В перечне метаморфоз Всеслава используется и перифрастическое замещение волка – скочи… лютымъ зверемъ. Перифраза раскрывает нравственную сущность князя и по своему смыслу может быть соотнесена с известной летописной характеристикой Всеслава: немилостивъ есть на кровьпролитье (ПЛДР, 1978: 168169). Это христианский взгляд на языческого воина-волка.
Особая тема – метаморфозы певца Бояна, в том числе и оборотничество в "волка" ( серымъ вълкомъ по земли, рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы). Не разворачивая этой темы, отметим только, что выражение рища въ тропу Трояню применительно к певцу-хранителю преданий можно понимать как прославление прошлых воинских подвигов, "тропа Трояня" – путь потомков Трояна, славянских племен. Передвижение по этой "тропе" в образе "волка" объясняется теми же причинами, что и "волчьи" метаморфозы Всеслава Полоцкого и князя Игоря: это "оборачивание" назад, в языческое прошлое народа, уподобление певца воинамволкам – предмету песни-славы.
Если "волчьи" метаморфозы свойственны в Слове языческим силам, то князьяхристиане именуются "соколами". Образ вышел из мифа о "соколиной охоте", где с ним связывалась космизирующая функция. Распознать в "соколиной охоте" бывший космогонический архетип позволяет свадебный контекст, где жених-сокол = победитель, укрощающий "ретивое" сердце невесты-лебеди, выводящий ее из хтонической стихии в сферу культурного бытия. В зачине Слова, воссоздающем образ песнотворца Бояна, "соколы-персты" выступают причиной музыкальной гармонии, пения "лебедей-струн". Кроме того, "соколиная охота" является мифологической матрицей самого сюжета о походе князя Игоря на Половецкую степь = хаотическое пространство языческих сил, и одновременно действия князейсоколов обнаруживают "брачную" подоплеку: помчаша красныя девкы половецкыя, а съ ними злато, и паволокы, и драгыя оксамиты (Манн, 1986: 129-137).
Как известно, соколиная охота была реальностью княжеского быта. Заметим, что и реальный, и мифологический статус "соколиной охоты" выше, нежели "волчьей", так как это организованная охота обученных птиц, служащих своему хозяину, что и обусловило космогоническую семантику этого образа. Не случайно в Слове образ "сокола" соотносится не только с мифом, но и с книжной идиомой "цесарьствующего ума", подобного птице.
Уподобление ума "царю", "князю", "владыке" (ум в человеце пребываеть в главном връсе… зане царь есть телу всему и самой души ,Слово Иоанна Златоуста о крепости и о разуме, где лежит в человеке) в древнерусской литературе так же устойчиво, как и сравнение его с "летящей птицей": мысль/ум "парит", "летает", "взлетает", "прилетает", имеет "крылья" и т. п. (Адрианова-Перетц, 1971). Согласно христианским этическим нормам, ум-цесарь – главный критерий совершенства человека, это то свойство, которое возвышает человека над природно-чувственным миром, приближает его к небесам, сфере мысленных созданий Бога, становится условием созидательного служения. Ср. в Слове обращение к князьям Роману и Мстиславу: Храбрая мысль носитъ ваю умъ на дело. Высоко плаваеши на дело въ буести, яко соколъ на ветрехъ ширяяся, хотя птицю въ буйстве одолети .
Возвращаясь к финалу Слова, напомним, что в цепи превращений бегущего из плена князя Игоря "босый волк" предваряет "сокола", выступающего в качестве последней метаморфозы, "сокол" – это и есть конечная цель превращений – обретение князем своего должного величия. В пространстве половецкой степи он лишен настоящего статуса "сокола", о пленении князей сказано: Уже соколома крильца припешали поганыхъ саблями, а самою опуташа въ путины железны. Словарьсправочник Слова о полку Игореве толкует глагол припешали как "сделали пешими, не способными летать" ( Словарь-справочник, 1973). Это его прямое лексическое значение, но есть и значение идиоматическое: образом "опешенной птицы" знаменуются в древнерусской литературе недостаток ума, непросвещенность, духовная немощь (ср. контексты, приведенные В. П. Адриановой-Перетц из Изборника Святослава 1076 года: Аште хочеши врага си немоштьна сътворити, то грехы си умаляи, и опешен от крылу акы птиця играем и смеху будеть тобою (Адрианова-Перетц, 1968) и Словарем-справочником Слова о полку Игореве из "Пчелы": Ум остръ, николиже слыша святыхъ книгъ – аки она припешена птица, не может борзо възлетити.
