Личность Петра Великого не так проста, как мы привыкли ее себе представлять.
Уже с самого своего рождения (в ночь на 30 мая 1672 г.), Петр обещал быть физически выдающимся человеком: новорожденный ребенок оказался великаном — 11 вершков в длину и 3 вершка в ширину. Он не пошел ни в своего отца, царя Алексея Михайловича, ни в деда по отцовской линии — людей, не отличавшихся крепким здоровьем и вообще представлявших иной тип личности.
Петр унаследовал внешние и внутренние особенности материнского рода. Дальнейшее покажет, что Петр унаследовал не только положительные, но и отрицательные черты Нарышкиных, и многие печальные особенности его поведения, могут быть объяснены и несовершенствами его нарышкинской природы. Покойный царь Алексей Михайлович, души не чаявший во второй своей юной супруге, все свои лучшие отеческие чувства перенес на ее сына. Но недолго пришлось царю лелеять Петра, на 4-м году Петр остался сиротой; но и в этот небольшой срок отцу удалось много сделать для развития в сыне первых детских вкусов, чему содействовало то обстоятельство, что крепкий ребенок быстро встал на ноги, начав ходить, когда ему исполнилось всего полгода.
Игрушки и забавы, окружавшие раннее детство Петра, развивали в нем преимущественно военные вкусы, маленького царевича близкие к нему люди одаривали «потешными лошадками», «карабинами», «пистолями», «булавами» и т. п. Подобных игрушек накопилось очень много, и царевич мог забавляться ими вместе с приставленными к нему сверстниками, которые и явились первыми потешными солдатиками.
Ранним физическим и умственным развитием он, по-видимому, значительно опередил своих ровесников — «робятки» скоро ему наскучили, и их пришлось заменить взрослыми «робятами», из которых по повелению царя был набран полк со знаменем, в зеленом мундире, вооруженный настоящим ружьем и названный «Петров полк», по имени своего 4хгодовалого сына. Но царь Алексей Михайлович позаботился не об одних забавах для своего сына, он же положил начало и правильному военному обучению, успев назначить к нему в качестве военного наставника шотландца полковника Менезиуса, который состоял при нем и после преждевременной смерти царя Алексея, вплоть до захвата власти царевной Софьей.
Брат Петра, царь Федор, не лишая его военного обучения, добавил к нему обучение грамоте; но достоин внимания тот несомненный факт, что с военными упражнениями ребенок познакомился раньше, чем с букварем. Обучение грамоте начато было, когда Петру шел 5-й год (12 марта 1677 г.). Необыкновенно острая память позволила царевичу весьма быстро и легко проходить малозанимательный путь тогдашней науки. Для любознательного, но и чрезвычайно живого мальчика одно зубрение и выведение по прописи букв на бумаге было бы безнадежно скучно, если бы его обучение ограничилось только этим; но его учитель – Зотов понял, как сделать для непоседливого ученика учебу занимательной. Чтением Петру разных «историй» о храбрых и мудрых царях, показываньем ему «потешных» книг с рисунками значительно расширялся круг обучения, и оно становилось более осмысленным и интересным. Таким образом, начало той безграничной любознательности, которая всех поражала в Петре было положено еще во время раннего его детства. Образование Петра, при средствах тогдашней педагогии, в общем было начато правильно, но быстро кончилось, и потому младший сын царя Алексея остался недоучкой. Военное же дело, начатое раньше обучения грамоты, дало более прочные результаты, поэтому после провозглашения царем в 1682 году Петр легко и охотно встает на военную дорогу.
Петр развился так, как не развиваются обыкновенные люди, — и физически, и умственно. 10-ти летний мальчик казался 15—16-ти летним юношей. Это был курчавый, черноволосый отрок, по виду старшего возраста, с искрившимися природным умом, большими глазами; цветущим здоровьем так и веяло от его свежего румяного лица и крепкого стана; быстрота и какая-то беспокойная порывистость движений изобличали в нем человека с повышенной нервной возбудимостью.
Петр от природы обладал чрезвычайно живым, но в то же время и весьма нервным и восприимчивым темпераментом. Если это так, то легко можно представить себе то впечатление, которое произвели на 10-ти летнего Петра разыгравшиеся перед ним кровавые сцены во время стрелецкого мятежа, когда он стоял рядом с матерью на Красном крыльце. Маленький Петр был тогда объят ужасом вместе со всеми другими; во всяком случае, именно тогда он научился бояться. Никогда в течение всей жизни Петр не мог забыть этих кошмарных минут; заложив в его душу восприимчивость к страху, эти воспоминания воспитывали в Петре чувства, идущие рука об руку со страхом, — чувства ненависти и мести. Потому и была испорчена жизнь, что уже в детстве в душу Петра залегли тлетворные чувства — страх и злоба, послужившие началом порчи его личности.
