Смекни!
smekni.com

Религиозные идеи романа "Мастер и Маргарита" М. Булгакова и романа Л. Леонова "Пирамида" (сходство и отличие философско – христианских постулатов) (стр. 3 из 19)

Конечная борьба добра и зла представлена в последнем сочинении новозаветного канона «Откровении святого Иоанна Богослова». Безусловно, оно оказало непосредственное влияние на эсхатологические воззрения М.А.Булгакова, нашедшие свое воплощение как в сатирических повестях( «Дьяволиада», «Роковые яйца») и пьесе «Адам и Ева», так и в последнем романе писателя «Мастер и Маргарита».

Имеется предание, что последней печалью умирающего Булгакова был роман о Мастере. «Хочу, чтобы они знали» — четыре предсмертных слова — духовная заповедь живущим о путях правды, ибо «праведность бессмертна, а неправда причиняет смерть: нечестивые привлекли ее и руками и словами, сочли ее другом и исчахли, и заключили союз с нею...» (Премудрость Соломона 1, 15—16). Писатель сказал «знали», а не «прочитали», [предупредив тем самым, что роман призван открыть людям некое тайное знание, донести правду о чем-то важном и таинственном. Опасаясь цензуры, автор прибегнул к тайнописи, но «нет "ничего тайного, что не сделалось бы явным... Если кто имеет уши, да услышит» (Евангелие от Марка 4, 22—23).

«Мастер и Маргарита» — роман не испытания идеи (как, скажем, у Достоевского), а живописания ее.

В этой, по видимости, объективной пластике незаметно формируются символические мотивы: беспощадное солнце трагедии, обманное мерцание луны, при которой соверша­ется убийство предателя, кровавая лужа вина, багровая гуща бессмертия, страшная туча как образ апокалипсиса, вселен­ской катастрофы.

В «Мастере и Маргарите» Булгаков изображает добро и зло – дьявола и Христа – во всей их полноте, имея целью разоблачить зло реальное, порожденное новым строем, и показать возможность существования добра. Для этого писатель и использует сложную структуру построения произведения. «Мастер и Маргарита», - как справедливо заметил критик Лесскис, - двойной роман. Он состоит из романа Мастера о Понтии Пилате и романа о судьбе Мастера[15,89], главным действующим лицом первого романа является Иешуа, прообраз которого – библейский Христос – воплощение добра, а второго – Воланд, чьим прообразом является сатана – воплощение зла. Но формально-структурное деление произведения не закрывает того, что каждый из этих романов не мог бы существовать отдельно, так как их связывает общая философская идея борьбы со злом, понятная только при анализе всей действительности. Заданная в начальных трех главах в трудном философском споре героев, которых автор представляет первыми на страницах романа, эта идея воплощается затем в интереснейших коллизиях, переплетениях реального и фантастического, библейских и современных событиях, оказывающихся вполне сбалансированными и причинно обусловленными.

Как и предшествовавшие роману фантастические повести, «Мастер и Маргарита» - произведение, в котором объединены реальность и фантастика. Недаром Булгаков говорил о себе: «Я – мистический писатель»[7,109].

Прежде всего, отметим, что Булгаков упорно стремился преодолеть евангельскую легенду, но в то же время влияние традиционных евангельских текстов на роман «Мастер и Маргарита» М.Булгакова очевидно.

Выстраивая биографию Иешуа Га-Ноцри, Булга­ков сохраняет, удерживает самое главное. Пилатовскому демагогическому вопросу «Что есть истина?» в «Евангелии от Иоанна» предшествует объяснение Иисуса: «Я на то ро­дился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего» (Евангелие от Матфея 4).

Иешуа не просто свидетельствует. Он сам с его удиви­тельной, внеразумной, вопреки очевидности, верой в любо­го человека (будь то равнодушно-злобный Марк Крысобой или «очень добрый и любознательный человек» Иуда)[7,78] есть воплощенная истина. Потому-то он не подхватывает пред­ложенный Пилатом иронический тип философствования, а отвечает просто и конкретно, обнаруживая уникальное по­нимание души другого человека: «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Беда в том, что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей»[8,175]. Быть «великим врачом» — значит исцелять болезни не столько тела, сколько души.

Достоевский говорил: если ему математически докажут, что истина и Христос несовместимы, он предпочтет остать­ся с Христом, а не с истиной. Он же собирался воссоздать в «Идиоте» образ «положительно прекрасного человека»[19,87], князя-Христа. Отзвуки этих замыслов и идей есть в «Мас­тере...»[6,49]. Иешуа «не сделал никому в жизни ни малейшего зла»[6,51]. Его простые истины производны от его личности.

И хотя эти «добрые люди», включая преданного Левия Матвея (Матфея), наверно записали и «все перепутали» не только в словах, но и в фактах. «Евангелие от Михаила» отменяет предшествующие свидетельства других евангели­стов, но сохраняет их исходную установку: было именно так, как рассказано.

Не было родителей, осла, множества учеников, ощущения избранности, чудесных исцелений и хождения по водам. Но странная проповедь, предательство Иуды, суд Пилата, казнь, страшная гроза над Ершалаимом — были.

Только несчастный позитивист Берлиоз пытается дока­зать Иванушке, что никто из богов «не рождался и никого не было, в том числе и Иисуса», и отождествляет «простые выдумки» и «самый обыкновенный миф». Да невольная виновница его гибели Чума-Аннушка наблюдает чудеса в виде вылетающих в окно незнакомцев.

