Надо отметить, что кооперативное движение в Зауралье возникло еще в последнее десятилетие XIX в. По инициативе правительства в Сибирь, «чтобы местные люди не стали готовить плохого масла, которое могло бы повредить нашей торговле с иностранцами», были направлены инструкторы, которые следили за технологией производства на маслодельных заводах. Однако только этой деятельностью специалисты себя не ограничивали. Наблюдая, как «главная выгода от маслоделия достается купцам и другим предпринимателям и что иначе могло бы повернуться дело, если бы крестьяне, поставляющие молоко на завод, стали сами готовить масло», они начали способствовать устройству артелей [см. об этом: Каратыгин Е. 1903, 354]. Некоторые исследователи утверждают, к сожалению – без ссылки на документы, что задача организации артельных маслодельных заводов изначально ставилась Министерством земледелия и государственных имуществ перед командированными в Зауралье специалистами, каковым был и один из «родоначальников» местного кооперативного маслоделия В. Ф. Сокульский [см.: Еремеев, 1990, 59–60].
Среди несомненных выгод от создания артельных товариществ отмечалось вытеснение с рынка частных заводчиков («видя что им бороться с артелью трудно, продают ей свой завод, а сами уходят на новые места») и освобождение крестьян от «кабалы» купцов – через образование при артелях своеобразных потребительских лавок: «…мало-помалу артельщики стали уже нарочно закупать различные ходовые товары (керосин, чай, сахар, спички и даже ситцы), складывали их в особое помещение при заводе и понемногу распродавали своим же артельщикам или раздавали им в долг под молоко, но, конечно, цену ставили божескую, так как им не приходится наживать от самих же себя» [Каратыгин, 1903, 355]. Н. Д. Зольникова, разбирая указанное сочинение С. Лаптева, приводит данные из «Истории Сибири» [1968, 203] о бурном развитии крестьянского маслоделия в Тобольской губернии: в 1901 г. в Кургане была создана Организация содействия кооперативным формам развития маслоделия в Сибири, работа которой привела к созданию сотен артелей, охвативших более 50 тыс. (80 %) крестьянских хозяйств [см.: Покровский, Зольникова, 2002, 239–247]. Позднее размах кооперативного маслоделия стал поистине колоссальным, особенно когда продолжением Организации стало еще более крупное объединение – Союз сибирских маслодельных артелей, история которого началась в ноябре 1907 г., после того как 12 кооперативов Курганского уезда договорились о совместном сбыте своей продукции. К 1917 г. в Союз входило более 2 500 артелей и артельных лавок из семи губерний Урала, Сибири и Степного края, в том числе Тобольской и Оренбургской. Закупочные конторы Союза располагались в Москве, Владивостоке и Самарканде, имелось представительство даже в Лондоне, где были подписаны несколько договоренностей о товарообмене сельхозпродукцией с кооперативами Австралии и Новой Зеландии [см.: Десятилетие нашего союза, 1918, 2–4].
Примечательно, что до 1917 г. зауральские старообрядцы не подвергали сомнению приемлемость артельных объединений. В многочисленных соборных постановлениях поморского согласия 1906–1917 гг. – Колесовского (12 марта 1906 г.), Гагаринского (20 декабря 1912 г., 3 марта 1913 г.), Младодубровского (9 июня 1914 г., 14–15 июня 1915 г.), – нет ни одного упоминания о полемике вокруг кооперативной торговли и т. п. [см.: Древлехранилище ЛАИ УрГУ. V.204р/4052, л. 79 об.–83 об.; VI.152р/990; V.56р/1008; V.22р/641, л. 83–89 об.]. В с. Бродокалмакском Челябинского уезда Оренбургской губернии кредитное товарищество, созданное в 1911 г. тридцатью местными жителями, к 1 января 1917 г. объединяло уже 1 157 человек, причем заметных разногласий не вызывало: «…польза очевидна всем… общество ведет снабжение продовольствием, семенными хлебами, сахаром, солью, крупчаткой» [С. Бродокалмакское, 1917]. О том, что часовенные в Тобольской губернии также вступали в разного рода артели, говорит в своем сочинении и сам С. Лаптев: «Востали артели союзныя, и мы их любезно приемлем, а не осмотримся, ладно ли сие делаем» [Духовная литература староверов, 1999, 159]. Оренбургские, уфимские, пермские и тобольские миссионеры, наблюдающие за «раскольниками» в подведомственных им епархиях, также не отмечают признаков отрицательного отношения староверов к подобного рода товариществам [см.: ОЕВ, УЕВ, ПЕВ, ТЕВ за 1900–1917 гг.]. Считается, что в Зауралье в маслодельные кооперативы в качестве поставщиков молока для заводов входило до 80 % хозяйств [см.: Покровский, Зольникова, 2002, 247]. Журнал «Церковь» настаивал на том, что в Западной Сибири все общественные маслоделки («молоканки») являлись «продуктом самодеятельности» старообрядцев [Омск, 1909, 567], однако это, вероятно, все же следует считать преувеличением, поскольку С. Лаптев критикует артели и союзы в первую очередь за их «смешанный» состав, за то, что в них «обретаются различных сект еретики и безбожники, немцы и жиды» [Духовная литература староверов, 1999, 162].
