Длительному воспроизводству сталинизма способствовал необычный для того времени социально-экономический уклад, окончательно сформировавшийся после индустриализации и коллективизации. Огосударствленная экономика стала капиталом, который эксплуатировал трудящихся, способствовал изъятию прибавочной стоимости, но воспринимался как социалистическое явление, служа экономической основой для диктатуры советской номенклатуры и И.В. Сталина.
Со своими предтечами сталинизм роднит критика капитализма, в которой верно подмечены его противоречия и беды, но предлагаются фантастические средства для трансформации. Теоретики мелкобуржуазного социализма и коммунизма преувеличивали роль политических учреждений в жизни общества, стремились уничтожить эксплуатацию путем реформ в сфере обращения и распределения, предлагали уравнивание состояний. Экономический и политический «романтизм» нецивилизованных людей приводил к волюнтаризму. Российские народники, по мнению Ленина, «выбрасывали за борт всякий исторический реализм, сопоставляя всегда действительность капитализма с вымыслом докапиталистических порядков»[45]. Интересно, что подобную манеру рассуждений он сравнивал с «узко интеллигентным самомнением или, пожалуй, бюрократическим мышлением»[46]. Для данного стиля мышления было характерно социальное прожектерство; недоверие к самостоятельным тенденциям отдельных общественных классов, творящих историю сообразно их интересам, отношение к ним как к материалу истории; игнорирование вопроса об условиях, которые могут развивать сознательную деятельность творцов истории – народных масс, количество которых будет возрастать по мере ускорения исторического процесса; стремление задержать или игнорировать противоречия реальной действительности в угоду своим утопиям вместо сознательного разрешения их. Догматизм идеологов вступал в противоречие с действительностью, что приводило к отрицательному отношению к гуманистическим ценностям предшествующих периодов, к теоретическому эклектизму. Идеологами мелкобуржуазного социализма и коммунизма становились люди образованные, интеллектуалы. Выразителями интересов мелких буржуа они становились потому, что «их мысль не в состоянии преступить тех границ, которых не преступает жизнь мелких буржуа, и потому теоретически они приходят к тем же самым задачам и решениям, к которым мелкого буржуа приводит практически его материальный интерес и его общественное положение»[47].
Закономерность, свойственная многим странам: влияние рабочего класса приводит к трансформации психологии и массового сознания мелкой буржуазии. Ее представители «приобретают черты, резко контрастирующие с социально-психологическим обликом буржуазии». Усиливается враждебность власти крупного капитала, его интересам[48]. Облик российских и зарубежных революционно настроенных мелких буржуа запечатлен в поэзии и политических трудах[49]. В период гражданской войны в Советской России сформировался массовый тип руководителя из числа рабочих и крестьян, которые обладали «только психологией прямого действия»: уверенностью в безграничных возможностях «революционных мер» при решении любых проблем[50].
Маркс наблюдал подобных людей еще в середине 19 века в революционной Европе. Их «грубый и неосмысленный» коммунизм, считал классик, «есть только форма проявления гнусности частной собственности, желающей утвердить себя в качестве положительной общности». Неразвитость идеологов этого типа коммунизма выражается в непонимании «человеческой природы потребности», отрицании личности человека, возвеличивании физического труда в противовес миру «культуры и цивилизации», следовании идеалу всеобщего опрощения. Уверовав в «уничтожение человеческого самоотчуждения» на основе «общности труда и равенства заработной платы, выплачиваемой …общиной как всеобщим капиталистом», грубые коммунисты объективно оставались в рамках частнособственнических отношений[51].
После Октябрьского политического переворота, совершенного социалистическими силами в рамках буржуазно-демократической революции, значительная часть мелкой буржуазии пошла за рабочим классом и большевистской партией. Вектор иллюзий мелких буржуа изменил направление: действительность капитализма широкие массы трудящихся стали сопоставлять с вымыслом о лучшем будущем – с коммунизмом. В коммунистических грезах сконцентрировались не реализованные потребности десятков миллионов слабо социализированных людей в нищей стране. Свою роль сыграли Декрет о земле 1917 года; патриотическая борьба против иностранной интервенции и белогвардейцев; при всех перегибах политики «военного коммунизма», продразверстки, она оказалась в тех конкретно-исторических условиях более рациональной и эффективной, чем экономическая линия белогвардейских правительств[52]; переход к НЭПу. Трудящиеся разочаровались в либерализме, с которым они связывали беспощадную эксплуатацию, свои страдания в годы мировой войны и лицемерную буржуазную политику Временного правительства.
