«…Мать словно бы бросала каждый раз вызов судьбе и окружающим, бросая детей голодными и уходя с мальчиком в окружающую поселок степь или крича самые страшные слова о том, что у Таньки был выкидыш от отца — в стене, в пазу, оказались окровавленные тряпки (…) Если же отец пытался по собственной инициативе, в свойственной ему мягкой манере уложить девочек спать, то мать начинала вырывать у него детей и кричать, что никто пусть не спит, раз так, и все пусть смотрят на потасканного отца, который свеженький вылез из чьей-то постели с румянцем на щеках, который только что своим поганым ртищем, этой воронкой, целовал бог знает кого, а теперь лезет мокрыми губами к чистым девочкам, с которыми он тоже готов уже переспать, — и так далее».
Автор рассказа не раскрывает причины поведения матери. Одно из возможных предположений: мать делает это специально, ибо Таня, «нахватавшись такого», будет все остальное в собственной семейной жизни воспринимать как незначительную помеху, и ее жизнь действительно оказывается «светлой». Возможно предположить и какую-то неизвестную дочери вину отца, за которую он готов расплачиваться всю оставшуюся жизнь. Автор пишет: «Неизвестно, правда, к чему стремилась Танькина мать, возможно, это была потребность разрушения того обмана, той ложной картины, которую пытался своим смягчающим видом и лживыми выражениями лица создать отец прежде всего у детей, ему прежде всего перед ними важно было создать картину якобы мирной семейной жизни». Но она знает, что всякий мужчина – предатель, и она не даст, не позволит своему мужу сделать вид, что это не так, она заставит его показать свою истинную сущность, как бы он ни пытался уклониться от бегства. Но скорее всего речь идет о психопатии, которая для художника становится средством раскрытия неблагополучия мира, и в такой интерпретации конфликта явно проступает маскулинно-феминниный синтез взгляда автора на жизнь.
Петрушевская показывает родительские чувства через нарушение гендерных стереотипов: Мать оказывается грубой, обращаясь с детьми, как с вещью, они для нее одно из орудий борьбы с мужем. Отец, напротив, испытывает потребность в общении с сыном, он мягок и нежен с дочками. Его теплые искренние чувства к детям Петровна трактует по-своему – как сексуальное влечение к ним. Петрушевская описывает мир, утерявший все хорошее, светлое, созидательное: рассказ «Отец и мать» - о разрушенном мире семьи в нашем обществе.
Исходя из заголовка рассказа, можно предположить, что повествование ведется от лица дочери Татьяны, некоторые характеристика поведения родителей, их взаимоотношений также даются через оценку дочери: «Отец, несмотря на это, все-таки как-то еще удерживался в семье, и трудно сказать, на каком основании этот человек пытался каждый вечер возвращаться домой в миролюбивом состоянии духа, со смущенным или деланно равнодушным или еще каким придется видом, каждый раз не его собственным, а каким-то наживным, приготовленным только что, а не с тем естественно мрачным и ненавидящим лицом, какого только и можно было ожидать от него в этой ситуации, — но нет, не в его силах было прийти озлобленным, он все примеривался, что бы лучше изобразить, возвращаясь каждый раз домой к одиннадцати часам». В то же время Петрушевская дает характеристики героев, событий и через их восприятие, их оценку, через общественное мнение, авторские наблюдения. Такой прием помогает более обширно, достоверно и всеобъемлюще представить описанное в рассказе.
Петрушевская сталкивает в рассказе парадоксальные вещи, приводя читателя в замешательство. На самом деле непонятно: почему Петровна уверена, что муж неискренен и постоянно обманывает? Почему она терроризирует его и детей?
«Мать как бы чувствовала себя в западне, окруженная всеобщим неуважением и брезгливостью, и чувствовала в то же время, что ее мужа все жалеют и стараются оградить, — так, например, когда она однажды подошла к магазину перед Восьмым марта, где, как она знала, ее муж покупал маленькие подарки ей и дочерям, — кто-то раньше нее пробрался в магазин, и мужа увели через служебное помещение, прежде чем она успела подойти сквозь толпу к прилавку».
И самое, пожалуй, загадочное, чему удивляется и сам повествователь, то, что «среди всего этого безобразия все-таки чуть ли не ежегодно рождались девочки, и мальчик, последыш, родился всего за полгода до того как отец ушел из семьи. Как это происходило, следствием чего были эти супружеские соития, как подготавливались и на какой почве становились возможными их взаимные объятия — никто не знал, и не видела этого никогда и сама Танька, наиболее светлый разум в семье, зорко приглядывающаяся к матери и к отцу».
Думается, что такая неопределенность вредит рассказу, как произведению реалистическому, но если подойти к нему с позиций постмодернистской эстетики, то он отвечает тенденциям показать мир как хаос, как нечто непознаваемое и мистическое.
