Семейная хроника Форсайтов (стр. 4 из 5)

Собственность, ценность, расплата — это термины, которые в ходу на форсайтской «бирже» чувств. Но если раньше Сомс лучшим средством отмщения за попранную супружескую честь считал взыскание убытков со своего соперника, то теперь деньги, которые ему следуют по суду, он отдает на благотворительные цели. Сомс выполнил свою отрицательную миссию в эпопее, и явным сочувствием проникнуто знаменательное авторское отступление, которым кончается одна из последних глав романа — «Выпутался из паутины»: «Отдыха, покоя! Дайте отдохнуть бедняге! Пусть перестанут тревога, стыд и злоба метаться, подобно зловещим ночным птицам, в его сознании... Пусть он отрешится от себя...» С рождением Флер, когда в его душу входит первая бескорыстная любовь, Сомс, действительно, в большой мере отрешается от себя, а писатель — от прежнего к нему отношения. «Отрешается» от себя, хотя и в другом смысле слова, и Англия. На пороге XX столетия перспективы для Форсайтов неутешительны. Но если «инстинкт собственничества» стал у них слабее, то агрессивность их значительно возросла. Нет, они не намерены расставаться со своим добром, на которое «зарятся социалисты». Форсайты полны решимости противостоять всем переменам.

К проблеме перемен, а в широком смысле слова, философской проблеме связи времен, соотношению прошлого, настоящего и будущего, Голсуорси и обращается в третьем романе «Саги» — «Сдается в наем».

Сомсу постоянно чудится угроза революции. Для него социальные перемены — синоним упака, разложения, хаоса и неразберихи. Но если он во всем готов видеть перемену к худшему, то Джолион Форсайт, совсем как сам Голсуорси, склонен сомневаться в том, что мир, а вместе с ним природа человека, действительно меняются.

«С прозорливостью человека, которому недолго осталось жить, Джолион видел, что эпоха только внешне слегка изменилась, но по существу же осталась в точности такой, какой была».

Где же истина? Почему писатель слышит все более явственно музыку Перемен, а сам твердит о неизменности человеческой природы?

Потому, что если и нет возврата к прошлому, то оно не так легко уступает место настоящему и будущему. Диалектику взаимозависимости времен Голсуорси рисует вполне реалистично. Другое дело — отношение к переменам. И тут, пожалуй, мысль о неизменности «человеческой природы» становится спасительной соломинкой, позволяющей ухватившемуся за нее отрицать целесообразность радикальных, революционных изменений. В предисловии 1922 года к «Саге» он пишет: «Пусть мертвое прошлое хоронит своих мертвецов» — лучше поговорки не придумать, если бы прошлое, действительно, умирало. Но цепкое влияние прошлого есть одно из тех трагикомических благ, которое каждый новый век отвергает, выходя самоуверенно на арену жизни с тем, чтобы потребовать абсолютно нового. Но ни один век не может похвастаться подобной новизной. Человеческая натура под своими переменчивыми одеждами и притязаниями имеет и всегда будет иметь б себе много от Форсайта, а может быть, и более злого животного!»

Итак, Сомс видит перемены и отождествляет их (в соответствии с реалистической логикой своего образа) с упадком рода человеческого, а Джолион (и Голсуорси) отвергает возможность радикальных перемен на том основании, что человеческая натура мало меняется и что она имеет в себе много от «вечного» Форсайта. Этот своеобразный авторский рывок назад к «форсайтов-скому» Мафусаилу, пожалуй, ярче всего демонстрирует приверженность писателя к цепкому прошлому. В путанице противоречивых идей, побуждений, симпатий порой было трудно проложить себе путь честному реалисту Голсуорси.

Отношение писателя к прошлому, настоящему и будущему яснее всего позволяет видеть многослойность его взглядов на действительность. В отличие от художников-модернистов, которые вели и ведут своих героев из «никуда» в «ничто» (к ним относился и Хемингуэй 20-х годов), в произведениях которых время трагически неподвижно, а персонажи существуют в застывшем мире, где «никогда ничего не происходит», у Голсуорси время движется. Но — ив «Саге» эта тенденция уже явственно дает себя знать — писатель (перефразируя известное положение Гоголя) старается все, что он считает лучшим, «перенести» из прошлого в будущее, как бы направить развитие этого будущего в определенных, приемлемых для него рамках, и как ни парадоксально, «форсайтовского», хотя и очищенного от прежних заблуждений, прогресса.

И не случайно тема будущего входит в трилогию с Джоном Форсайтом — еще одной частицей «я» Голсуорси. Внук старого Джолиона исповедует те же самые взгляды, что и писатель: «Всему виной, — говорит он Флер, — инстинкт собственности, который изобрел цепи. Последнее поколение только и думало, что о собственности; вот почему разыгралась война».