Дальнейшие события действовали в том же направлении порчи и усилили ее до весьма значительных размеров. Первый влиятельный пестун Петра в жизни— князь Борис Голицын, был человеком умным, но «пил непрестанно», т. е. обладал очень типической и ярко выраженной особенностью высших служилых людей Московской Руси. Потому Петр составивший себе компанию из понравившихся ему обитателей Немецкой Слободы и русских своих приближенных, быстро вошел во вкус разгульной жизни, в которой «дебошство» и «пьянство» были постоянными спутниками. Наследственное нарышкинское легкомыслие несомненно сыграло в этом «дебошстве и пьянстве» свою роль. Во главе иностранцев стоял известный Франц Лефорт, по определению кн. Куракина, «дебошан французский», в доме которого, помимо «дебоша с дамами», происходило и «питье непрестанное», отчего Лефорт и умер преждевременно; во главе русских поклонников Бахуса стоял, кроме «непрестанно пьющего» князя Б. Голицына, другой князь — Ромодановский. Да и другие, младшие члены компании не хуже старших подружились с алкоголем; пьянки продолжались частенько дня по три подряд без выхода из дома Лефорта, где многие навеки складывали свои пьяные головы; у самого Петра голова уцелела, но стала трястись. Бесспорно, что потрясение, которое испытал Петр в детстве, и другое, которое он пережил в юности, когда в паническом страхе, оставив жену с сыном и мать, бежал прямо с постели сначала в ближайший лес, а потом в Троицко-Сергиевскую Лавру, подготовили почву для постигшей Петра нервной болезни, но едва ли можно сомневаться и в том, что возникла она от безумных, можно сказать, смертельных оргий, которым предавался в юности Петр со своей компанией.
Так, в самые лучшие, юношеские годы в жизни Петра и шли рука об руку вино и кровь, все более и более портя характер этого человека, далеко не лишенного природной доброты, но становившегося с каждым годом беспощаднее и все более и более привыкавшего не церемониться ни с человеческою личностью, ни с обществом. Он частенько давал волю не только языку, но и рукам, от которых не здоровилось многим, попавшим под его неудержимый гнев, особенно когда в руках царя оказывалась знаменитая дубинка. От царских и притом очень частых побоев не ушли самые близкие к Петру люди — Лефорт и Меньшиков. Тем более Петр не церемонился с другими, к которым не питал личной привязанности. Конечно, все это происходило во время бесшабашной гульбы и пьянства, приводивших иногда Петра в состояние полной психической ненормальности, как, например, это случилось во время торжественного въезда в Москву после Полтавской битвы, когда Петр поразил датского посланника Юста Юля своим видом и поведением: смертельно бледный, с уродливо искаженным конвульсиями лицом, производя «страшные движения головой, ртом, руками, плечами, кистями рук и ступнями», царь, в безумном исступлении, наскакал на оплошавшего в чем-то солдата и начал «безжалостно рубить его мечом». Сильное опьянение Петра и сопровождавших его, несомненно было ближайшей причиной такого патологического гнева. В атмосфере, напоенной вином, легко возникали вообще всякие эксцессы. Известное публичное обрезывание долгополого платья и бород у бояр достаточно ярко свидетельствует, что Петр был способен доходить до такого притупления элементарной совестливости, что его юмор переходил всякие границы. Царь чувствовал себя вне законов не только человеческих, исполнять которые он энергично учил своих подданных, но и божеских и временами полагал, что для него нет ничего недозволенного...
К констатированному настроению Петра так или иначе примыкает вся темная сторона его деятельности, та сторона, за которую его в народе называли Антихристом. Указанные выше факты его поведения, а также и многие другие, в особенности мстительность, которую Петр проявил при расправе со стрельцами, не побрезговав и на себя взять обязанность палача— воочию показывает, как далеко пошла порча личности Петра Великого, начатая в детстве, продолжавшаяся в юности и отложившая, в конце концов, на психике Петра такую толстую кору жестокости, несдержанности и всяких пороков, что лишь самые близкие к нему люди не усомнились в его способности к хорошим, гуманным порывам, а остальные, стоявшие дальше от Петра, причислили его к отталкивающему типу деспотов и мучителей.
Но в личности Петра была и другая сторона, заставлявшая близко узнававших его в правительственной деятельности, преклоняться и благоговеть пред ним не только как пред государем, но и как пред человеком. Это прежде всего быстро все схватывающий, широкий, к тому же эмоционально, деятельно настроенный, ум, развивавший в Петре кипучую, неукротимую энергию, пред которой приходилось пасовать самым энергичным людям.
Ум Петра справедливо считают гениальным. Поразительная, чрезвычайно редко встречающаяся, способность переходить от привычных умственных ассоциаций к новым — необычным для той же культурной среды, молниеносно входить во вкус этих новых accoциаций, делать их своими собственными и самостоятельно создавать из них новые ряды и комбинации ассоциаций — вот в чем состояла гениальность петровского ума. Люди обычно с трудом, не без внутренней борьбы расстаются с привычными ассоциациями, переход к новым заставляет страдать большинство людей, стоящих даже выше среднего уровня, и они долго чувствуют себя неловко в сфере новых понятий и представлений. Петр не испытывал такого рода неприятных ощущений, он расставался с привычными ассоциациями и их сложными родами легко, без всяких усилий над собой, а во вновь им усвоенные умственные построения проникался страстной верой, как в безусловно правильные, разумные и благодетельные.