Croatica et Slavica Iadertina, Zadar, 2007
UDK 81'373
821.161.1''11'
Izvorni znanstveni članak Primljen: 1. 3. 2007. Prihvaćen za tisak: 4. 10. 2007.
Омский государственный педагогический университет
Кафедра культурологии Философский факультет пр. Мира 32, Омск, 644050 Россия culturolog_omgpu@.ru
М ИФОЛОГИЧЕСКИЕ ИСТОКИ ФРАЗЕОЛОГИЗМА
БОСЫМЪВЛЪКОМЪВСЛОВЕОПОЛКУИГОРЕВЕ
Научная школа, традициям которой следует автор статьи, – исследования по исторической поэтике А. Н. Веселовского, И. Г. Франк-Каменецкого, О. М. Фрейденберг. Методологическим основанием этих исследований является мысль о том, что язык поэзии – это диалектическое единство свободы содержания и необходимости формы, иными словами, представляет собой исторически меняющееся семантическое преобразование исходной мифологической образности. Поэзия производит перевод буквального языка мифа в план иносказания, но первичная, новорожденная метафора еще отчетливо хранит связь со своим мифологическим истоком. Цель статьи – показать, что зафиксированный в ХХ веке диалектный фразеологизм босым волком ( босый – "белесый, облинявший"), выражающий понятие "быстроты бега", на стадии мифа подразумевал инициационный смысл "обновления", "нового рождения". Слово о полку Игореве – памятник XII века, знаменующий собой начало, сам генезис поэтического языка, этот текст демонстрирует пограничное состояние слова – между мифологической буквальностью и поэтической иносказательностью, что и позволяет реконструировать древний смысл фразеологизма. Финальное бегство князя Игоря из плена описывается на языке мифа как ряд зооморфных превращений, в этом ряду метаморфоза босымъ влъкомъ непосредственно предшествует уподоблению князя соколу, с которым в древнерусской литературе связано понятие ума. Переход от "босого волка" к "соколу" можно прочесть в ракурсе инициации как возрождение князя, призванного быть цивилизатором-просветителем, духовным авторитетом культуры.
К ЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА : возрождение пленника, воины-волки, зооморфные метаморфозы, инициация, князь - культурный герой истории, тотемный культ, ум-сокол
Выражение босымъ влъкомъ в сочетании с глаголами скочи и потече используется Автором Слова при описании бегства князя Игоря из плена: А Игорь князь поскочи горнастаемъ къ тростию, и белымъ гоголемъ на воду, възвръжеся на бръзъ комонь, и скочи съ него босымъ влъкомъ, и потече къ лугу Донца, и полете соколомъ подъ мьглами, избивая гуси и лебеди завтроку, и обеду, и ужине. Коли Игорь соколомъ полете, тогда Влуръ влъкомъ потече, труся собою студеную росу: претръгоста бо своя бръзая комоня[1].Долгое время это выражение считалось одним из темных мест из-за неясности определения босымъ.
Исследователи тюркской лексики Слова предлагали читать босый как результат народной русской адаптации тюркского слова боз ("серовато-коричневый", цвета степи), являющегося эпитетом "волка" – тотемного животного половцев (Гордлевский, 1947).
Однако В. А. Козыревым было обнаружено в брянских говорах живое бытование фразеологизма босымъ влъкомъ. По словам информантов, босый волк означает "белесый", "облинявший", "сбросивший шерсть" и по этой причине быстро бегущий. Исходя из диалектной семантики, В. А. Козырев точно так же поясняет данное выражение и в Слове: "следует иметь в виду специфическую окраску волка после весенней линьки, в результате чего сравнение ( босымъ влъкомъ, т. е. ̉ быстро ̒ , ̉ стремительно ̒ ) приобретает реальный смысл" (Козырев, 1976).
Действительно, не только образ "босымъ влъкомъ" ,но и другие формы Игоревых метаморфоз можно читать в "реальном", то есть переносном смысле. Особенно к этому располагает заключающий весь ряд метаморфоз нарративный комментарий: Коли Игорь соколомъ полете, тогда Влуръ влъкомъ потече, труся собою студеную росу: претръгоста бо своя бръзая комоня ("загнали они своих борзых коней"). Заключительная фраза представляет собой довольно резкий переход с языка иносказаний на понятийный язык, прямо описывающий реальную ситуацию. Именно эта прозаическая фактография и провоцирует видеть в метаморфическом образе содержание, которое выходит за пределы его буквального значения. В свете понятийного, прямого высказывания мы воспринимаем предыдущие образы как иносказания, тоже подразумевающие реальный смысл. В семантике образовметаморфоз можно уловить указание и на скорость передвижения, и на особенности пути, и на способы передвижения ( горностаем - по степи, белым гоголем - по воде, волком - пешим образом, бегом, босым волком - стремительно).
Однако далеко не все в приведенном фрагменте можно читать подобным образом, так, например, сопротивляется иносказательному прочтению образ полете соколомъ подъ мьглами . Какое реальное действие он может означать? Иносказательный смысл образа не улавливается. Более того, здесь актуализируется именно буквальное уподобление "соколу", ср.: полете соколомъ подъ мьглами, избивая гуси и лебеди завтроку, и обеду, и ужине . Такой же оттенок буквальности в выражении тогда Влуръ влъкомъ потече, труся собою студеную росу . В ракурсе позднейших поэтик мы бы аттестовали эти случаи как реализацию метафоры. Но в Слове ситуация иная: этот текст, и, в частности, приведенный нами фрагмент, демонстрирует пограничное состояние слова – между мифологической буквальностью и поэтической иносказательностью, метафора еще не родилась, она еще не вполне рассталась со своим корнем – мифом, который значит то, что представляет. Мифологически буквальный "ореол" сцены Игоревых метаморфоз поддерживается далее в тексте диалогом князя с персонифицированным Донцом.
