В России осознали, что царевич скрылся, гораздо позже, чем можно было ожидать. Царское семейство разъехалось кто куда: Петр в Амстердам, Екатерина в Мекленбург. Любое путешествие в те времена было делом небыстрым, поэтому все считали, что Алексей пробивается по заснеженным дорогам из Петербурга по берегу Балтики, чтобы присоединиться к армии, стоявшей в Мекленбурге на зимних квартирах. И все же пришло время, когда о царевиче начали беспокоиться, Екатерина дважды писала Меншикову, чтобы справиться об Алексее. Один из слуг царевича, отправленный Кикиным ему вдогонку, потерял путешественников в северной Германии и явился к Екатерине в Мекленбург с докладом, что проследил путь Алексея до Данцига, а там он, как сквозь землю провалился. А в это время, Алексею в Тироль было доставлено донесение Плейера, австрийского представителя в Петербурге, о том, что в России начали «беспокоиться» по поводу долгого отсутствия царевича, о том, что, якобы, там готовится заговор против Петра, в результате которого к власти придет Алексей. Это письмо царевич отдал Ефросинье, чтобы она спрятала его в своих вещах; позже оно попадет в руки следователей и сослужит царевичу плохую службу.
Петра, проводившего зиму в Амстердаме перед поездкой в Париж, беспокоили слухи об исчезновении сына. В декабре генералу Вейде, командующему русскими войсками в Мекленбурге, было приказано в поисках царевича прочесать северную Германию. А русский резидент в Вене Авраам Веселовский получил от Петра приказание принять меры к открытию местожительства царевича. Напав на его след, Веселовский отправил в Тироль присланного Петром гвардии капитана Александра Румянцева, который и донес, что Алексей Петрович живет в замке Эренберг. В начале апреля 1717 года Веселовский передал императору Карлу VI письмо Петра: «Пресветлейший державнейший цесарь! Я принужден вашему цесарскому величеству сердечною печалию своею о некотором мне нечаянно случившемся случае в дружебно - братской конфиденции объявить, а именно о сыне своем Алексее. Перед нескольким временем, получа от нас повеление, дабы ехал к нам, дабы тем отвлечь его от непотребного жития и обхождения с непотребными людьми, прибрав несколько молодых людей, с пути того съехав, незнамо куда скрылся, что мы по сё время не могли уведать, где обретается. Того ради просим вашего величества, что ежели он в ваших областях обретается тайно или явно, повелеть его к нам прислать, дабы мы его отечески исправить для его благосостояния могли... Вашего цесарского величества верный брат. Из Амстердама в 20-й день декабря 1716. Петр».[[40]]
Веселовский заявил Карлу, что им доподлинно известно о пребывании Алексея в Эренберге. От его императорского величества потребовали честного ответа на запрос Петра по поводу его сына. Карл колебался, не знал, как выпутаться из нежелательного затруднения. Он сказал Веселовскому, что сомневается по поводу полученной информации из Тироля, обещал во всем разобраться. Карл отправил имперского секретаря с письмом к Алексею, того обуяла истерика, он бегал из комнаты в комнату, рыдал, заламывал руки… всем было ясно, что он не хочет возвращаться. Секретарь огласил решение императора: так как теперешнее укрытие обнаружено – перевести царевича в другое, в Неаполь. Алексей принял это предложение с благодарностью.
Однако вскоре Румянцев узнал о местонахождении царевича, Петр снова написал императору, на этот раз уже прямо требуя возвращения своего беглого сына. Чтобы доставить этот ультиматум в Вену, царь избрал самого умелого из своих дипломатов, Петра Толстого. Также Петр написал письмо лично сыну. На самом деле, Толстой получил приказ: вернуть царевича любой ценой.
Толстой приехал в Вену и сразу же вместе с Веселовским и Румянцевым отправился к императору на аудиенцию, там он представил письмо царя, в котором говорилось, что Петру известно, где находится Алексей, и что он, как отец и монарх, вправе требовать выдачи сына. Карл все выслушал, говорил мало, обещал дать скорый ответ.
