Сам Омск писателю не понравился. У него, собственно говоря, и не было возможности составить всестороннее представление о городе, где он провел тяжкие годы своей жизни. Поэтому и оценки Омска, оставленные Достоевским, нельзя отнести к объективным. В одной из них столько усталости, боли, причиненной пребыванием здесь: «Омск гадкий городишко. Деревьев почти нет. Летом зной и ветер с песком, зимой буран. Природы я не видел. Городишко грязный, военный и развратный в высшей степени». Другая характеристика дана в нарочито игривом и ироническом тоне. Читатель сразу чувствует скрытый смысл, по своему значению противоположный сказанному. Введение к «Запискам из Мертвого дома» знакомит нас с городком К. Описанный так, как он описан, этот городок мог быть, конечно, любым другим городом середины XIX века. Но мы-то знаем, что Достоевский видел их не так много, а Омск стал для него особенно памятным: «Климат превосходный; есть много замечательно богатых и хлебосольных купцов, много чрезвычайно достаточных инородцев. Барышни цветут розами и нравственны до последней крайности. Дичь летает по улицам и сама натыкается на охотника. Шампанского выпивается неестественно много. Икра удивительная. Урожай бывает в иных местах сам-пятнадцать... Вообще земля благословенная. Надо только уметь ею пользоваться. В Сибири умеют ею пользоваться».
Достоевский на каторге.
В каторге Достоевский стал столь же бесправным, как и остальные арестанты. На вновь прибывших в острог надевали арестантскую одежду – «лоскутные платья». Брили головы – «бродягам, срочным, гражданского и военного ведомства спереди полголовы от одного уха до другого, а всегдашним от затылка до лба полголовы с левой стороны». Такая незамысловатая «прическа» помогала острожному начальству при первом взгляде на человека определить, к какому «разряду» он принадлежит. Голова Достоевского была тоже обрита наполовину. На его спине, как и у всех, красовалась мишень: летом черный круг, зимой белый «туз». Надумай каторжник убежать из острога на глазах у конвоя - вскидывай, служивый, ружье и пали прямо в спину...
Как и все окружавшие его арестанты, он был закован в кандалы. Царским указом вводилось «непременное правило для отвращения арестантов от побегов: чтобы состоящие в разряде всегдашних арестанты, все без изъятия, были закованы; срочных же, как военного, так и гражданского ведомств арестантов, а равно и бродяг содержать без оков, но с тем, чтобы в случае побега одного арестанта из какого-либо отделения сих последних разрядов, всех арестантов, состоящих в том отделении, тотчас заковывать в кандалы, потому что они одни за других должны ответствовать».
Достоевский ходил в кандалах весь назначенный ему срок каторги. Его заковали сразу по прибытии в острог. «Первые три дня я не ходил на работу, так поступали со всяким новоприбывшим: давалось отдохнуть с дороги, - «Записки из Мертвого дома». - Но на другой же день мне пришлось выйти из острога, чтоб перековаться. Кандалы мои были не форменные, кольчатые, "мелкозвон", как называли их арестанты. Они носились наружу. Форменные же острожные кандалы, приспособленные к работе, состояли не из колец, а из четырех железных прутьев, почти в палец толщиною, соединенных между собою тремя кольцами. Их должно было надевать под панталоны. К серединному кольцу привязывался ремень, который в свою очередь прикреплялся к поясному ремню, надевавшемуся прямо на рубашку».
О «чистоте» в арестантской палате вспоминал Достоевский, говоря, что здесь «все полы прогнили. Пол грязен на вершок, можно скользить и падать <...> Нас как сельдей в бочонке <...> Тут же в казарме арестанты моют белье и всю маленькую казарму заплескивают водою. Поворотиться негде. Выйти за нуждою уже нельзя с сумерек до рассвета, ибо казармы запираются, и ставится в сенях ушат, и потому духота нестерпимая. Все каторжные воняют как свиньи и говорят, что нельзя не делать свинства, дескать, "живой человек" <...> Блох, вшей и тараканов четвериками».
Достоевский рассказывал брату: «...есть давали нам хлеба и щи, в которые полагалось 1/4 фунта говядины на человека. Но говядину кладут рубленую, и я ее никогда не видал. По праздникам каша почти совсем без масла. В пост капуста с водой и почти ничего больше. Я расстроил желудок нестерпимо и был несколько раз болен. Суди, можно ли было жить без денег, и если б не было денег, я бы непременно помер, и никто, никакой арестант такой жизни не вынес бы. Но всякий что-нибудь работает, продает и имеет копейку. Я пил чай и ел иногда свой кусок говядины, и это меня спасало». Прожить на «кормовые» деньги каторжник действительно не мог. Судя по документам, «в день на человека» назначалось 9 копеек. Хотя дополнительная работа, и деньги, и все, что можно было на них купить, запрещалось, в остроге всегда работали, имели деньги, табак и даже вино. Начальство знало об этом, и ночные обыски были здесь обычным делом. Все запрещенное изымалось, виновный «бывал обыкновенно больно наказан». Но вскоре все произведенные недостатки пополнялись, заводились новые вещи, и все шло по-старому. Точно так же каторжане добывали себе одежду. Точно так же приспосабливались жить в полуразвалившихся, почти сгнивших казармах, где «все сквозное»...
