Последующие столкновения между короной и ее противниками были не только следствием его личных качеств, но и в значительной степени его политических убеждений. Историк Ч. Карлтон подчеркивает, что оппозиция всегда воспринималась им как заговор злых и эгоистичных людей. Король считал, что только сам может судить о том, что в деятельности парламента было добром и что злом.[10] Так как Карл очень редко оставлял документальные свидетельства, которые могли бы подтвердить его истинные мысли, некоторые ученые сформировали весьма интересную концепцию относительно источника, из которого можно почерпнуть некоторые идеи и убеждения короля. В 1630-е гг. при дворе весьма популярны были так называемые игры в маски. Король и королева практически всегда участвовали в пьесах, исполняя главные роли. Основной политической целью данных игр историк Р. Каст называет утверждение и провозглашение сильной королевской власти. Карл являлся олицетворением мудрости и справедливости, в то время как царица была представлена как воплощение чистой любви и красоты. Они символизировалиBetween them they would create order and harmony by subduing the disruptive forces of the anti-masque, such as puritanism and popular rebellion. восстановление порядка и гармонии путем подавления таких разрушительных сил, как пуританство или народные восстания. Из этого Р. Каст делает вывод о том, что помимо идеи о божественном предназначении короля, Карл I был одержим идеей того, что гармония и порядок могут быть достигнуты при помощи короля, который, играя роль, закладывает определенные модели поведения, которые надлежит копировать и соблюдать всем остальным.[11] Так или иначе, убеждения короля явно расходились и с парламентом, и с английским народом, и со временем в целом. This points to one of the most interesting contrasts with his father.
Эти расхождения привели к тому, что парламент 1629 года был распущен и не собирался в течение последующих 11 лет. Однако многие историки сходятся во мнении, что винить в этом только одного короля не совсем справедливо. Так, английский историк К. Брайс говорит о том, что «раньше в историографии было модно называть личное правление "11 годами тирании". Карла подозревали в стремлении установить абсолютистскую монархию континентального типа. Есть причины, по которым эту интерпретацию сейчас не поддерживают. Известно, что у Карла было немного интереса к политике: он часто писал на бумагах: "Поступайте так, как считаете это в моих интересах". Маловероятно, что решение править без парламента было частью грандиозного плана. Скорее, это результат расстройства, вызванного тем, что парламент не сделал того, чего Карл ожидал…».[12] Эта версия подтверждается мнениями о том, что парламент в то время на самом деле не имел решающего значения, а был только органом выражения народной воли. Тем более и при Якове I созыв парламента относился к королевской прерогативе. По мнению К. Рассела, искать объяснение неудачам Карла I исключительно в его отношениях с парламентом, значит принимать симптом за болезнь.[13]
К тому же, ответственность за то, что соглашение между парламентом и короной не было достигнуто, в такой же степени может быть возложено и на членов палаты общин. Еще первый парламент 1625 года внушил Карлу отвращение к идее парламента вообще своим решение о таможенном сборе, который нижняя палата собиралась оставить за королем лишь на один год. Это решение показалось Карлу оскорбительным, так как показывало, что королю не верят, как верили его предшественникам, которым постоянно предоставлялись таможенные сборы на все продолжение их царствования. Карл, считая свои политические принципы абсолютно истинными и неопровержимыми, сделал попытку потребовать столь необходимые ему средства. Король напомнил членам парламента, что это первая просьба, с которой он обращается к парламенту; что сам он еще молод и только начинает царствовать и что если он встретит доброе расположение и верноподданническое послушание, то это внушит ему любовь и уважение к парламенту и навсегда сохранит полное согласие между ним и его народом. Депутаты остались глухи к его доводам. То, что парламент не предоставил этих ассигнований Карлу на все время царствования, неоспоримо доказывает - палата общин всерьез намеревалась подчинить себе своего государя.[14]
Превратиться из монарха в раба своих подданных казалось ему величайшим позором, а безропотно смириться с этим падением, не сделав никаких попыток отстоять власть, было бы еще более унизительно. Поэтому Карл стал держаться того высокомерного тона, который, по его мнению, он себе усвоил по праву рождения. И с этого момента король будет считать себя вправе открыто нарушать старинные порядки.
