«Зависти и злобе удалось взять верх…»
Так уж устроена наша матушка-Россия: издавна в ней от вершин власти до опалы всего один небольшой шаг. И нередко, не ведая причин и не зная истоков, этот шаг заставляла власть сделать чиновника, еще недавно заслуженно обласканного и награжденного, думавшего о деле, строившего планы… Но в нашей матушке-России нередко и от опалы до вершин власти тоже один шаг. Захочет власть и вернет чиновника к прежним высотам, «обласкает и простит», даст хорошее жалованье и наградит… Только прежде целеустремленный и деятельный человек вернется на Олимп уже не таким восторженным романтиком. Власть его вышколит и приспособит к бюрократическим играм. Так в России всегда было и есть …
Могли ли «дерзкому поповичу» Сперанскому простить заслуженный умом и трудом карьерный взлет, близость к императору, чины и награды, которые большинством чиновников заслуживались раболепием и личной преданностью очередному тому или иному начальнику? А уж посягательство на святая святых – личную вотчину в виде государственной службы и частные выгоды от нее — и подавно могли ли простить? Столичная придворная камарилья жаждала момента, когда восторжествует их «клановая справедливость», чтобы этот независимый в суждениях человек, знающий толк в государственных делах и законах чиновник, язвительный и саркастичный оценщик приказной глупости и чинопочитания был унижен растоптан и поставлен на «свое место».
Но М.М. Сперанский, как прекрасный чиновник, был нужен власти, вроде бы прочно занимал пост государственного секретаря и расправиться с ним было весьма непросто. Да и сам Сперанский опирался на власть, на Александра I, надеясь на продолжение реформ, модернизацию управления и законодательства. Хотя именно эта опора оказалась не очень-то надежной. Императорские благие порывы первых лет царствования быстро натолкнулись на консерватизм большинства сановного дворянства, нежелание каких-либо перемен. Боязнь потерять полноту власти была умело подогрета доносом царю о том, что Сперанский формирует некий «теневой комитет» для управления делами Российской империи.
И уже говорили в столичных чиновных кругах, что «дрянной попович посмел отказать сестре своего государя» в каком-то деле, не говоря прямо о том, что Сперанский не пошел на нарушение закона и отказал великой княгине Екатерине Павловне в чине для ее немца-секретаря. Масла в огонь подлил и Н.М. Карамзин, искренне осудивший реформаторские планы М.М Сперанского в «Записке о древней и новой России», также поданной императору через его сестру в 1811 году.
В ход было пущено буквально все: и непродолжительное масонство Сперанского, и непопулярность предложенных им мер по оздоровлению финансового положения государства и привлечению дополнительных средств для назревавшей войны с Францией, и его ориентированность на французское законодательство, когда в предложенном для рассмотрения в Государственном совете проекте Гражданского уложения усмотрели попытку принять в России «наполеонов кодекс». Сперанский, чувствуя нависшую угрозу, еще в феврале 1811 г. просил императора оставить за ним только руководство Комиссией составления законов и дать возможность сосредоточиться на систематизации законодательства, освободив от других дел.
Это были слухи и намеки, от которых Александр I как-то пытался отстраниться, тем не менее поручив в 1811 г. ни кому иному, как Балашову, министру полиции и главному недоброжелателю, установить тайный надзор за Сперанским. Но сплетни и интриги нарастали. Особенно популярен был распускаемый в низших сословиях слух: «Дерет этот попович кожу с народа, сгубит он государство».
Очевидность войны с наполеоновской Францией также сделала свое дело. Императору один за другим поступали доносы о связях его одного из ближайших сановников с врагами Отечества. На это наслаивалась также и личная уязвленность императора прямо высказанными рекомендациями Сперанского не брать на себя руководство войсками в предстоящей войне и подчеркивание им несомненных военных талантов Наполеона, Александр I хорошо помнил слова, сказанные ему императором Франции во время встречи в Тильзите: «Военное дело – не ваше ремесло». Подвела угодливо доложенная венценосцу Балашовым вполне справедливая оценка царствующей особы, высказанная Сперанским в декабре 1811г. при обсуждении дел по Министерству полиции: «Вы знаете мнительный характер императора. Все, что он делает, он делает наполовину… Он слишком слаб, чтобы управлять, и слишком тверд, чтобы быть управляемым». Все эти факты не могли пройти бесследно, хотя 1 января 1812 г. Сперанский и был награжден орденом Александра Невского.
Середина марта 1812 г. стала временем, названным биографами «падением Сперанского». Поступивший 14 марта 1812 г. донос прямо обвинял Сперанского в измене, предательском расстройстве финансового положения страны и полученных за это от неприятельской стороны «злате и бриллиантах». Александр I должен был принять решение, и первоначально высказанное 16 марта им под влиянием эмоций намерение «завтра же расстрелять» Сперанского уже 17 марта сменилось вполне взвешенным решением о ссылке теперь уже опального сановника без следствия и суда. Вечером того же дня Сперанский, не подозревая о своей судьбе и взяв накопившиеся для доклада документы, отправился к императору. Двухчасовой разговор и выяснение отношений завершились, как рассказывал он сам, не подлежащим обсуждению царским вердиктом: «Обстоятельства требуют, чтобы на время мы расстались. Во всякое другое время я бы употребил год или даже два, чтобы исследовать истину полученных мною против тебя обвинений и нареканий. Теперь же, когда неприятель готов войти в пределы России, я обязан моим подданным удалить тебя от себя. Возвратись домой, там узнаешь остальное. Прощай!»
