В русской литературе в 30-40-х годах происходило быстрое развитие романа и повести. Начиная с пушкинских «Повестей Белкина» (1830) идет непрерывное появление произведений этого жанра. Об этом множестве романов и повестей, наводнивших литературу, писал Белинский еще в 1835 году: «Теперь вся наша литература превратилась в роман и повесть. Ода, эпическая поэма, даже так называемая романтическая поэма, поэма пушкинская, бывало, наводнявшая и потоплявшая нашу литературу, - все это теперь не больше, как воспоминание о каком-то веселом, но давно минувшем времени. Роман все убил, все поглотил. А повесть, пришедшая вместе с ним, изгладила даже и следы всего этого, и сам роман с почтением посторонился и дал ей дорогу впереди себя… Но это еще не все: в каких книгах излагается и жизнь человеческая, и правила нравственности, философическая сторона, и, словом, все науки? В романах и повестях».1
Определение Белинским жанра «Мертвых душ», развитое в его статьях (1835-1847), основывалось на опыте изучения эволюции русского реализма в 30-40-х годах, произведений зарубежных, французских, английских, американских, произведений романистов, оно выковывалось в полемике с критиками разных направлений, особенно реакционных и славянофильских, и изменялось на протяжении ряда лет, когда Белинский писал о «Мертвых душах». В гоголеведческой литературе, в тех случаях, когда рассматривается жанр «Мертвых душ», не принимаются во внимание и не анализируются взгляды Белинского и их эволюция в решении вопроса, романом или поэмой надо признать «Мертвые души». Между тем именно учение Белинского о романе до настоящего времени является основополагающей теорией этого жанра.
В первой же статье, написанной по выходе поэмы в 1842 году, Белинский, отмечая юмористический характер дарования Гоголя, писал: «Комическое» и «юмор» большинство понимает у нас как шутовское, как карикатуру, – и мы уверены, что, многие не шутя, с лукавою и довольною улыбкою от своей проницательности, будут говорить и писать, что Гоголь в шутку назвал свой роман поэмою. Именно так! Ведь Гоголь большой остряк и шутник, и что за веселый человек, боже мой! Сам беспрестанно хохочет и других смешит! Именно так, вы угадали умные люди…»1 Это был ответ Н. Полевому, писавшему в «Русском вестнике»: «Мы совсем не думали осуждать Гоголя за то, что он назвал «Мертвые души» поэмою. Разумеется, что такое название шутка».2 Далее Белинский раскрывает свое понимание «поэмы»: «Что касается нас… мы скажем только, что не в шутку назвал Гоголь свой роман «поэмою» и что не комическую поэму он разумеет он под нею. Это нам сказал не автор, а его книга… Не забудьте, что книга эта есть только экспозиция, введение в поэму, что автор обещает еще две такие же большие книги, в которых мы снова встретимся с Чичиковым и увидим новые лица, в которых Русь выразится с другой своей стороны…»
Приведя ряд лирических отступлений из одиннадцатой главы о дороге, быстрой езде, птице-тройке, Белинский заканчивает статью словами: «Грустно думать, что этот высокий лирический пафос, эти гремящие, поющие дифирамб блаженствующего в себе национального самосознания, достойные великого русского поэта, будут далеко не для всех доступны, что добродушное невежество от души станет хохотать от того, от чего у другого волосы встанут на голове при священном трепете… А между тем это так, и иначе быть не может. Высокая вдохновенная поэма пойдет для большинства за «преуморительную шутку…»1
Так, в 1842 году Белинский принимал жанр «Мертвых душ», как поэму, основываясь на высоком, патетическом лиризме Гоголя, на обещании автора показать во второй и третьей части «Россию с другой стороны» и вывести новые лица, новых героев.
Появление нашумевшей брошюры К. С. Аксакова «Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова, или Мертвые души» поставило перед Белинским проблему жанра как выражения содержания, идейного смысла и художественного метода произведения Гоголя.
К. С. Аксаков утверждал в своей брошюре, что в поэме Гоголя «древний эпос восстает перед нами», что в художественной манере Гоголя он видит «эпическое созерцание… древнее, истинное, то же, какое и у Гомера», что можно и должно сравнивать Гоголя с Гомером, что «Мертвые души» - поэма, подобная «Илиаде».
Белинский резко возражал против сравнения «Мертвых душ» с «Илиадой»: «Напрасно он (автор брошюры) не вникнул в эти глубоко знаменательные слова Гоголя: «И долго еще определено мне чудною властию идти об руку с моими странными героями, озирать всю громадно несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы».2 Обоснование жанра Белинский видит теперь в тоне изображения русской жизни, в юморе, соединенном с незримыми, неведомыми миру слезами, и в лиризме. Белинский подчеркнул критический пафос «Мертвых душ», опровергая мысли Аксакова о якобы созерцательном отношении Гоголя к изображаемой им действительности.
