Однако никакие игрушки не могли завоевать сердце разбушевавшегося Мелехова-младшенького: отец не успел появиться, как снова в поле собирается. С обещания Григория взять в поле на покос Мишатку, началась крепкая дружба отца с сыном. Григорий уезжает с хутора Татарского на фронт, так ни разу и не поговорив с Аксиньей. Только однажды повстречались они на проселочной дороге, но у Григория на коне сидел Мишатка, к тому же ни сам Мелехов, ни Аксинья особого желания к разговору не высказали. По пути к фронту все больше казаков встречали Григорий и Прохор, верный спутник Мелехова. В основном это были дезертиры, возвращавшиеся в родные хутора. Одни с добычей (награбленным во взятых станицах и хуторах добром: грабили, как будто находились на чужой территории "надвое суток город в вашем распоряжении"), другие побираясь. Дезертиры бежали с фронта, не пытаясь даже особенно прятаться, предоставляя липовые освободительные документы или даже без оных. Их вылавливали карательные отряды, составленные из калмыков, наказывали по законам военного времени, возвращали в оставленные части. Но чем ближе подъезжал Григорий к фронту, тем больше открывалась перед ним отвратительная картина разложения Донской армии, начавшегося именно тогда, когда Добровольческая армия, пополненная повстанческими отрядами, достигла на Северном фронте наибольшего успеха. В станицах и селах, где располагались ближние резервы, офицеры беспросыпно пьянствовали; казаки самовольно уходили в отпуска, части насчитывали около шестидесяти процентов состава, не больше, обозы ломились от награбленного имущества, еще не переправленного в тыл. Поистине символической стала для Григория встреча в одной прифронтовой станице с лейтенантом английской армии Кэмпбеллом. Тот служил у белогвардейцев инструктором по танкам, даже лично участвовал в боях с красными. Его сопровождал офицер Добровольческой армии поручик Щеглов. . Оба пили по-черному. Кэмпбелл был уверен в поражении белогвардейцев, народ победить невозможно. Сознавая это, но, уважая храбрость и мужество красноармейцев, свидетелем которых был не раз, Кэмпбелл только горько ухмылялся. Поручик же, запинаясь, исходил злобой и бессильной ненавистью, он грозился, еле двигая языком, народ "привести в исполнение", то есть "в повиновение" (оговорка, пожалуй, очень показательная). Григории понял, что с этим "разъяренным" поручиком ему не по пути, вот англичанину, руки которого черны от машинного масла, Мелехов явно сочувствовал, пожелав ему по-доброму поскорее убираться с чужой земли. За год семья Мелеховых убавилась ровно наполовину. Не зря проговорил как-то Пантелей Прокофьевич, что смерть полюбила их курень: не успела похоронить Наталью, как через полторы педели после отъезда Григория снова запахло в просторной горнице мслеховского дома ладаном. Утопилась Дарья. Однажды, вернувшись с поля, она отправилась с Дуняшкой купаться. Заплыла на середину Дона, вынырнула на минуту из воды, вскрикнула: "Прощайте, бабоньки!" и пошла камнем на дно. Памятуя эту фразу, не соглашался поп Виссарион отпевать самоубийцу и хоронить ее как положено, на кладбище, только угроза Пантелея Прокофьевича пожаловаться атаману на своеволие священника в отношении офицерской вдовы, награжденной Георгиевским крестом, помогло Мелеховым избежать невиданного позора. Выкапывая Дарье могилку, Пантелей Прокофьевич и себе присмотрел место на кладбище, но, видно не то время пришло, когда можно старикам спокойно помирать в родном курене. Упорно ползли в хутор слухи об отступлении Донской армии к Дону. Пантелей Прокофьевич старался не участвовать в разговорах об этой войне, вроде принимая все равнодушно, но поведение его убеждало в обратном. Все раздражительнее становился старик, все чаще случались с ним вспышки безудержного гнева, в продолжение которых он уничтожал с таким трудом нажитое добро. Чинил как-то хомут; как-то дратву, начал сшивать, но дратва оборвалась несколько раз этого было достаточно: вскочил, опрокинув табурет, схватил хомут и начал зубами изрывать кожаную обшивку, потом бросил на пол стал, по петушиному подпрыгивая, топтать хомут ногами. На замечание Ильиничны ответил, успокаиваясь, что и хомут-то был так себе... Постепенно Ильинична применила другую тактику при мужнином разоре: во время подобной вспышки начинала всячески ему потакать, помогая в учпненпн погрома. Это оказало лучшее воздействие, нежели предыдущие попытки остановить Пантелея Прокофьевича уговорами. Чтобы как-то укрепить позиции Донской армии, была объявлена поголовная мобилизация, в которую попали и хромой старик Пантелей Прокофьевпч и раненый Христоня. Освобождались только явные калеки. Фронт неумолимо продвигался к Дону. Пантелей Прокофьевнч провоевал недолго, 17 сентября он вернулся в хутор дезертиром. Кто-то из соседей на старика донес, и его забрали с первым же карательным отрядом. Наказания розгами, которое выносил полевой суд в станице всем дезертирам, Пантелей Прокофьевнч избежал только благодаря доброму имени своего сына Григория. Его отпустили, снова направив на фронт, однако, выйдя из станицы, Паптелей Прокофьевич вздохнул с облегчением и отправился прямо по бездорожью... обратно в Татарский (теперь он собирался прятаться получше единственный урок, который вынес старик из всей этой истории). Чем ближе подходил Пантелей Прокофьевнч к Дону, тем чаще встречал подводы беженцев. Повторялось то, что происходило весной во время отступления повстанцев: все дороги были запружены набитыми до отказа бричками, гуртами овец, табунами ревущего скота... Вернувшись домой, Пантелей Прокофьевич и сам собрался в отступную.