Мужественно и открыто в защиту опального чиновника выскажется военный министр М.Б. Барклай де Толли: «Итак, зависти и злобе удалось-таки взять верх над правдой!», подаст в знак протеста в отставку, не принятую императором, член Государственного совета Н.С. Мордвинов, выступит в защиту и весьма близкий к царю русский дипломат граф К.В. Нессельроде… Но Сперанский был уже выслан, и в ночь на 18 марта 1812 г., минуя Москву, по северному тракту доставлен в Нижний Новгород.
Ссылка продолжалась долго, почти три с половиной года. Сначала Сперанский пребывал в Нижнем Новгороде, а с 23 сентября 1812 г. по 19 сентября 1814 г. — в Перми, до того момента, когда туда пришло решение монарха «о прощении» и разрешении дальнейшего жительства под полицейским надзором в деревне Великополье в Новгородской губернии, принадлежащей опальному чиновнику. Официального указа об отставке и лишении Сперанского прав состояния, чинов и наград не было и ему даже выплачивали часть жалованья.
И все эти годы Михаил Михайлович Сперанский неустанно пытался оправдать себя в глазах Александра I, просил официального расследования и суда. Да и сам царь, впрочем, вполне понимал неосновательность обвинений. Но нужно было время, чтобы улеглись «бури восторга» среди столичных аристократии и обывателей по поводу краха бывшего всесильного вельможи, а теперь называемого в стройном хоре придворных голосов не иначе, как «дрянной попович» и «изменник государю и России». Угодливая толпа всегда остается неизменной во все времена, века прошедшие и в нынешнем столетии.
Полупрощенный пензенский губернатор
Шло время. Триумфально завершилась война с Наполеоном и потеряли остроту муссируемые в обществе обвинения Сперанского в измене. Ситуация позволяла вернуть опального сановника на государственную службу. К тому же, за него похлопотал «всесильный временщик» А.А.Аракчеев. Но император Александр I не был бы самим собою, если бы не «простил наполовину», да и четыре с половиной года ссылки «дерзкого поповича» не утихомирили полностью недоброжелателей Сперанского. Надо сказать, что и новые обласканные сановники отнюдь не горели желанием вернуть конкурента к прежним высотам власти.
16 августа 1816 г. Сперанского императорским указом назначили губернатором Пензенской губернии, в то время глухой отдаленной провинции. И хотя в указе император подчеркивал, что «не нашел убедительных причин к подозрению», он мотивировал решение монаршим желанием «преподать сим способ усердною службою очистить себя в полной мере…». И еще один унизительный момент указывал на «полупрощение»: к губернаторству Сперанский должен был приступить без представления царю, полагающемуся при назначении на должность «начальствующего губернией».
1 октября 1816 г. пензенский губернатор Сперанский приступил к обязанностям. Новый начальник действительно занялся конкретными местными делами, которые до этого видел лишь через призму узаконений. Демократичность губернатора, открывшего «свободный к себе доступ», постоянно принимавшего посетителей и быстро решавшего все дела, сочеталась с «настройкой губернского управления». Он обновил губернскую администрацию, назначив на должности способных и достаточно образованных молодых воспитанников местной духовной семинарии, нещадно изгонял погрязших в пьянстве и взяточничестве уездных чиновников, наладил работу местного аппарата управления и суда. Сперанский требовал исполнения закона от всех – и от крестьян, и от помещиков. В декабре 1816г. по его указанию воинской командой был подавлен бунт крестьян одного из уездов и зачинщики преданы суду. Он же довел до приговора рассматривавшееся в местном суде более десятка лет дело одной из помещиц об истязании до смерти крепостного мальчика, дело завершилось ссылкой преступницы в Сибирь. Умелая реорганизация губернского управления, наведение порядка в делах, такт и уважение к людям «разных состояний» быстро обеспечили опальному губернатору уважение различных слоев населения.
Эта своеобразная «производственная практика» бывшего столичного сановника немало дала Сперанскому, Это был не только конкретный административный опыт, но и пища для будущих предложений по законопроектам. Он также восстанавливал прежние связи, вел активную переписку с высшей столичной бюрократией, почувствовавшей перемену в настроениях монарха и поспешившей возобновить контакты со Сперанским. Пензенский губернатор даже «рецензировал» проекты некоторых министров, давая полезные рекомендации с учетом своего должностного «места сидения». Одновременно он продолжал и завершил начатый в Перми перевод многотомного труда Фомы Кемпийского «О подражании Христу», переводил другие богословские работы, интересовался догматикой дозволенных и запрещенных (и даже защищал их) конфессий, интересовался политикой и историей.