Припешенные соколы, опутанные в путины железные, означают, на языке мифа, слабость космизирующих сил перед лицом деструктивной хтонической стихии, на языке христианской идиоматики – плен безрассудных страстей, недостаток разумности (ср.: о замысле князя Игоря в начале Слова сказано: Спала князю умь похоти – "Спалила князю ум похоть"). В конечном счете, под "пленом" подразумевается уподобление языческому природному пространству и поведению, что и маркируется в Слове зооморфными превращениями князя. По сути дела, поход Игоря недалеко стоит от языческих обычаев, это тот же "охотничий" набег, не случайно княжеские дружинники сравниваются с "волками": скачють, акы серыи влъци въ поле, ищучи себе чти….По поводу воинской чти (чести), как ее понимали в феодальном мире, Ю. М. Лотман заметил, что она всегда имела материальное выражение, то есть, попросту говоря, зависела от награбленной добычи (Лотман, 1993). Попавшие в плен князья, припешенные соколы – несозревшие "женихи", не способные к укрощению языческой стихии по причине подобия ей. Рано еста начала Половецкую землю мечи цвелити, а себе славы искати, – так с помощью свадебной символики аттестует поход Игоря Святослав Киевский. Цвелити – квелить, "заставлять плакать" в контексте свадебной обрядности (Манн, 1986 136) означает покорение "девичьей воли" невесты (= стихии, хаоса), что не удалось сделать князьям по причине их неразумности.
Итак, зооморфные метаморфозы князя Игоря, в том числе и босымъ влъкомъ, должны намекать на идентификацию князя Игоря половцам (пересел въ седло кощиево). В то же время, сохранившаяся в диалектах семантика босого как "облинявшего" позволяет увидеть в метаморфозах князя актуализацию мифа инициационного, в контексте которого важное значение имеет именно "весенняя линька", маркирующая, как любое другое "переодевание", "смена кожи" и т. п., акт обновления, перехода, смену сущности. Иными словами, последовательность метаморфоз от "босого волка" к "соколу" – это подобное инициации "новое рождение", переход от "кощея" снова к статусу "князя". "Князь" и "кощей" (пленник) – два полюса социальной иерархии, высший и низший. Но "князь" в культуре домонгольской Руси - не только высший социальный ранг, но и новый тип "культурного героя" истории, цивилизатора-просветителя, он призван быть еще и духовным авторитетом – гарантом христианского миропорядка. В конечном счете, финальное в Слове возвращение припешенному соколу умения летать – это выражение авторской надежды на действенность княжеского христианского разума. Подлинный "князь" – это ум. Отсюда понятно, почему в процессе возрождения пленника-"кощея" в цепи его последовательных превращений "облинявший волк" сменяется набравшим силу "соколом", избивающим "гусей и лебедей". Заметим, что половец Овлур так и остается в границах "волчьей" метаморфозы: Коли Игорь соколомъ полете, тогда Влуръ влъкомъ потече .
Поздний смысловой итог фразеологизма босым волком - понятие быстроты бега – делает акцент на семантику следствия (быстрый бег – следствие весенней линьки), в мифологическом первоначале этого выражения можно предполагать большую смысловую важность причины (весенняя линька – это инициационное обновление, новое рождение, возобновление сил, в том числе и быстроты бега – главного свойства воина-волка). В контексте Слова оба смысла фразеологизма – исходномифологический и понятийный стоят еще совсем рядом.
1. В. П. А д р и а н о в а-П е р е т ц, 1968, Слово о полку Игореве и памятники русской литературы XI –XIII веков, Наука, Ленинград.
2. В. П. А д р и а н о в а-П е р е т ц, 1971, "Из истории русской метафорической стилистики" // Поэтика и стилистика русской литературы. Памяти академика В. В. Виноградова, Наука, Ленинград, С. 29-33.