18 августа собрался имперский совет для рассмотрения сложившейся ситуации. На совете решили написать Петру, что по сути дела все это время император оказывал царю дружескую услугу – пытался уберечь добрые отношения между отцом и сыном, не допустить, чтобы Алексей попал в руки враждебных государств. Венский двор отказался выполнить требование немедленной выдачи Алексея Петровича, заявив, что царевич приехал по своей воле и добровольно может уехать назад, но разрешил Толстому встретиться с ним.
26 сентября 1717 года Алексея пригласили во дворец к неаполитанскому вице-королю. Когда его провели в зал, он с ужасом увидел рядом с вице–королем Толстого и Румянцева. Царевич задрожал, но Толстой успокоил его ласковыми речами и убедил, что они приехали лишь передать письмо от отца, дождаться ответа. В письме царь упрекал Алексея за тайный побег, обещал простить, «ежели воли моей послушаешь и возвратишься».
Толстой во время этого свидания с царевичем сумел доказать ему, что Карл VI не сможет защитить его, если Россия объявит Австрии войну. К тому же он добавил вымышленное им известие, что Петр вскоре сам приедет в Италию. Таким образом, надежды Алексея на австрийскую помощь были поколеблены, и он согласился вернуться в Россию при условии, если отец простит ему побег и разрешит обвенчаться с Евфросиньей. Толстой подкупил секретаря графа Дауна, посредника в переговорах между царевичем и посланниками Петра, и тот «по секрету» сказал Алексею, что император Карл VI хочет разлучить его с Евфросиньей. 17 ноября царевич получил письмо от отца с извещением, что ему будет дано разрешение на брак, когда он окажется в пределах Российского государства. 31 января 1718 года царевич приехал в Москву.
Глава III. Гибель царевича.
Встреча отца и сына по возвращении Алексея из Вены произошла 3 февраля 1718 г. Царь приказал собраться в ответной палате Кремлевского дворца духовным сановникам, сенаторам, всяких чинов людям, "кроме подлого народа", и сам стоял в этом собрании. «Вошел царевич, вместе с Толстым, и, как только увидел государя, повалился к нему в ноги и с плачем просил прощения в своей вине. "Встань, - сказал царь, - объявляю тебе свою родительскую милость". …потом выговаривал его последнее преступление - бегство из отечества и обращение к иноземному государю. Царевич не мог приносить никакого оправдания, просил только простить его и даровать жизнь, а от наследства отказывался.
"Я покажу тебе милость, - сказал Петр, - но только с тем, чтобы ты показал самую истину и объявил о своих согласниках, которые тебе присоветовали бежать к цезарю". Алексей Петрович хотел было что-то говорить, но царь перебил его и приказал стоявшему близ него Думашеву во всеуслышание читать приготовленный печатный манифест. По окончании чтения царь сказал: "Прощаю, а наследия лишаю"».[[41]] После этих слов царь вышел, и за ним последовали все присутствовавшие в Успенский собор. Здесь царевич Алексей произнес присягу перед евангелием в том, что никогда не будет искать, желать и под каким бы то ни было предлогом принимать престола, а признает своим истинным наследником брата своего Петра Петровича. Царевич подписался на присяжном листе. За ним присягали и также подписались все присутствовавшие. Из собора царь, вместе с царевичем, отправились в Преображенское село на обед. В 3 часа пополудни туда съехались министры и сенаторы, пили и веселились. В этот же день был опубликован манифест, обращенный ко всему русскому народу, уже прежде прочитанный во дворце Думашевым. «В этом манифесте объявлялось о давней и постоянной неохоте царевича к воинским и гражданским делам, о его безнравственности, о том, что он еще при жизни своей жены "взял некую бездельную и работную девку" и с оною жил явно беззаконно, что это способствовало смерти его жены; потом излагалась история его побега, сообщалось, между прочим, что императорский наместник в Неаполе объявил царевичу, что цезарь не станет держать его в своих владениях, наконец объявлялось, что царь "отеческим сердцем о нем соболезнуя", прощает его и от всякого наказания освобождает, но лишает наследства после себя, "хотя бы ни единой персоны царской фамилии не оставалось", а вместо отрешенного от наследства, назначает своим наследником другого своего сына, Петра, которого все подданные должны признать в качестве наследника престола посредством целования креста».