Стоит выделить главную причину поражения белого движения. Ленин назвал А.И. Деникина «слепым щенком» за непонимание сущности классовой борьбы[53]. Его политическая беспомощность была следствием вполне определенного классового воспитания и поведения, основанного на нежелании считаться с потребностями десятков миллионов людей страны, попрании их интересов, неумении действовать максимально гибко в чрезвычайных ситуациях. Действительно, в то время, когда крестьяне России уже пользовались предоставленной им большевиками и левыми эсерами землей, деникинское правительство все еще решало вопрос о возможности отчуждения у помещиков части земли, а вернувшиеся в свои имения помещики реставрировали старые порядки[54].
НЭП был социалистической, в интересах большинства населения, политикой большевистской партии в условиях разрушенной страны, населенной людьми с мелкобуржуазной психологией. Характер политики определяли несколько тысяч революционеров со стажем и поредевший в боях гражданской войны слой социалистически развитых рабочих. Ленин чувствовал слабость субъективного фактора революции после войны, но рассчитывал, что в исторически короткие сроки в результате политики «культурничества» большевики подготовят предпосылки для перехода к новому строю[55]. Это была историческая альтернатива России. Однако отсталость страны, мелкобуржуазность ее населения, управленческое бескультурье, давление крупных капиталистических государств создавали предпосылки для изменения характера политики, повод для культа личности, а в отдаленной перспективе и для буржуазного политического переворота. Общественная психология первой трети ХХ века в России опредметилась в виде Мавзолея В.И. Ленина.
С точки зрения современников Ленин был системообразующим элементом советской политической системы. «Гениальный Ленин был историческим авторитетом – это одна сторона дела, - писал большой политический недоброжелатель Владимира Ильича Н.Н. Суханов. - Другая – та, что, кроме Ленина, в партии не было никого и ничего. Несколько крупных «генералов» без Ленина – НИЧТО (Выделено Сухановым – А.Ф.), как несколько необъятных планет без солнца…Что же касается офицерской партийной массы, то, как мне уже пришлось упомянуть, эта масса далеко не отличается высоким социалистически-культурным уровнем…В соответствии с этим для большевистской массы непреодолимую притягательную силу имеет всякого рода радикализм и внешняя левизна, а естественной линией работы является демагогия»[56]. С разных позиций об исключительной роли Ленина пишут и западные историки, и его соратники[57]. Изложенные Н.Валентиновым факты говорят о понимании Лениным своей роли в истории страны[58].
После смерти Ленина и закономерного раскола в ВКП (б) субъективный фактор Октябрьской революции изменил свое содержание. Приобрел мелкобуржуазно-коммунистический характер, стал отличаться «детской болезнью левизны» в политике. С января 1928 по ноябрь 1929 года произошел перелом. В сетованиях крестьян периода раскулачивания: «Лучше Ленин, чем ленинизм. Лучшие коммунисты убиты и умерли. Остались сволочи»[59], была определенная доля истины. С поправкой, что под «ленинизмом» в 1929 году смоленский крестьянин имел в виду политику группы Сталина в деревне, а под «сволочами» навербованных из маргинализированных слоев населения чиновников.
«Вот эти-то раскрестьяненные крестьяне, оторванные от прошлого, лишенные настоящего, оказавшиеся в зоне своеобразного «внекультурья», только и могли воодушевиться проектом «чистого, тотального социализма, идеей великого разрыва и порыва», - отмечает И.М. Клямкин. Но сталинский вариант общественного развития возможен при наличии еще ряда предпосылок. «Сталинский казарменный социализм, - продолжает автор, - становится возможным только в том случае, если раскрестьянивание происходит в условиях крупного машинного производства, нуждающегося в развитии и расширении, способного поглощать деклассируемую рабочую силу и вместе с тем стать опорой для деятельности политических организаций, аналогичных сталинской партии, которые в свою очередь нуждаются именно в раскрестьяненных, т.е. выброшенных из своего жизненного уклада новобранцах»[60].