Точка зрения текста формулируется в первой главе Воландом: «А не надо никаких точек зрения, — ответил странный профессор,— просто он существовал, и больше ничего... И доказательств никаких не требуется»[8,78].

Не надо никаких доказательств, было все, не только рас­пятие Иешуа, но и шабаш ведьм, и большой бал сатаны в квартире № 50, и Бегемот с Коровьевым в Грибоедове, и подписывающий бумаги костюм. Граница между «было» и «не было», реальностью и вымыслом в художественном мире булгаковского романа отсутствует, подобно тому, как она не существует в мифе, в поэмах Гомера, в сказаниях несу­щих благую весть евангелистов.

Булгаков не воссоздает миф (вариант Т. Манна), а созда­ет его внутри своего романа.

Специально о Новом Завете замечено: «Чувственно наглядное здесь — не следствие сознательного подражания действительности и потому ред­ко достигает выражения; оно проявляется только потому, что тесно увязывается с событиями, о которых рассказы­вается, тогда оно раскрывается в жестах и словах внутрен­не затронутых людей, — но авторы нисколько не озабоче­ны тем, чтобы придать чувственно-конкретному определен­ную форму»[5,103].

В булгаковской истории Иешуа библейские претензии на всемирно-историческое значение, психологические много­значность и недоговоренность соединены с тщательно про­работанным передним планом, законченностью и наглядно­стью, равномерно распределенным и ярким светом.

Пока Иешуа и Пилат ведут свой вечный спор, пока ре­шаются судьбы мира, движется привычным путем солнце (невысокое, неуклонно подымающееся вверх, безжалостный солнцепек, раскаленный шар — всего во второй главе оно упоминается двенадцать раз), бормочет фонтанчик в саду, чертит круги под потолком ласточка, доносится издалека шум толпы. В следующих евангельских главах появля­ются все новые живописные детали: красная лужа разли­того вина, доживающий свои дни ручей, больное фиговое дерево, которое «пыталось жить», страшная туча с жел­тым брюхом.

Четкая графика евангельской истории с минимумом «чув­ственно наглядного» у Булгакова раскрашена и озвучена, приобрела «гомеровский» наглядный и пластический харак­тер. Роман строится по принципу «живых картин» — пу­тем фиксации, растягивания и тщательной пластической разработки каждого мгновения. В булгаковской интерпре­тации это — бесконечно длинный день, поворотный день человеческой истории.

Не случайно внутрироманный автор истории о Пилате определяет свой дар так: «Я утратил бывшую у меня неког­да способность описывать что-нибудь». Не рассказывать, а описывать, рисовать, изображать[8,90].

В романе «Мастер и Маргарита» Булгаков дает нам свое толкование заповеди Иисуса Христа. Можем ли мы сказать, что слова апостола Павла применимы к Иешуа Га-Ноцри, булгаковскому Христу?

Уточним: нетерпимость Христа проявляется лишь в вопросах веры. В отношениях же между людьми Он учит: «… не протився злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (Евангелие от Матфея 5, 39). Апостол Павел так уточняет эти слова: «Не будь побежден злом, но побеждай зло добром» Римл. (11, 21), то есть борись со злом, но при этом не приумножай его сам.

Безусловно, потому что всей своей жизнью он доказывает удивительную привлекательность добра. Оно уязвимо, но не презираемо, возможно, и оттого, что трудно презирать тех, кто не зная тебя, верить в твою изначальную доброту, расположен к тебе, независимо ни от чего. Мы не можем упрекнуть его в бездействии: он ищет встреч с людьми, готов говорить с каждым. Но он совершенно беззащитен перед жестокостью, цинизмом, предательством, потому что сам абсолютно добр.

И тем не менее неконфликтного Иешуа Га-Ноцри ожидает та же участь, что и Иисуса Христа. Почему? Не исключено, что здесь М. Булгаков подсказывает нам: распятие Христа – вовсе не следствие Его нетерпимости, как можно предположить, читая Евангелие. Дело в другом, более существенном. Если не касаться религиозной стороны вопроса, причина гибели героя «Мастера и Маргариты», как и его прообраза заключается в их отношении к власти, а точнее, к тому жизненному укладу, который эта власть олицетворяет и поддерживает.

Общеизвестно, что Христос решительно разделял «кесарево» и «богово». Тем не менее, именно земная власть, светская (наместник Рима) и церковная (Синедрион), приговаривают его к смерти за земные преступления: Пилат осуждает Христа как государственного преступника, якобы претендующего на царский престол, хотя сам в этом сомневается; Синедрион – как лжепророка, богохульно называющего себя Сыном Божиим, хотя, как уточняет Евангелие, на самом деле первосвященники желали ему смерти «из зависти» ( Евангелие от Матфея 27, 18 ). Иешуа Га-Ноцри не претендует на власть. Правда, он оценивает ее прилюдно как «насилие над людьми»[6,57] и даже уверен. Что когда-нибудь ее, власти, может и не быть вовсе. Но такая оценка (не противоречащая, кстати, ни христианскому, ни марксистскому учению) сама по себе не так уж опасна: когда еще это будет, чтоб люди могли совсем обходиться без насилия? Тем не менее, именно слова о «невечности» существующей власти становятся формальным поводом гибели Иешуа (как и в случае с Иисусом Христом).