[[42]] Затем все, которые станут признавать Алексея наследником престола, объявлялись изменниками. На другой день после объявления манифеста царевичу задали вопросные пункты, требовали от него показаний не только о действиях, но и о словах, какие он произносил сам и какие он слышал от других в разное время. «Вопросные пункты оканчивались такими зловещими словами: "Ежели что укроешь, а потом явно будет, то на меня не пеняй, понеже вчерась пред всем народом объявлено, что за сие пардон не в пардон"».[[43]] Царевич написал показание, в котором прежде всего очернил Александра Кикина, как главного советника к побегу, показал, что говорил своему камердинеру Ивану Большому Афанасьеву о своем намерении бежать, но не получил одобрения; показал на Дубровского, которому передавал деньги для своей матери; показал на своего учителя Вяземского, на сибирского царевича, на Ивана Кикина, на Семена Нарышкина, на князя Василия Долгорукого и на свою тетку, царевну Марию Алексеевну; оговорил Кейля, секретаря имперского канцлера Шенборна, будто он принуждал его писать письма сенаторам и архиереям, хотя эти письма и не были им посланы. Александра Кикина, вместе с Большим Афанасьевым, схватили в Петербурге, привезли в Москву и подвергли страшным истязаниям в Преображенском приказе. Его пытали четыре раза. Кикин упорно запирался, отрицал справедливость показаний царевича, наконец. Его приговорили к колесованию. На другой день после казни, истерзанный Александр Кикин лежал на колесе еще живой; Петр подъехал к нему, слушал, как он стонал, вопил и молил отпустить душу его на покаяние в монастырь. Царь приказал отрубить ему голову и воткнуть на кол. Камердинер Иван Большой Афанасьев оговорил многих, но не спас себя: и его приговорили к смерти, но приговор отложили. То же сделали и с Дубровским, сообразно показаниям царевича. Василия Долгорукова отправили в Петропавловскую крепость, а потом сослали в Соликамск. Учитель Вяземский отписался, показавши, что ничего не знал об умыслах царевича, который давно уже не любит его и, теперь наговорил на него по злобе. Вслед за тем в Петербурге арестовали человек двадцать и отправили в ножных кандалах в Москву. Всем жителям Петербурга объявлено было запрещение выезжать из города по московской дороге под опасением смертной казни. В тот же день Петр послал Григория Скорнякова-Писарева за бывшею своею женою Евдокиею. Скорняков-Писарев привез ее в Москву и донес, что нашел ее не в монашеском, а в мирском платье. По его совету, вслед за несчастною царицей, потащили в Преображенский приказ целую толпу мужчин и женщин духовного и мирского чина. Тогда открылось, что отверженная царица, после долгого томления в монастыре, завела любовную связь с майором Степаном Глебовым - человеком женатым, уже немолодым и имевшим взрослого сына. Попались ее письма к этому человеку. Царица на допросе созналась в связи с ним. Сознался в том же и Глебов, но не хотел сознаться ни в писании, ни в произнесении хульных слов на Петра и Екатерину, чего от него домогались. Улик не было. Сознания от него не добились ни посредством кнута, ни жжения горячими углями и раскаленным железом, и все-таки посадили на кол на Красной площади. Испытывая невыразимые мучения, он был жив целый день, затем ночь, и умер перед рассветом, испросивши причащение Св. Тайн у одного иеромонаха. Говорят, что Петр подъезжал к нему и потешался его страданиями. Тогда же колесован был ростовский епископ Досифей за то, что поминал Евдокию царицею, утешал ее разными вымышленными откровениями. Казнили духовника Евдокии, который был у нее посредником в отношениях с Глебовым; наказали кнутом нескольких монахинь, угождавших Евдокии. Саму Евдокию царь сослал в Староладожский женский монастырь, а сестру свою Марию Алексеевну приказал заточить в Шлиссельбург; спустя несколько времени она была переведена в Петербург и оставлена в особом доме под надзором.