В остроге Достоевского окружали в основном простолюдины. Они совершали преступления от безысходной, тяжкой доли. Жестокий помещик, опьяненный своей беспредельной властью над крепостными крестьянами, разорил их дома, довел до голодной смерти женщин и детей - и крестьяне поджигают имение, а то и убивают хозяев, выходят на большую дорогу с разбойничьим кистенем, пытаясь своими силами восстановить справедливость. В конце концов, их ловят и определяют «к месту». Некоторые крестьяне, набранные по рекрутскому набору в армию, не выдерживали издевательств со стороны офицеров, расправлялись с ними, тоже попадали на каторгу. И вот, жестоко наказанные, закованные в кандалы, они оказываются в остроге среди себе подобных. На лицах многих, осужденных на вечную каторгу, раскаленным железом выжжены буквы: ВОР или КАТ (сокращенно: каторжник). Две буквы на щеках, одна на лбу. Большинству из них никогда не суждено было вернуться к нормальной жизни.
Достоевский вместе со всеми арестантами ходил на работы. Их водили на кирпичный завод, расположенный на правом берегу вниз по Иртышу, верстах в трех или четырех от крепости. По замечанию А.Ф. Палашенкова, работа на заводе считалась самой трудной. Каждому арестанту необходимо было выполнить «урок» - изготовить 2-2,5 сотни кирпичей, причем самому выполнить весь подготовительный цикл: вывезти и вымесить глину, наносить воды, а затем складировать готовую продукцию. В сарае, стоявшем на тогда пустынном берегу Иртыша, Ф.М. Достоевский обжигал и толок алебастр (сейчас на этом месте находится пляж Центрального района Омска). «Алебастровцев» отправляли на работу рано утром. По приходе арестанты растапливали печь и укладывали в нее алебастр. «На другой день, когда алебастр бывал уже совсем обожжен, его выгружали в ящики. Затем каждый арестант брал свой ящик и тяжелой колотушкой дробил его». Это, по выражению Достоевского, была премилая работа. На нее писатель попадал вместе с поляками, осужденными за участие в освободительной борьбе против России. Во время толчения алебастра Достоевский и поляки постоянно спорили. Их молоты вздымались чаще и чаще, голоса становились все громче и ожесточенней. Поляки осуждали политику России, называли ее захватнической, а Достоевский отстаивал особую, прогрессивную миссию России в Европе. Поляки переносили свою ненависть к власти на весь народ, а Достоевский доказывал «широту», восприимчивость и терпимость русского характера. Вместе с другими каторжниками автор Михаил Фёдорович ходил в инженерную мастерскую, где вручную приводил в движение большое точильное колесо, разгребал снег на улицах Омска. Однако на какую бы работу ни попадал Достоевский, он, как дворянин, всегда находился в более тяжелых условиях, чем остальные арестанты.
Каторга позволила Достоевскому ощутить себя частью целого. По выражению о. Автонома Булгакова, на каторге Достоевский «полюбил русского простолюдина не отвлеченною любовью агитатора, а живым сочувствием собрата». Теперь, оказавшись в непосредственной близости с народом, писатель мог сложить о нем свое собственное мнение. Судя по произведениям, созданным Достоевским после выхода из острога, ему удалось это сделать. Несмотря на самокритичность, Достоевский остался чрезвычайно доволен проделанной духовной работой. «Если я узнал не Россию, - пишет он брату после выхода из каторги, - так народ русский хорошо, и так хорошо, как, может быть, не многие знают его. Но это мое маленькое самолюбие! Надеюсь, простительно».
В Омске Достоевский жил за плотным тюремным забором: «Случалось, посмотришь сквозь щели забора на свет божий: не увидишь ли хоть чего-нибудь? - и только и увидишь, что краешек неба да высокий земляной вал, поросший бурьяном, а взад и вперед по валу, день и ночь расхаживают часовые; и тут же подумаешь, что пройдут целые годы, а ты точно так же пойдешь смотреть сквозь щели забора и увидишь тот же вал, таких же часовых и тот же маленький краешек неба, не того неба, которое над острогом, а другого, далекого, вольного неба...» А когда Достоевский ощущал несвободу, не только внешнюю, как в остроге, но и внутреннюю - как было во время его вынужденного пребывания в Европе, или - в Петербурге, когда со всех сторон атаковали кредиторы, и он должен был подписывать кабальные договоры, - он начинал воспринимать окружающий мир довольно мрачно. Омск ассоциировался у него с понятием «тюрьма», поэтому он ему не мог нравиться: «Если б не нашел здесь людей, я бы погиб совершенно...» К счастью, рядом с Достоевским всегда оказывались благородные люди, принимавшие деятельное участие в его судьбе. В Омске ими были военные и некоторые чиновники Главного управления Западной Сибири. Особое внимание уделял Достоевскому Алексей Федорович де Граве - комендант Омской крепости, который старался оградить писателя-арестанта от тяжелых работ и пытался облегчить его положение.