Кроме того, в структуре образов-метаморфоз лежит творительный падеж, семантическую разновидность которого обычно определяют как творительный уподобления (превращения). Эта семантика была выделена еще Ф. Буслаевым и А. Потебней со ссылкой на "суеверные предания об оборотнях". Потебня специально подчеркивал, что "разница между творительным превращения и сравнения неграмматична, т. е. не формальна, а вещественна", и выявляется лишь в определенном контексте, отражающем действительные верования (Потебня, 1958).
Эти действительные верования можно предполагать и в нашем примере. Иными словами, "реальный" (т. е. сравнительно-переносный) смысл фразеологизма, зафиксированный в ХХ веке, в веке XII еще не существовал со всей отчетливостью, метаморфоза "босымъ влъкомъ" еще тесно связана с семантикой мифа. Попробуем реконструировать мифологический первосмысл этого выражения, опираясь на сам текст Слова.
В Слове представлен целый ряд "волчьих" метаморфоз. "Волкам" уподобляются половецкие ханы ( Гзакъ бежитъ серымъ влъкомъ, Кончакъ ему следъ править къ Дону Великому), дружинники-куряне князя Всеволода ( сами скачють, акы серыи влъци въ поле, ищучи себе чти, а князю славе) . Здесь отражены следы древнего тотемистического отождествления воинов с волками, дружины с волчьей стаей. Покровительство воинам, связь с культом бога войны (например, у римлян – с Марсом, у скандинавов – с Одином), с культами родоначальника племени, предводителя боевой дружины - одна из функций "волка", известных различным архаическим культурам (Иванов, 1987).
Приведем некоторые примеры. Так, тотемный культ "волка", характерный для кочевых скифских племен, угадывается в предании об обычаях невров, сообщенном Геродотом, он отмечает, что люди эти, по-видимому, колдуны, каждый невр ежегодно на несколько дней обращается в волка, а затем снова принимает человеческий облик (Геродот, 1972). Очевидно, памятью о подобном же культе является прозвище одного из воевод князя Владимира Святославовича – "Волъчий Хвостъ" и поговорканасмешка над побежденными им радимичами - пищаньци волъчья хвоста бегають (ПЛДР, 1978: 262). В Повести временных лет обнаруживаются факты воинского "волчьего" тотемизма и у половцев. В рассказе под 1097 г., где подробно описываются междоусобные рати князей, сообщается, что перед битвой с уграми, выступавшими за Святополка, приглашенный его противником Давыдом Игоревичем половецкий хан Боняк ночью испытал такую "волчью" примету: и яко бысть полунощи, и вставъ Бонякъ отъеха от вой, и поча выти волчьскы, и волкъ отвыся ему, и начаша волци выти мнози. Бонякъ же приехавъ поведа Давыдови; яко "Победа ны есть на угры заутра" (ПЛДР, 1978: 98).
Тотемный культ "волка" обусловлен, как можно думать, архаическими представлениями об образцовых воинах-охотниках, главное достоинство которых – быстрота передвижения [2]. Любопытно сходство военной тактики древних скифов и половцев – кочевых "волчьих стай", действующих в разное время на одной степной территории. Как персидский царь Дарий, согласно описанию Геродота, выйдя походом на скифов, не может обнаружить их непредсказуемых передвижений, сам же подвергается их внезапным нападениям, особенно в ночное время, точно так же во время похода князя Игоря, половцы неготовами дорогами побегоша, ускользая от него, чтобы затем внезапно окружить его дружину отъ всехъ странъ (со всех сторон). Как Дарию, так и князю Игорю кочевая степь навязывает свои законы охоты, а не открытого боя по правилам.
Восприятие архаической "волчьей" натуры воина самим Автором Слова наиболее ясно отразилось во фрагменте, посвященном Всеславу Полоцкому, виновнику кровавой битвы на Немиге. В небольшом по объему эпизоде "волчьи" метаморфозы Всеслава буквально нагнетаются: скочи отъ нихъ лютымъ зверемъ въ плъночи изъ Бела-града, скочи влъкомъ до Немиги, въ ночь влъкомъ рыскаше: изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя, великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше . "Рысканье" Всеслава-волка читается как указание на неизжитую его страсть к "набегам", на его "кочевую", т. е. языческую натуру, в рассказе о нем подчеркнута именно стремительность его передвижений с места на место: он "рыщет" в разных направлениях без определенной цели, стихийно. Эта "неоседлость" его беспокойной души, в оценке Автора, противоречит должной социальной функции князя-цивилизатора, организующего хаос, особенно это противоречие явственно во фразе: Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше . Примечательно, что несоответствие натуры князя его социальной миссии (в конечном счете, несовпадение законов природы и истории, охотничьего инстинкта и созидающего разума) воплощается в стилевой двойственности этой фразы: первая часть – историческая информация, почти летописный нарратив (оформленный ритмически), после противительного союза – мифологический язык метаморфоз. О языческих привычках говорится языком мифа. Всеслав, как сказано в Слове, действовал на седьмомъ веце Трояни, что комментируют обычно как "напоследок языческих времен" (Лихачев, 1985).