Там он пережил одну из самых страшных трагедий своей жизни – смерть любимой супруги при рождении второго сына. В это время он работал над пьесой «Жизнь человека». В декабре 1907 года Л. Андреев встретился с М. Горьким на Капри, а в мае 1908-го, кое-как оправившись от горя, вернулся в Россию. Он продолжает содействовать революции: поддерживает нелегальный фонд узников Шлиссельбургской крепости, укрывает революционеров в своем доме. Одновременно писатель работает редактором в альманахе «Шиповник» и сборнике «Знание», куда приглашает А. Блока, которого высоко ценит.
Но из «Знания» писателю пришлось уйти: Горький решительно восстал против публикаций Блока и Сологуба. Порвал Андреев и с «Шиповником», который напечатал романы Б. Савинова и Ф. Сологуба после того, как он их отклонил. Писатель разочаровывается в революции, отходит от революционно настроенного окружения Горького.
Однако работа, большая и плодотворная, продолжается. Самым, пожалуй, значительным произведением этого периода стал «Иуда Искариот» (1907), где подвергается переосмыслению известный всем библейский сюжет.
Леонид Андреев постоянно занят поисками стиля. Он разрабатывает приемы и принципы не изобразительного, а выразительного письма. В это время рождаются такие произведения, как «Рассказ о семи повешенных» (1908), повествующий о правительственных репрессиях, роман «Сашка Жегулев» (1911). Но своей известностью после 1905 г. Андреев в основном обязан успеху в качестве драматурга. Его первая пьеса «К звездам» появилась в 1905, и до 1917 он издавал не меньше одной пьесы в год.
В 1908 Андреев поселился в собственном доме в финской деревне Ваммельсу, бывая в Москве лишь наездами в связи с постановками своих пьес: "Жизнь человека", «Дни нашей жизни", "Анатэма". Тогда же в знак протеста против правительственных репрессий публично отказался участвовать в торжествах по случаю открытия в Москве памятника Н.В. Гоголю. В декабре 1915 года Андреев, уже отбывший из Москвы, избран членом редколлегии товарищества "Книгоиздательство писателей в Москве"
Первую мировую войну Л. Андреев приветствовал как «борьбу демократии всего мира с цесаризмом и деспотией, представителем каковой является Германия»[9]. Того же он ждал от всех деятелей русской культуры. В начале 1914 года писатель даже поехал к Горькому на Капри, чтобы убедить его отказаться от «пораженческой» позиции и заодно восстановить пошатнувшиеся дружеские отношения. Вернувшись в Россию, Андреев становится сотрудником газеты Рябушинских «Утро России», органа либеральной буржуазии, а в 1916 – редактором литературного отдела газеты «Русская воля», организованной при содействии правительства крупными капиталистами, но при этом занимает там достаточно независимую позицию. Во время войны Андреев публикует драму с антинемецким, шовинистическим содержанием («Король, закон и свобода»), пишет десятки статей, в которых призывает воспеть войну.
Восторженно приветствовал Андреев и Февральскую революцию. Он даже допускал насилие, если оно применялось ради достижения высоких целей и служило народному благу и торжеству свободы.
Однако эйфория его убывала по мере того, как большевики укрепляли свои позиции. Действительность обманула его ожидания. Развал на фронтах, разруха, голод, стачки и демонстрации – все это лишь усилило у Андреева прорывавшееся и ранее чувство смятения и даже отчаяния. В разгар революционных событий он перебирается в Финляндию и оказывается оторванным от России, по которой жестоко тоскует.
22 марта 1919 года в парижской газете «Общее дело» вышла его статья «S. O. S! «, в которой он обратился к «благородным» гражданам за помощью и призвал их к объединению, чтобы спасти Россию от «дикарей Европы, восставших против ее культуры, законов и морали», превративших ее «в пепел, огонь, убийство, разрушение, кладбище, темницы и сумасшедшие дома»[10]. Он готов был, пожертвовав независимостью свободомыслящего публициста, взять на себя дело антибольшевистской пропаганды.
Невольно – после провозглашения независимости Финляндии, где Андреев продолжал жить на своей даче, - он оказался в эмиграции. Он остро переживал разрыв с родиной. Неспокойное душевное состояние писателя сказалось и на его физическом самочувствии.9 декабря Леонид Андреев скончался от паралича сердца в деревне Нейвала в Финляндии на даче у друга, писателя Ф.Н. Вальковского. Тело его было временно захоронено в местной церкви.