В горно-заводской зоне на появившиеся приблизительно в то же время кредитные, ссудо-сберегательные и потребительские общества (Екатеринбургское общество рабочих и служащих торгово-промышленных и фабричных предприятий и кустарных мастерских известно с 1908 г.) старообрядцы смотрели совершенно спокойно, если не благожелательно. Например, в Старо-Уткинском заводе Красноуфимского уезда Пермской губернии лавка общества потребителей располагалась прямо в доме известных в часовенном согласии староверов-иконописцев Филатовых [Уральская икона, 1998, 328]. Редакция журнала «Уральский старообрядец», отвечая на вопросы читателей в 1916 г., уверенно обосновала допустимость даже для настоятеля общины исполнять должность кассира кредитного общества: «…цель товарищеской организации – помощь беднейшему населению. Так что ничего зазорного в этом нет» [Ответы редакции, 1916, 35–36]. Заметим все же, что в числе самых активных сотрудников редакции был начетчик А. Т. Кузнецов, не считающий предосудительным элементом «смешения» ни вступление в партию эсеров, ни объединение крестьян безотносительно их вероисповедания в союзы с целью ведения «правильной» борьбы за землю [Совет крестьянских депутатов, 1917]. С. Лаптев, в отличие от А. Т. Кузнецова, воспринимал сообщение с иноверными, членство в одной организации с ними как душепагубное отступление [см: Покровский, Зольникова, 2002, 247–248].
Вполне допустимо, что до определенного момента, а именно до появления во время Первой мировой войны острых проблем в сфере товарооборота и всевозрастающего давления властей на крестьян, сильных предубеждений к кооперативному движению не проявлялось, а существующие настроения против «смешения» не были основанием для противодействия. С. Я. Лаптев, чутко и критично воспринимавший окружающую действительность и рано пришедший к выводу о том, что в миру душу не спасти, в своем порицании торговой кооперации, возможно, не всегда находил поддержку даже в собственной семье, которая была достаточно зажиточной и, возможно, склонялась к участию в маслодельном кооперативе, поскольку проживала в районе, где они были распространенным явлением.
В сочинении С. Лаптева рассматриваются только торгово-производственные артели и нет упоминания о появившихся потребительских кооперативах, хотя они тоже по тем же критериям, что и маслоделки, вполне могли быть названы «антихристовыми» союзами. Рост подобных объединений, происходивший в последний предреволюционный год на фоне свертывания рынка свободной торговли, был очень высоким. На Урале в 1916–1917 гг. действовал Уральский союз потребительских обществ, базировавшийся в Екатеринбурге и работавший через отделения уездного уровня с «кооперативными ячейками» – сельскими и деревенскими потребительскими обществами. Его целью было снабжение ячеек предметами первой необходимости. Так, например, в Камышловском уезде Пермской губернии в начале 1916 г. местное отделение насчитывало лишь 43 общества, а к концу года уже – 130 [см.: Камышлов, 1917]. Через них население могло сбывать, хотя и по низким ценам, свою продукцию и получать доступ к товарам, перебои с которыми случались все чаще и чаще. Тот же, кто отказывался воспользоваться услугами кооператива (например, его не устраивала ценовая политика) имели очень мало легальных возможностей продать зерно или муку самостоятельно и подороже из-за введенных правительством твердых закупочных цен (в Пермской губернии хлебная монополия была введена с 1 июня 1917 г.). Положение этих людей еще больше ухудшилось после того, как большевики, пришедшие к власти на местах в октябре 1917 – марте 1918 гг., поставили под свой контроль Советы крестьянских депутатов, через которые начали осуществлять государственную монополию на реализацию хлеба. В опубликованном 9 марта 1918 г. обращении Уралоблсовета к трудящимся каждому крестьянскому хозяйству предписывалось сдать в общественный амбар в распоряжение продовольственного отдела уездного Совета все запасы, превышающие норму (10 пудов хлеба на едока), и определяемое местным Советом количество фуражного зерна. Из сданных излишков часть следовало отдать голодающим уезда, остальное вывезти на областные ссыпные пункты. Cледует заметить, что ссыпные пункты не являлись изобретением советской власти. Они создавались и ранее представителями продовольственных управ, выезжающими в деревни производить закупки хлеба. Большевики лишь «усовершенствовали» и расширили эту систему, перейдя к принудительным и практически не оплачиваемым изъятиям [см.: Продовольственная безопасность Урала, 2000, 254–255, 266–267, 270–271]. Оплата сданного зерна производилась по большей части квитанциями, сроки погашения которых были растянуты на несколько этапов и определялись местным советом. Уклонявшиеся от сдачи излишков объявлялись врагами народа, и их судили по законам военного времени [см.: Иванов, Тертышный, 2002, 55].