В этой же рецензии на брошюру Белинский высказывает и развивает один из основных тезисов создаваемой им поэтики реализма, именно тезис о соотношении эпоса и романа, об органическом развитии литературы, ее содержания и поэтических жанров, как выражения миросозерцания, свойственного людям определенной исторической эпохи. Но теорию романа в этой статье Белинский еще не применяет к «Мертвым душам», в пафосе лирических отступлений и юмористическом взгляде Гоголя на жизнь он видит оправдание выбора жанра поэмы.
Антиисторическая и реакционная брошюра Аксакова уводила «Мертвые души» и их творца к далекому прошлому, отрывала от социальных проблем современности.
Эти утверждения вызвали резкую отповедь стоявшего на позициях историзма в объяснении общественных и литературных явлений Белинского. Сравнение поэмы Гоголя с «Илиадой» показало непонимание Аксаковым связи литературного процесса с историческим развитием человеческого общества. «В действительности, - писал Белинский, - эпос развился исторически в роман, и роман есть современный эпос. Творчество Гоголя тесно связано с русской жизнью XIX века, а не с древнегреческой, в этом и заключается его «колоссальное величие для нас, русских».1
В следующей книге «Отечественных записок» Белинский опять писал о «Мертвых душах» и опять разбирал вопрос, почему Гоголь назвал «Мертвые души» поэмой. Жанр произведения Гоголя еще не был ясен ему самому. В промежутке между двумя статьями Белинского появилась рецензия на «Мертвые души» О. Сенковского, где тот насмехается над словом «поэма» в приложении к «Мертвым душам». Белинский объясняет эти насмешки тем, что Сенковский «не понимает значения слова «поэма». Как видно из его намеков, поэма непременно должна воспевать народ в лице его героев. Может быть, «Мертвые души» и названы поэмою в этом значении; но произвести какой-нибудь суд над ними в этом отношении можно тогда, когда выйдут две остальные части поэмы».
В этих словах видно раздумье Белинского о причинах выбора Гоголем для «Мертвых душ» жанра поэмы. Он все еще не отказывается называть «Мертвые души» поэмой, но теперь уже в совсем особом понимании этого определения, почти равном отказу. Он писал, что «пока готов принять слово поэма в отношении к «Мертвым душам» за равносильное слову «творение».
Полемика вокруг «Мертвых душ» разрасталась, захватывая все новых и новых участников. В «Современнике» появилась статья П.А. Плетнева с разбором поэмы, названная Белинским «умной и дельной», статья С.П. Шевырева в «Москвитянине», вызвавшая сатирические замечания Белинского; К. Аксаков ответил Белинскому в «Объяснении», где продолжал развивать свои отвлеченно-идеалистические воззрения на жанр поэмы.
Ответ Аксакову Белинский дал в статье «Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя «Мертвые души»1, в которой поставил четкие общественно-исторические и материалистические тезисы своего понимания жизни и движения общечеловеческого, мирового литературного процесса от древних поэм Индии, Греции до середины XIX века, до появления романов В. Скотта, Ч. Диккенса, русских романов, в первую очередь «Евгения Онегина», «Героя нашего времени».
Историзм Белинского, «историческое созерцание», по его выражению, дало ему возможность показать процесс развития древнего эпоса в роман, который является «представителем современного эпоса». Белинский доказывает, что «современный эпос проявился не в одном романе исключительно: в новейшей поэзии есть особый род эпоса, который не допускает прозы жизни, который схватывает только поэтические, идеальные моменты жизни и содержание которых составляют глубочайшие миросозерцания и нравственные вопросы современного человечества. Этот род эпоса один удержал за собой имя поэмы». Белинский теперь сомневается в направлении творчества Гоголя в будущем и задается вопросом, как «впрочем, раскроется содержание «Мертвых душ» в двух последних частях».
Не долго признавал Белинский «Мертвые души» поэмой. В рецензии на второе издание «Мертвых душ» (1846) Белинский, как всегда, высоко ставит их, но уже определенно называет их не поэмою, а романом. В приведенных словах Белинского видно признание глубины живой общественной идеи, значительности пафоса «Мертвых душ». Но теперь признание важности основной идеи дает возможность Белинскому определенно назвать их романом.
Белинский окончательно признал «Мертвые души» Гоголя социальным романом, и этого признания не изменял в дальнейших высказываниях о «Мертвых душах». Сообразно с этим исторически правильным определением жанра, данным Белинским, надо признать, что название Гоголем «Мертвых душ» поэмой должно приниматься только в условном значении, потому что автор назвал поэмой произведение, необладающее основными признаками этого жанра.