В заключении данного раздела, освещающего основные периоды творчества и биографии писателя, хотелось бы вспомнить слова М. Горького, с которым Андреев состоял в тесной дружбе. "... Какой художник погиб в этом человеке! - говорил М. Горький еще при жизни Леонида Андреева. -... Все эти "бездны" и "стены" - плохо переваренный Достоевский с его склонностью блуждать по тупикам и лабиринтам. А русская литература не прощает оторванности от быта. Не принимаются на нашем черноземе столь экзотические цветы. Всему есть историческое возмездие. Вот увидите: не мудрый, но честный писатель Куприн переживет громкую славу Андреева, и мало кто об этом пожалеет... "[11] Предсказание Горького читается сегодня как свершившийся приговор: не только честный реалист Куприн, но и честный символист Брюсов, и многие другие современники Андреева пережили громкую его славу. Почему так случилось? Действительно ли заслужили андреевские "экзотические цветы" столь сурового "исторического возмездия"? И так ли отличается наш нынешний "чернозем" от тex орловских, московских и финских почв, на которых эти цветы впервые распустились? Теперь нам, уже немного знакомым с творческой биографией Леонида Андреева, легче найти правильный ответ. Может быть, они просто ждали весны?
В 1903 году Андреев пишет рассказ «Бен-Товит». Действие его происходит в Иерусалиме в день распятия Иисуса Христа. В тот день с самого раннего утра у Иерусалимского торговца Бен-Товита разболелись зубы". Началась эта боль еще накануне и закончилась сразу после распятия – вот основная, довольно незамысловатая сюжетная линия рассказа. Но план изображения этого события писатель дает в иной форме, нежели Евангелия. Он не только с новой остротой поднимает в своем произведении вопросы и проблемы, поставленные Вечной книгой, но и, подводит к ним читателя с несколько иной стороны.
Итак, мировое по своему трагизму событие описывается не со слов евангелистов, а через восприятие его простым иерусалимским обывателем – торговцем Бен-Товитом, представителем той самой толпы, так яростно требовавшей распятия Христа. На этот стержень, т.е. восприятие боли человеком, автор нанизывает события гораздо более важные и, безусловно, более трагические. Они становятся как бы фоном для "страданий" торговца, не обращающего никакого внимания на муки троих людей, над которыми "вились, как черные змеи, бичи римских солдат". Он откликается только на собственную боль. Она стала мерой всех его желаний и стремлений. Глядя с крыши своего дома на толпу, издевавшуюся над Иисусом, «добрый» торговец не испытывает ни капли жалости, и вздрагивает не от ужаса и отвращения к озверевшей, потерявшей человеческий облик толпе, а от зубной боли: «У-у-у», - застонал он и отошел от парапета, брезгливо равнодушный и злой»[12]. Он и сам с радостью присоединился бы к толпе, если бы не болели зубы. Бен-Товит с завистью смотрит на «широко открывшиеся рты с крепкими неболеющими зубами» и представляет, «как бы закричал он сам, если бы был здоров». И «добрая» жена, так любящая «говорить приятное», с удовольствием «бросает камешек в то место, где медленно двигался поднятый бичами Иисус»[13].
Чувство разобщенности всех людей, безучастности к судьбе остальных, еще сильнее подчеркивается, когда Бен-Товит "в краткие минуты отдыха утешает себя мыслью об ослике", молодом и сильном, которого он выменял накануне за своего старого осла, в то время, как наблюдая страдания Христа, делает "брезгливо-равнодушное и злое" выражение лица, воспринимая тем не менее человеческие страдания как развлечение.
Интересно, что сама сцена распятия упомянута лишь вскользь. Как яркая вспышка мелькнут перед глазами читателя длинные светлые волосы Иисуса, и…снова уступят место зубам и флюсу «доброго» торговца. Лишь на миг Андреев дает возможность читателю стать участником мировых событий, ощутить себя одним из тех, кто сопровождает Иисуса, но затем снова погружает его в жалкий, ограниченный внутренний мирок торговца, в котором нет ни намека на сопереживание и которого мировая скорбь даже не затронула. Себялюбие и эгоизм героя рассказа просто поражают. Он не может говорить ни о чем более, кроме как о своих зубах, ему настолько жалко себя, что чужая боль, страдания, да и в целом все, что творится в окружающем мире, меркнет в его глазах, не найдя места в душе этого еврея. Разговор героя со своим приятелем по дороге на Голгофу, а, по сути, монолог в его исполнении, автор с иронией называет «оживленной беседой». Для Бена-Товита мученик не Христос, а он сам. Поход же на Голгофу торговец воспринял как легкую развлекательную прогулку, возможность поболтать с другом. И впоследствии этот страшный день он будет вспоминать лишь в связи со своими эгоистическими чувствами, своими личными эмоциями и переживаниями.
Казалось бы, за что можно осуждать героя? Ведь он не сделал ничего плохого. Более того, он не унижал Иисуса, не кидал в него камни, не называл оскорбительными словами. Здесь-то и проявляется двойственность понятия «добро» и «зло». Бен не делал зла, но и добра он тоже не делал. Равнодушие – вот за что осуждает автор этот персонаж. Но таких Бенов-Товитов в нашем мире множество, и все они заражены этим пороком, в их сердцах нет места сопереживанию, состраданию. И, возможно, не сам факт убийства сына Божьего, а брезгливость и бездействие таких людей автор на страницах своего рассказа и называет «великим злодеянием земли».