В «Рассказчице» отношения мужа и жены выстроены по принципу сильный-слабый: мать героини не имеет никакого образования, здоровье также не позволяет выйти на работу, у героини, видимо, киста: живот «отвисает, как у беременной на девятом месяце. «И кроме того, он весь изрезан, но она все равно каждые три месяца ложится на операцию, ей опять режут живот. И так уже восемь лет». Поэтому она никак не реагирует на жесткое отношение отца и дочери и закрывает глаза на измены мужа: «А матери эти дела отца были безразличны, в конце концов она знала, что ей с ее животом все равно некуда податься, а специальности у нее не было. Так что она пекла пироги, пришивала подворотнички отцу и еще что-то там делала». Холодом веет от рассказа о последних днях женщины. Казалось бы, перед лицом смерти муж проявляет заботу об обреченной жене: «Ее ведь надо кормить насильно, она ничего не принимает, может быть, разве что ложечку бульона, а он все равно ей варил каждый день цыпленка и носил в широкогорлом термосе в больницу». Но теперь приехала его мать, теперь она ездит в больницу, а отец даже не спрашивает бабушку (курсив мой – Г.П.), как там дела, потому что знает, что когда что-нибудь будет, ему же первому на службу сообщат, он оставил свой телефон на столике у дежурной медсестры под стеклом».
Гендерный конфликт в том же рассказе раскрывается и на примере физического насилия отца по отношению к дочери. Отец каждый вечер ее расспрашивал о том, как прошел день, и потом проверял, звонил учительнице и подругам, так что Гале волей-неволей надо было говорить всю правду. Но этого ему было мало. Он ее выспрашивал о ее мыслях, о том, что она переживает, плакала ли она и где, когда учительница ее выставила из класса за то, что она слишком разболталась с передней партой. И о чем разболталась, спрашивал отец, а руку держал на спинке стула, на котором сидела Галя рядом с ним, и она знала, что в любой момент он мог крикнуть «врешь» и начать бить, так что она вся прямо наизнанку выворачивалась, и если чего-нибудь не думала в тот момент, о котором ее расспрашивал отец, то даже и не пыталась придумывать эти мысли, потому что отец очень тонко чувствовал, когда она начинает придумывать, а сидела вспоминала и наконец говорила, что болтали о том, что она просила отдать ей ластик, который передняя парта взяла на предыдущем уроке.
«Особенно он бешеный и подозрительный, когда у самого совесть нечиста, тогда можно после кино домой не приходить, все равно не поверит, что была в кино, а не где-то еще, неизвестно где». В эти периоды он забирал из комнаты рассказчицы все тряпки до единой, все кофты и платья, которые они ей купили или которые она уже сама купила на свою зарплату, и все эти тряпки запираются в шифоньер и выдаются потом только по одной, пока наконец все эти вещи не перекочуют обратно». И еще героиня Петрушевской «может рассказать, что отец бил ее все время, с самого детства, особенно за то, что она задерживалась у какой-нибудь подружки после школы. Отец мог прямо стулом бить за такие дела, а иногда это могло сойти с рук неизвестно почему. И она привыкла отличать эти настроения отца одно от другого и догадываться, есть ли у отца кто-нибудь в этот период или у него никого нет». Он всегда подозревал в чем-то нехорошем свою дочь и встречал Галю у школы или внезапно, на ночь глядя, когда ее уже уложили и потушили ей свет, вдруг входил к ней в комнату, врасплох зажигал свет и делал вид, что что-то ищет в письменном столе — ластик или карандаш?»
Это намекает на то, что, возможно, отец испытывал сексуальное влечение к Гале, слишком уж много непонятной агрессии в отношении отца к дочери.
В приведенном фрагменте следует обратить внимание на поведение отца, который изображен истеричным и подозрительным мужчиной. Такой же стиль поведения показан в рассказе «Отец и мать», только его носителем выступает женщина. Из данного факта можно сделать следующие выводы: Петрушевская считает истерию качеством, присущим обоим полам; мужчина в современном мире, так же как и женщина, полон внутренних тревог и противоречий, справиться с ними можно только выплескивая наружу переполняющие эмоции.
Драматическим и малоизменившимся со времен «Цемента» остается гендерный конфликт между ролью матери и необходимостью для женщины быть и.о. мужчины, зарабатывать на жизнь не только для себя, но и для своего ребенка, лишая его детских радостей и просто необходимого минимума материнского тепла. В «Цементе» Ф. Гладков сделал акцент на стремлении Даши к самореализации себя как личности, но, очевидно, первый шаг к определению дочки в детское учреждение Даша могла сделать и по элементарной необходимости – кормить ее с Нюркой было некому. Смерть маленькой Нюры - такова страшная плата за эмансипацию ее матери (образ ребенка предвосхищает образ девочки Насти в «Котловане» Платонова), это знак несоизмеримости платы вечным за суетное и преходящее: «Каждый день утром и вечером заходила Даша в детдом имени Крупской к своей Нюрочке и видела: тает девочка, как свечка. Кожа на ее личике пожелтела и покоробилась, будто у дряхлеющей старушки. Смотрела Нюрочка на мать опечаленными, бездонными глазенки, и чуяла Даша: увидели эти глазенки что-то большое и невыразимое. Теперь уже больше молчала Нюрка, думала и лицом и глазами и была равнодушна, когда расставалась с ней Даша. И Даша впервые за этот год переживала непереносную боль, но боль эту глубоко хоронила в душе».