Первой серьезной ошибкой Карла была попытка введения в Шотландии единого молитвенника в 1637 г. «Решение ввести в Шотландии единый молитвенник, с чего и началась британская смута, полностью было решением Карла, и оно настолько естественным образом вытекало из его убеждений о природе власти, о Британии, о церкви, что отрицать его ответственность значит отрицать очевидное», - отмечал К. Рассел.[15] Эта попытка привела к так называемым «Епископским войнам» (1639-40), где опять проявилась абсолютно неспособная на переговоры натура Карла. Король заявил шотландцам, что он скорее умрет, чем подчинится «неприемлемым и ужасным требованиям».
Тем временем, в стране росла оппозиция королевской власти. Многие ощущали противоречия между роскошной жизнью при дворе и обделенным английским народом. Возрастало недовольство религиозной политикой, которая, как считалось, была обусловлена влиянием его жены-католички. Все это усугублялось бесконечными сборами денег в условиях отсутствия парламента и социальной политикой Карла. На окне в Уайт-холле кто-то нацарапал слова: "Боже, храни короля, прокляни королеву и ее детей, и пошли нам пфальцграфа, дабы управлять в этом королевстве".[16]
Горечь, которую чувствует Карл после поражения в войне с Шотландцами, и недостаток поддержки со стороны его поданных усугубляются чувством вины, которое он испытывает после того, как был вынужден согласиться на казнь своего главного министра, графа Страффорда, в мае 1641 года. Это был настоящий удар для короля. Свою дальнейшую судьбу он будет считать возмездием и справедливым божьим наказанием за слабость.10 января 1645 года казнили второго близкого советника Карла – архиепископа Лода.
Король оказался практически в безвыходном положении. Все чаще он винил в своих затруднениях преднамеренную кампанию пуритан и парламентариев с целью свержения королевской власти; а его личное неприятие оппозиционных политиков, таких как Джон Пим, практически исключало возможность избежать крупного конфликта. [17]
Еще одним неверным шагом короля стало нарушение вековой традиции. В январе 1642 он лично явился на заседание парламента в сопровождении 400 вооруженных людей, чтобы арестовать лидеров оппозиции. Но «птицы улетели», и он ушел ни с чем, лишь вызвав гнев и раздражение тем, что нарушил эти многовековые традиции. Возвратившись в Виндзор и все обдумав, Карл пришел к выводу, что переборщил и решил исправить свой промах, составив послание к парламенту, в котором признал неправомочными свои действия против обвиненных им членов обеих палат. Однако все эти действия были приняты слишком поздно. Теперь смирение Карла снискало ему еще и презрение со стороны общин.[18] Гражданская война стала абсолютно неизбежной.
В какой же мере король ответственен за развязывание гражданской войны? Представляется очевидным, что полностью оправдать Карла в этом вопросе невозможно. Многие историки сходятся во мнение, что религиозная и политическая деятельность Карла, как и в целом его образ правления, привели к резкому обострению противоречий в Англии, а в итоге и к гражданской войне.
Однако и возлагать на него одного вину за начало гражданской войны в корне не верно. К. Рассел по этому поводу высказывает следующие идеи: «То, что Карл I, несмотря на свои добродетели, был непригоден к тому, чтобы быть королем, представляется очевидным, но не ответ, насколько он несет ответственность за гражданскую войну. Историки, все еще освобождающиеся от наследия Томаса Карлейля, показательным образом противятся утверждению, что какой-то мужчина может нести ответственность за серию событий. Причины такого нежелания внушают уважение, поскольку в каждом обществе происходят долговременные прогрессивные сдвиги, которые никакой индивид не может ни создать, ни изменить. В то же время есть и разумное в представлении, что ярость, которая возникает или которую сумели избежать в ходе политического противоборства, есть результат личных отношений между заинтересованными партиями. Даже не будучи способными убедить, политики хотят быть выслушанными и понятыми. Это чувство выслушанности рождает надежду, основу их ремесла. Этой надежды Карл всегда лишал тех политиков, с которыми имел дело. И тогда расстройство превращалось в ярость. Один из заметных фактов 1642 года в том, что у тех, кто имел опыт ежедневного сотрудничества с Карлом, не было по отношению к нему ни тепла, ни энтузиазма. Представляется, что Карла правильно рассматривать как необходимое условие для гражданской войны».[19]