Когда выяснилось, что Василиса-работница умело и в срок выполняет все требования яги, та приходит в полное отчаяние: "Ах я бедное дитя, круглая сироточка, что же мне делать-то? Никак мне и в самом деле попалась служанка поворотливая, заботливая, работящая. Вот беда так беда. Кого же я, душенька, бранить буду, кого куском хлеба попрекать? Неужели мне, жабе зелененькой, придется собственную свою служанку хвалить? Да ни за что! Мне, гадючке, это вредно".
Откровенность, с которой баба-яга, захлебываясь от умиления, похваляется самыми подлыми сторонами своего характера, слезливая жалостливость, с которой произносит по собственному адресу бранные эпитеты, не только смешны и нелепы. В созданных Шварцем, преображенных его тонкой и умной наблюдательностью сказочных образах наиболее примечательна их убийственная человекоподобность, их подлинно современная психологическая определенность и острота. Жизнью рожденная и для жизни созданная сказка потому и живет вечно, что в каждую новую эпоху в окружающей жизни черпает новую правду, новую доброту и новый гнев. В воображении, жизненном опыте и целеустремленности новых поколений она находит источник собственных раздумий.
Именно такому подходу к людям Шварц особенно старательно учился у народной сказки. Разъясняя в специальном прологе название одной из самых добрых и глубоких своих сказок — "Обыкновенное чудо", Шварц писал: "Юноша и девушка влюбляются друг в друга — что обыкновенно. Ссорятся — что тоже не редкость. Едва не умирают от любви. И наконец сила их чувства доходит до такой высоты, что начинает творить настоящие чудеса, — что и удивительно и обыкновенно".
"Волшебная палочка, — замечает фея из кинокомедии Шварца "Золушка", — подобна дирижерской. Дирижерской повинуются музыканты, а волшебной — все живое на свете". "Все живое на свете"— творческий гений человека, его неиссякаемое трудолюбие, его любовь и ненависть — послушно воле художника, ибо он сам и есть тот волшебник, доброта и мудрость которого открывают нам красоту жизни. Вовсе не случайно громко и призывно перекликаются друг с другом герои "Золушки" и "Тени", "Обыкновенного чуда" и "Повести о молодых супругах" всякий раз, когда говорят о волшебной силе любви. "Я не волшебник, я еще только учусь, — признается маленький влюбленный паж из "Золушки", — но любовь помогает нам делать настоящие чудеса".
II. Переработка сюжетов и переосмысление образов мировой классики в сказочных пьесах Е. Л. Шварца
1. Новое содержание " старых" сюжетов. Шварц и Андерсен
Шварц был во многих отношениях первооткрывателем, а у истинного первооткрывателя всегда есть предшественники. Шварц честно и бескорыстно продолжил поиск, начатый задолго до него. Поверив в Ганса-Христиана Андерсена, своего великого и мудрого единомышленника, Шварц избрал гениального сказочника в посаженые отцы. Именно Андерсен, не одним только словом, но и всем своим художественным делом утвердил Шварца в очень простой, по вечно плодотворной истине.
К действующим лицам сказки в полной мере может быть отнесено замечание, сделанное некогда Томасом Манном: "Великодушие очень привлекательно, однако решимость, должно быть, более высокая ступень нравственности". О нравственном значении решимости размышлял Ганс-Христиан Андерсен, когда создавал характеры своих хрупких и нежных героинь, когда снова и снова убеждался в том, что решимость возникает вовсе не обязательно там, где есть преимущество в силе, но почти всегда в тех случаях, когда есть преимущество в убежденности. В этом смысле Шварц пошел по проложенному им пути. К благородной мысли Андерсена он присоединил глубокую веру в то, что в любом случае не жизнь должна подражать сказке в ее высокой доброте и человечности, а сама сказка обязана учиться у жизни ее молодой и бессмертной мудрости.
Вспоминая в своей автобиографии историю одной из написанных им сказок, Андерсен писал: "Чужой сюжет как бы вошел в мою кровь и плоть, я пересоздал его и тогда только выпустил в свет". Никто не мог бы лучше Шварца понять значение этого слова: "пересоздал". Никто не мог бы лучше, чем он, представить себе, какая бурная работа ума и сердца художника, какая внутренняя энергия истинно современного человека требуется для того, чтобы "чужой сюжет" оказался в полном смысле слова "пересозданным" и приведенным в соответствие с вкусом, духовным опытом и нравственными потребностями новых поколений.
Следуя своему убеждению, что жизнь в сказках в основе своей развивается совершенно по тем же законам, что и в действительности, Шварц наполнял взаимоотношения своих сказочных персонажей реалиями, которые, возможно, бесконечно знакомы каждому из нас, но далеко не каждым из нас в достаточной степени осмыслены.