Неизмеримая пропасть отделяет Джона, «чувствительного, как девушка», и совсем неприспособленного к тому, чтобы зарабатывать деньги, от основателя рода, «Гордого Доссета», но ему тоже присуща твердая решимость не признавать себя побежденным. Образ Джона играет значительную роль в этической и политической программах Голсуорси (в последующих романах эпопеи это скажется сильнее). Этот новый Форсайт — один из идеальных представителей молодого поколения англичан, с которыми писатель связывает свои надежды на будущее страны.

На протяжении «Саги» заметно меняется ее общая настроенность. «Собственника» отличает серьезный, порой гневный и трагический, тон.

Эта трагичность восприятия действительности лежит в основе авторской сатиры. Во втором и третьем романах «Саги» уже нет трагической интонации. Сатира подчас тоже уступает место — иногда сарказму, чаще иронии. С критическим началом здесь прочно слит лиризм.

В художественно-эмоциональную ткань повествования вплетены исполненные глубокой символики образы, и прежде всего, как это было уже в «Собственнике», постоянно обыгрывается образ дома.

Запутавшийся в паутине собственнических чувств, раздираемый острыми сожалениями о прошлом, о невозможности его вернуть, угрюмо вспоминает Соме роковой дом — «дом в Робин-Хилле... разрушивший его супружескую жизнь с Ирэн». После визита к ней, живущей в одиночестве, Соме думает об Ирэн, как о «пустом доме», который «только и дожидается, чтобы он снова завладел ею и вступил в свои законные права».

Иначе относится к дому в Робин-Хилле Джолион Форсайт. Дом ему дорог, так как здесь прошли последние счастливые дни его отца. Дом восхищает его эстетическое чувство. Джолион хочет, чтобы дом перешел к его сыну, стал вместилищем традиций, жизни спокойной, упорядоченной, преданной созерцанию прекрасного, исполненной доброты и творческого труда. А главное, дом ему нужен, прежде всего, как «кров и приют», а не как овеществленная денежная стоимость.

Образ дома интересен, однако, не только как некая деталь, позволяющая художнику ярче выявить психологический облик своих персонажей. Уже в «Собственнике» этот образ — символ прежней, отринутой оболочки. В последующих двух романах «Саги» эта символика еще красноречивее.

С щемящим чувством спускается Соме по лестнице дома Тимоти, где «запрещены сквозняки» и перемены. Он навещает спустя двадцать лет этот же дом, уже не дом, а «мавзолей» былого, викторианского быта. Джолион Форсайт едет по Лондону, и город кажется ему «роскошным домом призрения, опекаемым инстинктом собственности». А в романе «Сдается внаем» образ

дома иногда уже настойчиво отождествляется писателем с эпохой, которая «сдает» в архив истории свое прошлое, с самими «твердынями собственности», которые грозят рассыпаться в прах.

В этих романах Голсуорси снова и снова высказывает свои философско-этические взгляды. Здесь Джолион Форсайт в разговоре с сыном Джолли формулирует свое этическое кредо, принципы истинного джентльменства: «Прежде чем совершить какой-нибудь поступок, всегда стоит подумать, не обидишь ли ты этим другого человека больше, чем это необходимо». Здесь же «безгранично терпимый», «никогда никому ничего» не запрещающий Джолион, хороня пса Балтазара, высказывает Джолли и свои взгляды на религию.

« — Странная жизнь у собаки, — вдруг сказал Джолион. — Единственное животное с зачатками альтруизма и ощущением творца.

— Ты веришь в Бога, папа? Я этого не знал.
На этот пытливый вопрос сына, которому нельзя было ответить пустой фразой, Джолион ответил не сразу — постоял, потер уставшую от работы спину.

Что ты подразумеваешь под словом «Бог»? — сказал он. — Существуют два несовместимых понятия Бога. Одно — это непостижимая первооснова созидания, некоторые верят в это. А
еще есть сумма альтруизма в человеке — в это естественно верить.

Понятно. Ну а Христос тут уж как будто ни при чем?

Джолион растерялся. Христос, звено, связующее эти две идеи! Устами младенцев! Вот когда вера получила наконец научное объяснение. Высокая поэма о Христе — это попытка человека соединить эти два несовместимых понятия Бога. А раз сумма альтруизма в человеке настолько же часть непостижимой первоосновы созидания, как и все, что существует в природе, — право же, звено найдено довольно удачно!»

Однако «сумма альтруизма», которая, по мнению Голсуорси, существует в человеке изначально, почему-то воплощается именно в христианские заповеди, в частности «в любовь к ближнему» и вознесение жизни духовной над материальным стяжанием или над собственничеством, — значит, и английскому писателю Голсуорси «дух нравственности... Иисуса Христа» близок, как и любимому им русскому писателю Чехову.