После того как коммерции советник из "Снежной королевы" позволил себе назвать бабушку "сумасшедшей старухой", — только за то, что бабушка решительно отказалась торговать волшебными розами, — маленький Кей, согласно ремарке, "глубоко оскорбленный, бросается к нему" и кричит: "А вы... вы... невоспитанный старик, вот кто вы!" (с. 192). И так натурально, так оправданно это почти смехотворное несоответствие между справедливым мальчишеским гневом и скромным эпитетом "невоспитанный", что диалог из сказки начинает казаться подслушанным где-то рядом с нами. От таких подробностей и точных психологических штрихов возникает в сказках второй план, рождаются глубоко поучительные сопоставления, завязывается сложное взаимодействие между опытом, черпаемым людьми из сказок, и их личным жизненным опытом. Взаимодействие это далеко не всегда лежит на поверхности, но в судьбах сказки оно играет, в конечном счете, главную роль.
Но вот в "Снежную королеву" пришел в качестве действующего лица и активного участника всех происходящих в сказке событий Сказочник — добрый, деятельный "молодой человек лет двадцати пяти", избравший для себя благородное поприще друга, помощника и руководителя ребят, попадающих в беду. Но неспроста сделался этот молодой человек Сказочником. Уже взрослым, восемнадцатилетним юношей учился он в школе: "Ростом я был такой же, как теперь, а нескладен еще больше. И ребята дразнили меня, а я, чтобы спастись, рассказывал им сказки. И если хороший человек в моей сказке попадал в беду, ребята кричали: "Спаси его сейчас же, длинноногий, а то мы тебя побьем". И я спасал его..." (с. 188).
Не отвлеченная, лишенная живой крови мораль, не слишком уступчивое сердце научили Сказочника делать добрые дела. Он увидел, как страстно желали добра даже те самые, злые на вид мальчишки, которые так безжалостно высмеивали его в школе, и понял, что только добром можно научить людей добру.
В дом, где жили со своей старенькой бабушкой Герда и Кей, Сказочник явился вестником надежной человеческой взаимопомощи и бескорыстного товарищества. Он неотступно следовал за маленькой Гердой, решившей любой ценой, чего бы это ни стоило, вырвать своего любимого брата Кея из-под власти Снежной королевы. Где бы ни находился Сказочник, он и издалека видел трудную дорогу Герды, угадывал подстерегающие ее опасности и своим страстным и мужественным участием в судьбе детей завоевывал под конец сказки право произнести ласковые, но твердые наставительные слова: "Что враги сделают нам, пока сердца наши горячи? Да ничего! Пусть только покажутся, и мы скажем им: "Эй, вы! Снип-снап-снурре…"(с. 196)
"Помни Гете, — писал одному из своих корреспондентов Н. С. Лесков. — Не всегда необходимо, чтобы истинное воплощалось; достаточно, чтобы оно духовно витало перед нами и вызывало согласие, чтобы оно, как звук колокола, гудело в воздухе". Истинное, жизненно правдивое всегда гудит в воздухе сказок Шварца. Ни одно чудо, ни одно волшебство не совершается в них вопреки законам реальной жизни, а наоборот, всегда служит подтверждением этих законов, свидетельствует о безграничной силе доброй человеческой воли.
Пересоздавая старые сказочные сюжеты, Шварц не только обновлял их конструкцию и наполнял их новым психологическим содержанием, но и придавал им новый идейный смысл. У Андерсена Герда из "Снежной королевы" подавленная отступает перед несчастьем, случившимся с Кеем:
"Но вот настала весна, выглянуло солнце.
— Кей умер и больше не вернется! — сказала Герда.
— Не верю! — возразил солнечный свет.
— Он умер и больше не вернется! — повторила она ласточкам.
— Не верим! — отозвались они".
Бедная андерсеновская Герда считала Кея погибшим, и ничто не могло ее утешить. Но коль скоро и солнечный свет, и ласточки, и вся живая природа вокруг не соглашались с ней, она должна была в конце концов отступить от своего грустного убеждения. Как бы ни любила андерсеновская Герда своего "названого братца", как бы ни было сильно ее стремление спасти Кея, она была, в сущности говоря, слишком мала и беспомощна для того, чтобы действовать самостоятельно. Люди, птицы, волшебники, которых встречает на своем пути Герда, легко и послушно помогают ей приблизиться к цели. В сказке Андерсена маленькая разбойница сама просит Северного оленя доставить Герду во владения Снежной королевы: "Я тебя отпущу и выпущу на волю, можешь убираться в свою Лапландию. Но за это ты отнесешь вот эту девочку во дворец Снежной королевы — там ее названый брат". Герда плачет от радости, услышав эти слова, а маленькая разбойница сердится на нее: "Ты теперь радоваться должна. Вот тебе еще два каравая и окорок, чтобы голодать не пришлось" (с. 71).
В сказке Шварца все это происходит по-другому. "Олень, — спрашивает Герда, — ты знаешь, где страна Снежной королевы?" И когда олень утвердительно кивает головой, маленькая разбойница восклицает: "Ах, знаешь, — ну, тогда убирайся вон! Я все равно не пущу тебя туда, Герда!" (с. 231). Маленькой разбойнице гораздо больше с руки оставить Герду при себе и превратить ее в свою очередную забаву, чем самой упрашивать оленя выручить девочку. Во всем, что случается с девочкой, для Шварца более всего важен характер, собственная воля Герды, ее самообладание и решимость.